Степан и Болотная дева

Светлана Бойко

Степан и Болотная дева

Дело, в общем-то, было плевое: перевезти мешки с овсом из деревни Легкое в село Простое, но Степан тревожился.

Путь предстоял всего полдневный. Степан выбрал короткую дорогу, хотя она и пролегала через болото Опасное и кладбище Страшное. В объезд же выходило без малого два дня. Благо, что лето.

Но сейчас не дорога волновала Степана, а то, что на амбарном складе, откуда он получил наказ повезти овес, остался всего один конь, грозный и не терпящий слабаков Фруша тяжеловозной смешанной породы.

К своим восьми годами Фруша повидал всякого, людей признавал только сильных, слабых испытывал на прочность, а испытав, потом и вовсе задом воротился и внимания не проявлял.

Степан не считал себя слабаком, ездоком да возчиком славился умелым, но перед Фрушей робел, а Фруша такое ох как чувствовал.

Амбары как-то быстро опустели, оставшись в компании сторожа Васильича. Степан про себя посетовал на судьбу, поторговался с собой, да принял, что делать нечего, а везти надо; Фрушу запрячь в телегу груженную и отправиться в путь-дорогу, авось доедут.

Фруша встретил Степана грозным взглядом из-под густой пшеничной челки и медленным, угрожающим пережевыванием сена, будто, если бы кони питались мясом, то сейчас Фруша жевал бы так Степана.

– Фруш, а Фруш, давай по-доброму, сейчас овес свозим, обратно вернемся, и далее каждый сам по себе. – Стараясь, чтобы голос звучал уверенно, Степан достал из-за спины большую узду с красивыми клепками и пытался не чувствовать себя дураком, что уговаривает коня быть добрее.

Нет, конечно, он частенько говорил с лошадьми – животинки эти умные, все понимают, добро или зло. Но сейчас Степан чувствовал, как робость выдает его перед Фрушей товарищем слабым, а значит, внимания не заслуживающим.

И правда, конь не внял просьбе и, демонстративно отвернувшись, продолжил жевать сено.

– Степка! Ты чего колупаешься туть? Уже давнось как уехать должон. – Рядом появился Васильич, что Степан вздрогнул не ожидавши.

– Ниче я не колупаюсь, – обиделся Степан. Ведь знает Васильич, каков Фруша, а издевается. – Вон, коня пришел забрать, а он, вишь, сено ест.

– Потом доест, дай узду.

Васильич выхватил оголовье из рук Степана, смело подошел к обалдевшему от такого неуважения Фруше и ловко надел на длинную морду уздечку.

– Посторонись, – кивнул Васильич Степану, лихо вывел коня из личного денника и повел его к телеге запрягать, крикнув из-за могучего рыжего плеча все еще потрясенного такой беспардонностью Фруши: – Сбрую тащи.

Степан схватил с крюков на стене хомут со шлеей и побежал за Васильичем.

***

Фруша недовольно шагал, грузно ставя тяжелые копыта на сухую дорогу, отчего вверх вздымалась распуганная пыль.

Степан чувствовал в вожжах, как конь закусил удила и вот-вот дернет головой, чтобы снять с козлов возницу, которого ему подкинула судьба.

Фруша, а вообще Фердинанд, ничего против Степана не имел, но чувствуя смятение и робость, готовился проучить человека, показать, что такое не приемлет и слушаться особого не собирается. Но пока тихорился, тащил груженую телегу, напрягая могучие мышцы и стараясь тратить силы в меру – Фердинанд сам знал, как долго не уставать.

«Эх, поздно выехали», – думал Степан, понимая, что только к вечеру доберутся до болота, а кладбище так и вовсе придется проезжать в ночи.

Страшился ли Фруша болот и кладбищ, Степан не знал. Сам он этих мест не боялся, но уважал, стараясь не тревожить покой тех, кто там обитал. Хотя особо и не верил во что-то эдакое, и уважал скорее живность, коя там нашла свой дом.

