Лица Самосбора

Николай Трунин

Лица Самосбора

В помещении стоял привычный шум. Трещали датчики, двигались конвейеры, смещались огромные прессы и гудели механизмы. «Очередная смена», – не без тоски подумал Андрей Карпман. Уже двадцать пять циклов кряду по распоряжению Партии он трудился на ППК «СпецЛенПродМаш», производящем концентрат, алкоголь и Чернобог знает, что ещё для 50 этажей вниз и вверх.

Цикл здесь шел за пять, и по Андрею это было заметно: кожа цвета концентрата, мешки под глазами и натруженные руки. Работа не требовала мысли: поднимать и опускать формовочный пресс на проезжающие мимо листы концентраторной смеси, вырезая из них брикеты. Дальнейшая их судьба была ему неизвестна, впрочем, как и то, что происходило на участках конвейера до него. Лента тянулась бесконечно в оба края, докуда хватало глаз и освещения от тусклых ламп.

Смена шла монотонно и глухо – в тишине, ибо обсудить давно уже было нечего. Руки давно помнили задачу, как и то, что когда-то мечтали держать не рычаг пресса, а бланк ликвидатора. Однако суровая реальность хруща лишила Андрея многих своих мечтаний и надежд. Впрочем, не его одного: таких здесь были миллионы.

Прорываясь сквозь гул и лязг, над рабочими местами пронесся усиленный динамиками голос: «Перерыв! В секторе АГ-18 технические неполадки!». Конвейер встал. В цеху ненадолго повисла несвойственная тишина. С отдельных мест потянулись вымученные разговоры, везде мелькали силуэты, загорались огоньки сигарет. Но в редких смешках и фразах читалась напряженность. Причина заминки была известна всем, но никто не произносил ее вслух из страха, а может быть, и безразличия.

Внезапная остановка давно означала лишь одно – выпал винтик. Пропал человек. Исчез без следа, и никто его не видел, словно растворился в пыли и бетоне. Оттого и самым страшным звуком был не рев сирен, нет, а дребезг ящика с наклейкой «ХЗ», куда ссыпались вещи пропавшего, и скрип ручки начсмены, привычным движением вычеркивающего очередную фамилию из журнала с выцветшей бумагой. Ни расследований, ни вопросов. Все знали, знали – и молчали. Не желая рисковать, игнорировали, забывали, и в конце концов, привыкли. Вот и сейчас недосчитались кого-то в новом секторе.

Беспокойство охватывало Андрея, и он решил пройтись, заняв себя чем-нибудь по пути. К примеру, добраться до сектора АГ- 17, – он был в пяти минутах ходьбы, – и поискать там старого знакомого, который, может, скажет что интересное по поводу пропажи. Была и ещё одна странность, беспокоившая Андрея: самосборы на заводе не случались уже давным-давно, и к их отсутствию быстро привыкалось.

На перерыв отводилось 30 минут, и в это время работникам разрешалось покидать свои места, ходить в туалеты, разговаривать и все прочее, что не противоречит догмам Партии, но самое главное – оставаться в пределах зоны, очерченной белыми линиями на полу. Выход за нее грозил высшей мерой наказания. Как всегда неожиданно перед Андреем будто из ниоткуда появился Максим по кличке Диверсант – тот самый человек, к кому Андрей и направлялся. Он был заметно старше Андрея, отращивал бороду (получалось скверно, но надежды он не терял), а на его одутловатом лице пролегли неглубокие, но заметные борозды морщин. На ближайшие 5 секторов он был известен своей привычкой напевать под нос одному ему известные песни и выходить сухим из воды после невыносимо смешных, но подчас и опасных шуток.

К слову, кличка ему подобрана как нельзя кстати, и выдана она за самую выдающуюся его насмешку. Всем известно, что первые двадцать упаковок красного концентрата – гордости завода и почетного гостя на каждом праздничном столе – забирал к себе начальник сектора на «особую проверку». В очередной раз Максим раздобыл пару маломощных взрывных шашек и подсунул к забранной партии. Ох и громыхало в кабинете начцеха, а каким красным – от злости и ошметков концентрата – выбежал он из кабинета – приятно вспомнить…

– Здорово, Андрюха! – как всегда задорно приветствовал его Максим чуть хриплым голосом, выдающим в нем давнее пристрастие к курению. Они обменялись крепким рукопожатием. – Слыхал уже, небось, что случилось?

– Да, собственно, ради этого знания я сюда и пришел, – смутившись внезапной оживленностью друга, ответил Андрей. – В чем дело?

Вид Максима едва заметно изменился, и нельзя было сказать, что конкретно стало иным, но Андрей быстро сообразил, что товарища стоит слушать внимательно.

– Видишь ли, – начал он осторожно, косясь куда-то за спину Андрея и понизив голос, – не вернулся Гриша Архимед. Отошел куда-то в перерыве и не пришел. А откуда нам было знать, что его ещё нет. Его участок нам не виден, вот и упустили. А уж как перестал работать его аппарат, так и смекнули, что хлопца нет. Ты гляди, – Максим жестом и кивком указал на ближайший динамик, – через пару минут объявят, что работа продолжается, а Гришу ищи свищи, не появится. Кого-нибудь на его место поставят и в добрый путь.

