Девушка у реки

Айрат Хайруллин

Девушка у реки

Самые тяжёлые вещи в жизни мы носим не в руках, а в голове, – сказал мне старик, когда я в очередной раз пришёл к нему за советом, который заведомо не собирался выполнять. – Их можно было бы оставить на том берегу, но мы упрямо тащим их с собой через десятилетия, как египетские носильщики, что волокли камни для пирамид, только наши камни – из воздуха и памяти, а потому ещё тяжелее.

Он говорил это с той особой интонацией, которая свойственна людям, пережившим слишком много эпох: не назидательно, но с лёгкой усталостью человека, который давно понял простые истины, но всё ещё удивляется тому, как сложно они даются другим. В России 2020-х годов подобные старики встречаются на каждом углу – живые свидетели того, как одна страна незаметно превратилась в другую, сохранив при этом удивительную способность хранить обиды, словно чеки из советского ЦУМа или пожелтевшие газеты с передовицами про светлое будущее. На Западе, говорят, умеют сжигать мосты; у нас же бережно сохраняют даже руины – авось пригодятся для музея или хотя бы для того, чтобы было на что пожаловаться.

Я пришёл к нему в состоянии, которое принято называть экзистенциальным кризисом, хотя на самом деле это было что-то гораздо прозаичнее – обычная история предательства, той самой «подлости близких», о которой писал Бродский, не подозревая, что превратит частную боль в общенациональную формулу. Друг, в которого я верил как в себя самого, оказался способен на такое, что я до сих пор просыпаюсь по ночам от одной мысли о том, как я мог так ошибаться в человеке. Классическая ситуация поколения, которое успело разочароваться во всём – в идеалах, в дружбе, в любви, даже в собственной способности разочаровываться красиво.

– Послушай историю, – сказал старик, наливая чай из старинного самовара, который стоял в его кухне уже лет тридцать и за это время видел больше душевных драм, чем районный ЗАГС. – Она древняя, как мир, и свежая, как утренняя газета. Хотя утренних газет, впрочем, тоже уже не осталось – всё цифра да пуш-уведомления.

И он рассказал мне притчу о двух монахах – старом и молодом, которые возвращались в монастырь после долгих странствий. Дорога шла через разлившуюся реку, у берега которой стояла девушка в дорогом шёлковом платье, не решавшаяся войти в воду. Молодой монах, следуя букве устава, отвернулся – обет запрещал прикосновения к женщинам. Старый же без колебаний взял девушку на руки и перенёс на другой берег.

– Представь себе эту сцену, – говорил старик, прихлёбывая чай. – Молодой монах идёт следом и весь горит от негодования. Как можно было нарушить правило? Как вообще можно жить, нарушая правила? Это же основа всего – правила! Без них хаос, без них конец света, без них я не знаю, кто я такой.

Я невольно улыбнулся – в этом описании было что-то болезненно знакомое. Мы, люди правил, люди принципов, люди, которые знают, как надо жить, – мы особенно страдаем, когда жизнь начинает жить по своим законам.

– Так вот, – продолжал старик, – весь остаток пути молодой монах мучается. А когда они почти дошли до монастыря, он не выдерживает: «Как ты мог прикоснуться к женщине? Мы же дали обет!» И тут старый монах поворачивается к нему и говорит: «Да, я нёс её. Но я оставил её на том берегу. А ты, я вижу, несёшь её до сих пор».

Я отхлебнул чаю, пытаясь переварить услышанное. История была знакома – преподаватель рассказывал её ещё в институте, на лекции по истории культуры, но тогда она казалась просто красивой метафорой. Теперь же вдруг обрела плоть и кровь.