В сумерках добрались до болота, и Степан сразу уловил, как напрягся и стушевался Фруша. Конь оглядывался, водил ушами, словно пытался поймать только ему слышимые отзвуки, громко фыркал, придавая себе грозный вид, и во всем этом недоверии к окружавшему миру прибавлял ходу – быстрее проскочить непонятное и неприятное место.

Степан его не придерживал, решив, что конь лучше знает: животные все-таки все чувствуют, инстинкты там у них, выживание – на уроках зоологии Степан что-то такое слушал.

Где-то вдалеке громом заявила о себе гроза. Путники на пару вздрогнули и подумали, что грозы им тут еще не хватало. Дорога побежала через реденький лесок, но что там лесок, деревья жались к тропе, пытаясь не утонуть в болоте, которое будто стало больше. Степан помнил его на пути поглубже в лесу, а сейчас топкая зеленая жижа лениво и неумолимо подползала к дороге. Какие-то деревья она уже окутала, и те стояли, подгнившие и больные, медленно умирая в затопленной земле.

Фруша предложил рысь, и Степан согласился. Тяжелая трусца мощного коня звонкими отголосками улетала к верхушкам деревьев, что иногда с них срывались редкие вороны и каркали, будто смеялись. Фруша еще прибавил ходу, налегая грудью на хомут, Степан снова согласился, решив, что как болото проедут, там и пошагают. Но дорога вдруг вильнула как-то неприметно, Степан поздно заметил, вожжи потянул, да Фруша все равно не смог с поворотом сладить, и заднее правое колесо цепанулось за скос дороги к болоту, осело и застряло, что конь аж присел, не смогши сделать новый шаг. Зафыркал Фруша, занервничал, задергал телегу, а та никак.

Степан похолодел, что страх совсем конем овладеет, перестанет он Степана слышать, силы зря истратит или вовсе телегу поломает, и быть беде. Соскочив с облучка, Степан подбежал к коню.

– Тих-тих, Фердинанд. Сейчас разберемся, там, видать, колесо упало. – приговаривал Степан, гладя коня по взмокшей шее и морде. Робость перед Фрушей отошла, уступив место борьбе с общей напастью. Степан чувствовал, что сейчас от его уверенности зависит, выберутся они из болотной западни или нет.

– Давай, стой, а я пойду посмотрю, что с телегой, не дергай только.

Фруша задышал ровнее, чувствуя от человека спокойствие, и фыркнул, что Степан расценил как согласие. С деревьев сорвалась пара ворон, и громко каркая, понесли по лесу весть, что у болота застряли две новые жертвы. Фруша вздрогнул, но повернул морду к Степану, и тот уверенно похлопал коня по шее и пошел оценивать величину проблемы.

Телегу занесло, и колесо действительно скатилось с небольшой насыпи. Была бы повозка пустая, то легко бы сейчас выехали, но два десятка плотных мешков с овсом намекали, что так просто живые отсюда не выберутся.

Почесав затылок, Степан огляделся, увидел какую-то корягу, торчащую из стоячей воды, и придумал прием с рычагом, нужно только, чтобы Фруша не дернул, а плавно силу приложил.

Снова загрохотал гром, Степану показалось гораздо ближе; где-то в лесу, то ли справа, то ли слева заухала сова. Фруша дергал ушами, оглядывался по сторонам и на Степана и громко фыркал, показывая, что он ничуточки не боится.

С корягой пришлось повозиться: она плотно утопла одним концом в болоте, и никак мутная вода не хотела ее отдавать. Степан тянул и так и эдак ему казалось, что корягу будто кто-то тянет в воду и его вместе с ней. Он мотал головой, так же как и Фруша, прогоняя морок и дурные мысли – не время думать о болотных жителях, потревоженном их покое и других страстях, которые таила стоячая зеленая вода. Над лесом ярко сверкнуло, и почти сразу раздался гром – гроза была уже рядом.