В разговоре повисла пауза, в которой до Андрея стал доходить смысл слов и ситуации. Сначала ему казалось, что так забирают лишь сильно провинившихся перед Партией, но за Гришей, кажется, не было грехов. После обеда просыпал продолжение смены – да, было. Но на производстве встречались и куда более серьезные провинности…

Максим откашлялся и попрощался: «Ну, давай, братец, свидимся!», рука его опустилась на плечо, и он побрел обратно к своему рабочему месту.

В тяжёлых мыслях Андрей шел обратно и смотрел себе под ноги. На производстве было тихо, разговоры успокоились, и все ждали продолжения рабочего дня, занимаясь своими отвлеченными делами. Неожиданно взгляд упёрся в белую линию, к которой Андрей случайно подошёл. Какую-то важную мысль, почти оформленную в его сознании, спугнул этот вид, и она рассыпалась в отдельные слова как карточный домик: «Гриша, самосбор, Партия». В нерешительности он огляделся. Дальше по коридору виднелся прямоугольник света, падающего из двери уборной. Позади остались станки, конвейер и цех с его обитателями, взрывающийся в этот закуток приглушённым многоголосьем. По правую руку в неглубокой нише стояла дверь. Никогда прежде он ее не замечал. Железная, с мощным засовом, пятнами ржавчины и вмятинами с обратной стороны, а самое главное – отделенная от него барьером белой линии.

Андрей, метавшийся между страхом наказания и любопытством, неуверенно шагнул к ней, покинув безопасную зону, и обнаружил, что та не заперта, и, более того, слегка приоткрыта. Сквозь тонкую щель прорывался холодной ветерок. Бездушный, опасный. С тонкой ноткой сырого мяса. Следуя неведомому порыву, он ухватился за ручку и потянул на себя. Как только щель стала достаточной, чтобы просунуться сквозь нее, Андрей втиснулся, обтерев неприятно сухую и шершавую стену, вошёл в темноту и прикрыл дверь за собой.

Внутри пахло сыростью и штукатуркой, откуда-то капала вода. В воздухе витала бетонная пыль, резко ударившая в нос. Ощущение чего-то противоречивого, резко неправильного охватило Андрея и забило тревогу, но конкретную причину он осознал сильно позже, когда это осознание уже не могло ему помочь. Однако будь он более внимательным и настороженным, не оставил бы без внимания то простое наблюдение, что петли столь массивной и ржавой двери не издали ни звука при открытии. Очевидно, они были кем-то предусмотрительно смазаны, и дверь пользовалась популярностью.

Изнутри доносились звуки. Смесь тихого скулежа, урчания и невнятных щелчков. Андрей с тревогой шел дальше по коридорам, заглядывая в его многочисленные ответвления, комнаты и закутки. Тут и там были трещины, выбоины и потеки, вызывающие опасения о прочности помещения. «Как было бы глупо тут заблудиться», – подумал Андрей, уставившись в очередную выбоину, покрытую мхом. Откуда-то лился слабый свет, будто сами стены флюоресцировали, и указывали маршрут. И чем громче становились звуки, тем более невыносимым становился запах.

Внезапно шум прекратился, словно некто дёрнул рубильник, выключающий звук как явление, будто его и не было никогда. Морок отступил, уступив место липкому, коварному страху. Андрей мгновенно замер и весь обратился в чувства – зрение, слух, осязание. Но оставался ещё лишь шаг – один шаг до поворота, из-за которого доносились звуки. Рискнуть или бежать сломя голову от неведомой угрозы? Непослушные ноги сами собой сделали движение туда, навстречу опасности и ответам.

Осторожно выглянув из-за угла, Андрей поначалу не разглядел ничего, но отчётливо почувствовал на себе внимание кого-то, скрытого мраком. Почти сразу глаза привыкли к темноте, и в ней проявился Гриша Архимед – бледным телом, безвольно распластавшимся на сером бетоне. Удивление и непонимание застыли посмертной маской на его лице. На фоне фиолетового свечения над трупом возвышалась темная фигура, едва умещавшаяся в коридоре.

Это был скорее бесформенный сгусток чего-то зловещего, постоянно меняющий форму и внушающий трепет. В нем то и дело менялись детали: вот безликая масса вытолкнула на поверхность своего тела лицо кого-то, кого Андрей, казалось, знал, вдогонку ему рядом появилось следующее, а затем ещё и ещё, и они смеялись, глядели своими слепыми черными глазами на Андрея и заливались хохотом, а затем из того, что можно было назвать телом, выпали шестерёнки, какой-то мусор, откуда-то взявшиеся провода опутали лица, сжали их и втянули внутрь, уступив место бешено вращающимся сверлам, деталям и инструментам – и весь этот набор плавал и плавал по поверхности тела, а довершая картину эту тварь окружал механический, извращённый голос. Казалось, что он рождался внутри головы, пробирался по закоулкам сознания, и с каждой секундой крепчал так, будто всегда и жил внутри головы, дёргал разум за ниточки и всю жизнь оставался с Андреем, проявив себя лишь сейчас. Ему хотелось повиноваться.