Акриловые когти

Ада Морозова

Акриловые когти

С хмурым выражением лица и сомнением в сердце он поднес кисть, обмокнутую черной краской, к будущим зарослям леса. Рука тяжело наносила мазки, будто встретила сопротивление, словно не хотела оживлять нечто страшное. Оттягивая приближение неизбежного, Алик сменил цвет на холодно-туманный, как далекие горы зимой.

В комнате, которую он оборудовал для своего хобби, он мог позволить себе скептично хмыкнуть – его все равно никто не слышал. Сюда не разрешалось входить ни жене, ни детям. Это был его островок покоя. А сегодня большого сомнения.

Кисть окрасила холст в темное и застыла, чуть оторвавшись.

Он смотрел на пятнышко краски на холсте и погружался в тягучие черные мысли о своей бездарности с поблескивающим от хорошо освещенного упорства. И все равно ему казалось, что он не заслуживает называться художником, хотя таковым себя называл. Любителем-самоучкой. Столько лет развиваться в том, что успокаивало и приводило его к умиротворению. Но не сегодня.

Сегодня был особый случай. И эта картина… была особой. Здесь будет много темных красок. Много. Много.

Алик сжал кисть и резкими движениями обозначил на заднем фоне деревья. Их искореженные стволы, будто ломались под пронзительным ветром, царапая друг друга. Как и его руки, печально отметил Алик. Сегодня у него все идет не так, как было, не так, как должно быть. Просто плохой день. Надо это пережить. У него даже появились мысли, что он выкинет эту картину в угол и забудет о ней. Уж точно не повесит ее на виду в гостиной, где ею будут восхищаться, или только ему так кажется? Насколько были искренне все его родственники и друзья, восхищаясь как красиво он рисует? Сомнения в правдивости слов подогревали его неуверенность. Все не должно было быть так! Взмах. И одно из деревьев, что должны были быть всего лишь фоном, вылезло на передний план. Эта картина точно будет другой, со злостью он обмакнул кисть в черной краске и погрузил в палетку с синей.

Фон казался зловеще живым. Или будет таковым, когда он закончит свое произведение. Черная дыра сомнений внутри поглощала его, затягивала все глубже и глубже. Все началось это с того момента, как его подруга и бывшая одноклассница, сообщила ему, что собирается заняться, внезапно… живописью. Да с чего у нее такой интерес? Она ведь никогда не любила даже рассматривать картины. Но Катя вдруг почувствовала такой порыв. Он не показал свое возмущение. Несколько лет… его несколько лет, что он посвятил тому, чтобы научиться… Все они внезапно рассыпались и растворялись в эхо ее слов. Ага, взялась она всерьез – с порывом рассказала про курсы от художественной школы. Алика чуть не разорвало. Он не понимал почему. Талант либо есть, либо его нет. Вот у него, как считал он сам, его не было – он просто много раз делал то, что ему нравится. А его друзья и родственники постоянно твердили про талант, считая, что делают ему приятное. Внутри его корежило каждое слово. Катя сама нахваливала его работы. И тоже упоминала про талант. А он упорно твердил, что нету у него ничего. Ну как они не понимают? Что все сложнее, чем кажется на первый взгляд дилетанта. И именно дилетантом он считал Катю.

Как-то на встрече выпускников он познакомил Катю со своей женой Мариной. И они быстро нашли общий язык. Подружились. Катя в общем-то в большей степени была подругой его жены, чем его подругой. Влезла в его семью. А теперь она пытается тянуть вездесущие щупальца к единственному его утешению – рисование. Он не думал, что так сильно его это заденет. Вечером, как только Катя ушла, он принялся за дождливые капли на окне. Серость помогла ему вытащить неприятные чувства. Как он тогда думал. Он ошибся.

Сегодня, спустя чуть больше года, Катя похвалилась свои очередным произведением. А чтобы еще побольнее ударить, как будто ей было мало того, что она залезла в не свою сферу, вручила пригласительные на выставку местных художников, где она представит свою последнюю работу.

Краска брызнула на холст. Алик выругался сквозь зубы. Гнев поднимался изнутри и управлял рукой, что водила по его творению. Ладно, заглушил он свою досаду, эту картину он все равно не собирался никому показывать. То, что она получится уродливой – не страшно.

Он хотел забыться и отвлечься, но мысли и чувства как воротка возвращались к самому эпицентру его боли.

Он перешел к зеленому цвету. Как и полагается для темного густого леса, добавил черную краску. Теперь зелень созданного им леса, куда он мысленно посылал всех, кто так глумился над его стараниями, а в особенности, Катю, выглядела густой и готовой укрыть всю его тьму, что поселилась в его душе. Никто не увидит. Еще несколько крупных мазков и Алик приступил к мелким деталям. Передний план требовал особенной тщательности, внимания и терпения, чего у Кати не было. Он почти не ощущал тонкое древко кисти, пока не сжал ее посильнее.