Упершись ногами в дорогу, Степан сильнее потянул кривую ветку, и тут она легко выскользнула, будто ее кто-то отпустил, и Степан больно упал на спину, ударившись о мелкие камни, втоптанные в пыльную дорогу.

Поднявшись и чувствуя, как спину колко саднит, он положил рядом с телегой корягу и пошел к коню.

– Фруш, ты не бойся, я придумал, как выбраться. – Степан огладил коня по взмокшей шее. – Сейчас я телегу приподниму, тебе цокну и пары шагов должно хватить, только не дергай и не бросай меня здесь.

Конь качнул головой, что светлая грива пошла волнами, будто понял.

Обойдя телегу, Степан увидел, что коряга пропала.

– Да где же? Тут же оставил, – пробормотал он, снова почесав голову и оглядываясь. – Неужто обратно в болото скатилась.

– Не это ли ищешь, Степанушка? – донесся откуда-то с болота ласковый девичий голосок.

Гроза громогласно захохотала над головой, уронив первый тяжелые «слезы» от «смеха».

Фруша задергался, зафырчал, оглядывался, пытаясь увидеть опасность, но сумерки и тяжелые тучи, которые принесла гроза, совсем накрыли болотный лес, что не видно, кто там меж деревьев в глубине болота в прятки играет.

Потирая ладони, Степан пытался успокоить дрожащие руки и все высматривал корягу. Он слышал от бабок, что если лес говорит с тобой, то не надо отвечать, иначе заболтает, и не заметишь, как окажешься в самой гуще, да там и сгинешь.

Из воды прямо у ног Степана показался кусок коряги, которую он искал.

– Вот же она, хватай, – сказал голосок с легким захлебом, будто вместе со словами изо рта говорящего выплескивалась вода.

Не реагируя на болотный голос, Степан оглядывался: вдруг есть другой кусок дерева, который сработает как рычаг.

Дождь медленно, испытывающее накрапывал, то усиливался, то ослабевал, то дарил надежду на короткий пролив, то забирал ее. Небо меж деревьев вспыхивало, на мгновение освещая тонущий в болоте лес и тонкую дорогу, на которой двое живых пытались выжить, и сразу гасло под трескучий, пронзающий нутро гром, скрывая, кто это решил поиграть с двумя отчаянными душами.

Испугавшись, Фруша зафыркал, попытался пойти вперед, не смог – телега держала, стал раскачиваться из стороны в сторону и пытаться вздыбиться, напугать кого-то или вовсе убежать поскорее из страшного места.

Степан бросился к нему, схватил за узду и стал гладить, успокаивать. Он ужасно боялся, что Фруша сейчас себе навредит, порвет шлею, поломает телегу, убежит и оставит Степана одного. Вдвоем было легче бояться и думать, как выбираться.

– Степанушка, давай поиграем чуть-чуть, и я отдам тебе корягу. А может, и помогу с телегой. А не поиграешь, так я и телегу утащу, волну по воде пущу, она насыпь размоет, и заберу себе твой воз вместе с могучим конем, что ты только смотреть будешь. Слышишь, Степан? Поиграем?

– О-о-откуда ты знаешь мое имя? – громко и, постаравшись зло, выкрикнул Степан в сторону тонущих деревьев, но страх прозаикал первое слово.

Голос рассмеялся:

– Я все знаю, Степанушка. Я – земля, я – вода, я – воздух. Все слышу, все чувствую, все ведаю. И я знаю, что если не поиграешь со мной, то сгинешь здесь, и тогда будешь вечно играть со мной, да только молча.

– Некогда мне играть, ехать нужно, ночь приближается. – Степан гладил коня трясущимися руками и все оглядывался, искал, чем бы телегу приподнять. Но, как назло, вокруг больше не было ни одного валяющегося дерева.

