Первая мама Миши Кузнецова

Игорь Рейф

Первая мама Миши Кузнецова

Дверь в палату № 320 отворилась и кто-то сказал:

– Вот он, первая у двери его кровать.

Но в этом изможденном, словно без возраста, человеке с почерневшей от йода и зеленки наголо остриженной головой Татьяна Павловна не сразу узнала своего 19-летнего сына. И только брови и глаза были Мишины.

–– Миша, открой глаза, скажи, кто это, – громко, над самым его ухом, произнес приведший ее в палату врач Юрий Николаевич, заведующий нейрохирургическим отделением ростовского госпиталя.

И сын, с трудом разлепив слипшиеся от гноя веки, еле слышно прошептал непонятную, загадочную фразу:

– Это моя первая мама.

И снова впал в глубокое забытье, из которого уже не выходил. Он не чувствовал, как транспортировали его самолетом из Ростова в Москву. Не слышал, как дни и ночи колдовали над ним врачи реанимационного отделения Центрального военного госпиталя им. Бурденко. Пять месяцев жизнь в этом распростертом теле выдавали только дыхание и биение пульса. И пять месяцев ни на день не отходила Татьяна Павловна от его постели, несмотря на уговоры врачей, объяснявших, что его мозг в глубокой коме, что сын попросту не воспринимает присутствия матери. Вопреки очевидному, была она убеждена, что какие-то флюиды передаются от нее Мишиному подсознанию, и боялась уехать хотя бы на ночь.

Впрочем, не зря боялась. Каждый день, каждый час мог стать последним, и этого от нее не скрывали. Теперь, слава богу, все это позади. И когда до нее доходят сведения о том, как мечутся несчастные родители в поисках своих пропавших в Чечне без вести детей, как мечтают они привезти домой хотя бы тело, Татьяна Павловна невольно думает о том, как ей повезло.

Главное – сын жив, сын вот он. Можно дотронуться до него рукой, можно погладить его коротко остриженную, всю в мелких рубчиках голову. Только что там, в этой голове, – пойди разбери. Временами он словно здесь и не здесь. Спросишь – ответит с усилием. Не спросишь – может часами молчать, уставившись в одну только ему видимую точку.

Впрочем, все это уже ничего. Ничего, что не заживает на крестце пролежень в пол-ладони. Что плохо слушается частично парализованная правая нога. Что до сих пор не восстановилась функция тазовых органов (если читатель не знает, что это такое, то лучше и не надо). Ведь после того, что было, все это сущие пустяки. Главное, что сын жив.

…Гаснет короткий декабрьский день. Вот уже прогрохотала по коридору тележка с госпитальным ужином. Ушел в свою палату Саша Быков, мальчик из Ростовской области, лишившийся на войне глаз, что иногда навещает Мишу, коротая в их обществе долгие больничные вечера. Поворочавшись в своих постелях и выключив транзистор, уснули тяжелым сном два пожилых офицера-отставника. И мать с сыном остаются одни.

Эта госпитальная палата стала теперь их вторым домом. Даже детей пришлось поделить поровну: четырнадцатилетняя дочь с мужем в подмосковном Лосино-Петровском, а она с Мишей здесь, в Центральном военном госпитале, где с мая месяца днюет и ночует, забывая об отдыхе и сне. По ночам моет полы в реанимационном отделении (спасибо, что пошли навстречу и дали хотя бы такую работу), а целыми днями – с сыном, отдавая ему последние свои силы и радуясь всей душой, что нужна.