– Иди играть, Степанушка, по-другому ты не выберешься, – пробулькал голос совсем рядом, что Фруша дернулся, громко заржал и стал рвать грудью в хомут, пытаясь убежать от опасности. Степан схватил коня за уздцы и потянул назад, не давая Фруше не ломануться.

Болотная вода вдруг пошла мелкой рябью, а потом низкой мягкой волной взметнулась выше насыпи и коснулась широких копыт коня.

Замотав головой и вырывая узду из рук Степана, Фруша переступил копытами и сильнее дернул телегу.

– Тише, Фруша, тише, сейчас-сейчас, – дрожащим голосом говорил Степан, гладя коня и обходя морду на другую сторону – увидеть врага.

Отец говорил маленькому Степану: видя противника в лицо, проще знать, как с ним совладать.

Став справа от Фруши и вглядываясь в темноту меж деревьев, Степан вроде уловил силуэт. Прищурив глаза, он всмотрелся сильнее, гроза решила ему помочь и осветила все яркой молнией. Успев заметив в этой вспышке врага, Степан побледнел. Засмеялся гром над шуткой грозы. А Степан понял, что все сказки бабок в деревне были и не сказками совсем, а правдой настоящей. А он не верил, думал: чушь все это. Но как же чушь, если вот прямо перед тобой?

– Что с тобой, Степанушка? Али не по нраву я тебе оказалась? Не хочешь играть со мной? – с легкой угрозой в голосе нежно пробулькало болотное существо, которое и существом-то было странно называть.

В воде по пояс стояла самая прекрасная девушка, какую Степан когда-либо видел. Даже Аленушка – первая красавица ближайших деревень, уступала перед красой девицы, что предстала сейчас перед Степаном. Остатки некогда красивого платья мокро облепляли тонкую талию, которая перетекала в покатые широкие бедра; длинные сине-зеленые волосы волнами терялись в воде, словно продолжали ее; полные губы застенчиво сдерживали улыбку, отчего на бледных мягких щечках угадывались робкие ямочки, а испуганный наивный взгляд манил обнять и защитить. В стане девицы все притягивало и соблазняло стать ей спасителем и опорой, только вот глаза, мертвые, застывшие намекали, что ее уже никак не спасти.

– Сгинь, дурь! Марь болотная! Отпусти! Мы уедем и впредь в объезд будем, чтобы не тревожить твой покой.

– Что ты дурью обзываешься? – обиженно прошипела девица, и тут же ласково снова заговорила: – Да и зачем в объезд, как же я тут вечность коротать буду, если никто проезжать не будет? Зря ты мне это сказал, теперь лучше тебя у себя оставлю и коня твоего заберу, чтобы не вернулся и дорогу никто объезжать не стал. Не хочешь играть, тогда погибнешь здесь.

Вода снова пошла волной и стала выплескиваться на дорогу, опавшее колесо телеги заскользило по насыпи, Фрушу потянуло назад. Он зафыркал, напрягся и стал тянуть вперед.

– Стой, погоди! – крикнул Степан то ли хозяйке болот, то ли Фруше, но на мгновение остановились оба. – Во что поиграть хочешь? Я, если игру знаю, так-то охоч, азартен, – соврал Степан, – да видишь, работа у меня. Может, я потом вернусь, обратно, да налегке, и поиграем?

– Хитер, – засмеялась болотная. – А не обмануть ли ты меня вздумал?

– Ни в жисть! – перекрестился Степан, и девица поморщилась.

– Нет! – жестко сказала она. – Сейчас играть будем. Я наученная, всем верила и вот где оказалась. В загадки сыграем. Отгадаешь – отпущу, не отгадаешь хоть одной – со мной останешься дальше гадать.

– Погоди, а сколько загадок будет?

– Сколько захочу.

– Нет, так не пойдет. Ты их поди миллион тысяч знаешь, а у меня жизни не хватит столько отгадывать, давай две!

– Пять!

– Три!

– Четыре!

– Три!

– Четыре!!!

– Три! Или я распрягаю коня и, черт с ним, с овсом, уезжаю.

– Ладно, твоя взяла, – хмуро согласилась девица.

Призадумалась на мгновение, посовещалась будто с кем, поводила рукой по мутной воде, посмотрела на небо, да и решила что-то:

– Вот первая загадка моя: в углу сито, не руками вито.

Холодок пробежал по спине Степана, оторопь не давала сосредоточиться и подумать над загадкой.

 «В углу сито, сито, сеять, сетка, сеть… Не руками вито, вить, свить… Гнездо? Нет, сито же, там сетка. Сеть. Вить. А!»

– Паутина!

– Угадал, – разочарованно булькнула девица. – Ладно, вот тебе вторая загадка: по сеням взад-вперед ходит, а в избу не заходит.

Первая отгадка приободрила Степана. Оправив в волнении веревку, что подпоясывала рубаху, он смелее стал размышлять над ответом, как вдруг грохнул над головой гром, распугав всю решимость.

Гроза будто и не собиралась уходить, висела над дорогой и продолжала бросать тяжелые капли, но не проливаясь дождем. Степан даже подумал, что это проказы болотной девицы: «Она же говорила что-то про воду, воздух и землю, что вроде как повелевает ими. А огнем, получается, нет? Эх, черт, огнива с собой нет!»

Снова сверкнула молния, осветив на мгновение лес, дорогу и мокрого от пота коня.

«Так, загадка, про сени. Что-то ходит, а избу не заходит…»

– Скорее, Степанушка, – протянула девица. – У меня, конечно, есть вечность, но терпение мое покороче будет…

Степан посмотрел в сторону голоса и вздрогнул, девица стояла совсем рядом по колено в воде, и всего несколько шагов отделяли ее от дороги. Она водила руками над водой, отчего болотная жижа расходилась кругами и неслышными волнами приближалась к ногам коня, к телеге и медленно подмывала насыпь, где опало колесо.

Степан побледнел, к влажному и липкому лбу неприятно пристали светлые пряди челки, точь-в-точь как грива липла к мокрой шее Фруши.

– Сейчас-сейчас, – бормотал Степан. – В сенях, туда-сюда, в избу не заходит. Сени, что там? Мешки, одежа, обувку мать хранит. Но все это стоит, не ходит. В избу не заходит, туда-сюда ходит. В избу через сени…

– Я считаю до пяти, мне надоело ждать, – протянула, словно вода прожурчала, болотница. – Раз.

Степан отер лоб. Ответ никак не находился.

«Изба, сени, одежа. Входить. Туда-сюда ходить, но не входить. Заходить, гости! Нет, они в избу проходят».

– Два…

«Сначала в сени, потом в избу. Вход в избу, входить в избу, но не входить в избу».

– Три…

«Туда-сюда ходит. Заходить в избу. Дверь открыть и зайти. А! Туда-сюда ходит, но не заходит!»

– Четыре…

– Дверь!

– Угадал… – злее прошипела девица. – Ладно. Вот тебе третья загадка: ты именем моим кричал, да «я» потерял. Как меня зовут?

Сверкнула молния, рассмеялся гром. Степан сглотнул и устало оперся на телегу – он не знал ответа.

– Даю тебе пять молний на разгадку, – ласково сказала дева.

Выйдя еще ближе, что болотная вода только касалась ее щиколоток, девица стала ходить вдоль дороги, тревожа коня.

Фруша фыркал, пытался дергать телегу, но ужасно устал и только косил глаз на опасность, от которой не мог убежать, как бы ни хотел.

Над головами отчаянных сверкнула первая молния из пяти.

«Кажись, издохнем мы тут с Фрушей, вот непруха. А с утра я думал, что Фердинанд – самая большая сложность в этой работенке. Вот ведь говорила мать: не езди, Степан к вечеру в село Простое, по утречку надо в путь, а обратно – тоже через ночь. А по ночи на пути делать нечего, одна нечисть там выползает да властвует. А я, дурак, не верил. Над бабками смеялся, что они рассказывают про всяких водяных и леших, про болотниц и призраков кладбищенских. А они вот, существуют, все как мать с бабками наболтали!»

Безмолвно сверкнула вторая молния.

«Так, загадка. Она сказала, что я ее назвал, да «я» потерял. Глупости какие! Никак я ее не называл!»

Вспыхнула третья молния.

«Я ее назвал. Как я мог ее назвать? Как ее в деревне называли? Да никак, нечисть да болотница. Я и не слушал, чего сказки слушать?»

Зажглась четвертая молния.

– Поторопись, Степанушка, время на исходе. Заберу тебя и коня твоего к себе. Будем вместе жить, историю свою тебе расскажу, может, сочувствием меня удостоишь.

Степан похолодел, заоглядывался, ища в молчании тонущего леса помощь или хотя бы подсказку.

Сумерки совсем заволокли дорогу, что не видно ни начала ни конца, ни даже ближнего поворота. Все тонуло в туманном мороке. Или это девица марь напускала, чтобы страшнее да жутче Степану было?

«А! Вот оно! Я назвал! Сказал: сгинь, марь болотная. Марь! Да «я» потерял!»

– Марья!

Пятая молния озарила верхушки деревьев, дорогу, бледного Степана и недовольное сине-зеленое лицо девицы.

– Догада! Ну, догада! – зло зашипела болотная Марья. – Не хочу тебя отпускать, но ладно. Я свои обещания держу, хотя могла бы и не держать, раз со мной не сдержали.

Загрохотал гром.

Вода болота забулькала и выплюнула к ногам Степана корягу.

– Спасибо! – Он сначала поклонился деве, а потом поднял палку.

Последние слова Марьи не выходили у Степана из головы.

Дева уже стала уходить обратно в болото, вода окутала ее по пояс, когда вопрос Степана догнал ее:

– А что с тобой случилось?

Она обернулась уже без злости на бледном красивом лице, но с многолетней грустью:

– Тебе правда интересно?

Степан кивнул.

Марья провела рукой по воде, пустив круги, пропустила вязкую воду сквозь длинные, красивые пальцы.

– Я была влюблена и думала, что это взаимно и навсегда. Но я ошибалась. Мы с моим женихом любили приходить в здешний лес и быть здесь наедине. Когда-то этот лес был прекрасен. Солнечные лучи игрались в прятки и догонялки меж рыжих стволов сосен, тонких рябых берез и многолетних лип. Мох и трава прятали землянику от чужих глаз, а по осени тут было столько грибов, что все не собрать. Одним последним моим утром, мы с женихом снова пришли сюда, чтобы клятвы повторить, играли, смеялись, бегали меж берез. Он меня поймал, да в шутихе привязал к березе тонкой лентой моей красной. Я смеялась сначала, не сразу поняла, что изменились глаза его, не смотрели, как прежде, не было в них нежности и любви, а была пустота и обуза. Я не понимала, а он не объяснял. Оставил меня к березе привязанной и ушел, ни разу не обернувшись. Я звала его, звала и так плакала, так не понимала, за что он со мной такое сотворил. Почему разлюбил? Почему бросил тут? Никак не могла я слезы унять. А они все лились и лились, сначала вокруг меня появилась лужица, потом озеро. Но неоткуда ему было брать свежую воду, и стало оно топью. Так я и умерла тут, оставив после себя болото отчаяния. Подружилась с грозой и дождем, ветром и землей. Они рассказали мне, что он выбрал другую, дочь купца богатого. Я оставила эту дорогу, если будет он мимо проезжать, спросить: за что? И однажды он проехал. Я вышла к нему, спросила. А он седым сразу стал, как узнал меня, увидел, какой я стала. Я не хотела ему такой судьбы. Я только хотела знать. В новом образе жена и тесть не приняли его, бесполезным он стал. Прогнали его, рассказал дождь. Сюда мой суженный снова шел, да в другом лесу на него волки напали, он и крикнуть не успел.

На последних словах Марья как-то затравлено с опаской глянула в сторону кладбища и обняла себя руками.

– Ужасно, – прошептал Степан. Он слушал Марью, так и держа корягу, не смея двинуться к телеге, так его поразила печальная история несчастной девушки.

– Почему он так поступил? – спросила Марья Степана, и он увидел, как замерцали прозрачные капли на ее бледном лице.

Степан не знал, но вдруг вспомнил эту историю, бабки болтали в деревне. Случилось это почти сто лет назад.

– Не уверен наверняка, но в деревне болтали, что так он любил тебя и так решил сделать, чтобы ты никому не досталась. Если не ему, то и никому другому. А у самого долги скопились, и женитьба на дочке купца обещала горы богатые, и он придумал, как с долгами своими разобраться, а тебя отпустить просто так не смог.

Марья совсем расплакалась, закрыв руками лицо. Дождь стал усиливаться, то ли Марья им повелевала, то ли гроза утешала свою подругу в грустных осознаниях.

На изящных запястьях мертвой девы Степан приметил тонкие синие следы от ленты. Сердце у него сжалось в жалости к несчастной. Гром пробухтел, словно хотел поддержать бедняжку. Степан не решался закончить дело с телегой, так и стоял, держа в руках корягу, и смотрел на плачущую Марью. Фруша фыркнул негромко, напомнив о себе, что Степан с Марьей вздрогнули одновременно.

– Езжай, путник Степан, – грустно сказала Марья. – Утешил ты меня, развлек беседой, послушал стенания бедной обманутой Марьи. Не буду больше удерживать и мешать тебе.

Степан неуверенно кивнул, приладил корягу под колесо, подхватил вожжи удержать Фрушу, когда телега выберется, поднажал на корягу и поцокал, чтобы конь сделал несколько шагов. Фердинанд напряг мышцы и потянул телегу. Приподнятое колесо зацепилось за насыпь, и телега выбралась из западни.

А Степан все думал о горе Марьи, ему хотелось ей помочь. Да как поможешь нечисти обманутой?

– Марья! – вдруг вперед своих мыслей позвал он.

Дева обернулась.

– А можно тебе помочь? Проклятье разрушить?

– Нет никакого проклятья, Степанушка, – отозвалась эхом Марья. – Есть предательство и быть мне напоминанием о нем, чтобы впредь никто так не поступал с любящими девами.

Но Степан не сдавался, он чувствовал, что есть какой-то способ, самый обычный, простой и действенный, который все зло разрушает, но никак не мог вспомнить его.

Гроза стала покидать болотный театр, оставляя вместо себя проливной дождь. Капли зачастили, давая понять, что лучше укрыться. Рубаха Степана намокала и неприятно липла к телу.

– Поторопись, Степан, дождь скоро подтопит дорогу, что не различишь ее между моим болотом и небесной водой. Прощай.

Марья растворилась меж деревьев, будто и вовсе была наваждением.

Степан вскочил на облучок и пустил Фрушу быстрым шагом, боясь поднимать в рысь на мокрой и скользкой дороге.

С болота выбрались только к ночи. Гроза осталась позади, отзываясь глухим подгромьем. Пустая тихая дорога лежала широкой лентой через небольшое поле, полное высокой пшеницы. Колосья тенями покачивались от сонного ветра и голосили треском тысячи сверчков, прятавшихся меж стеблей.

Фруша устало шагал, повесив голову и только поводя ушами, изучая, нет ли в окружающем мире новой опасности.

Степан же, опершись локтем об колено, хмурился и думал о Марье, о гнусном поступке ее жениха, и как можно ей помочь и выпутать из болотных вод.