Из того, что он видел, Катя рисовала посредственно. Никакой фантазии. Никакого внутреннего порыва. Ничего этого не чувствовалось в ее картинах. И она при этом даже не потратила столько времени на то, чтобы набить руку. Алик не видел, но предполагал, как она механически перерисовывает. Нет, в перерисовывании он не видел ничего предрассудительного. В конце концов, он сам перерисовывал. Надо же было ему как-то учиться. Но не могла же она выставить ту уродливую волну, что накрывала море перед закатом? Воду рисовать тяжело. Алик знал. Он учился этому долго, кропотливо. Так и не научился. И да, он разглядел все детали той картины. Ее нельзя выставлять. Прежде всего волна не была волной. Она была похожа больше на сине-зеленый мазок дугой. Если, по справедливости, и отбросить сложность этого произведения, у Алика даже передернуло челюсть, называя мазню Кати произведением, то судить стоит предпоследнее, что она показывала.

И это совсем не то, что стоит показывать за пределы узкого круга. У Алика начинались сомнения во вкусе местных, если они вообще взяли работы Кати. Выставка. Он хмыкнул презрительно. А чего он так переживает? Она опозориться со своим пейзажем поляны перед лесной чащей. Да все картины Кати были плевком в искусство. Даже, если ей удавалось работать над деталями. Не то, что он…

Он покажет, что такое искусство, как надо вкладывать душу. Вкладывать себя. Нельзя научиться выражать свои чувства по правилам художественной школы. Нельзя. Можно отработать навык выражать их красиво.

Кисть плавно скользнула по холсту, накладывая зеленую линию, обозначающую отдельный лист. Именно так. Алик рисовал каждую листву отдельно, внимательно, неспешно, приглаживая кистью.

Это его успокаивало. Каждый раз, когда он отдавал свое внимание деталям переднего плана, Алик чувствовал прилив сил. Его словно поднимали живительной водой.

Он просидел за картиной несколько часов: весь вечер и часть ночи. Жена смогла сдержать двух юрких детей, норовивших поиграть с папой. Алик был занят. К тому же, не в настроении. Марина знала, что если его что-то отвлечет, то грозу потом не остановить. Испортиться у всех. Даже у всегда радостных детей.

Алик отложил кисть, отодвинулся и внимательно уставился на то, что получилось. Чувство незаконченности терзало его. Но он не поддался ему сразу. Встал и отошел. Он оглядывал картину с разных ракурсов, наклонял голову, приближался и отдалялся.

Нет, все-таки чего-то не хватает. Но чего? Он потер гладковыбритый подбородок, испачкав кожу зеленой и черной краской.

Отвернувшись, Алик бродил по комнате. Наверняка, Катя похожую комнату называет мастерской. Пальцы сжались сами собой.

Еще осталась злость. Он остановился. Нет, не злость. А, к черту все! Что, он будет обманывать сам себя? Зависть. Да это была зависть!

Как бы это гадко не звучало. Но Алик ничего не мог поделать с этим.

Его глаза загорелись. Вот она – недостающая деталь! Стоит только добавить ее и все будет идеально! Какой же он гений! Гений! Талантище!

Алик резко бросился к мольберту и не присаживаясь принялся смешивать краски. Руки дрожали. Ему пришлось чуть отодвинуться подальше от холста, потому что его частое дыхание сдувало свежую каплю краски с нужной линии.

Вот так. Плавные линии, мелкие детали, что так любил Алик, и самое важное в искусстве скоро будет готово. Его пробирала жуть, пока он рисовал острые когти. Ну и что что таких не бывает в природе. Это искусство! Он может рисовать, что угодно!

Закончив, Алик отложил палетку бережно, словно боялся спугнуть восхищающий его элемент. Вот с таким желанием, с таким порывом надо рисовать! И какая разница, как у тебя получается? Правила, пфф…

Его глаза горели от эйфории проделанной работы и любви к процессу.

«Да, Катя, мои картины лучше твоих», – пронеслась мысль в голове художника-самоучки. Лучше, с облегчением вздохнул Алик. Теперь можно было идти спать.

Он не удержался еще раз восхититься тем, что он сотворил, перед тем как щелкнул выключатель.

Проворная рука зависти с зеленой чешуей проползала в сердца завистников и вырывала их цепкой хваткой, оставляя только его право на талант. Только его талант.

***

Волнительный день приближался. Но сейчас не было времени, чтобы переживать. Столько всего нужно сделать.

Катя не думала, что через четырнадцать месяцев после того, как начнет рисовать, окажется здесь, в отчим доме всех местных художников. Это место было волшебным. Оно пропиталось мастерством всех, чьи картины висели здесь когда-то, дух поддержки и разнообразие красок эмоций, что оголяли художники перед обычными людьми и друг перед другом. Кате нравилось это место. Галерея была заряжена вдохновением. Она улыбнулась, задержав взгляд на портрете одного художника. Она не знала его. У нее была возможность познакомится с ним. Первая в ее жизни выставка! Так волнительно. Но это приятное волнение.

Жаль, что она так и не сумела уговорить Алика выставить свои картины. У него явно талант. Это заметно невооруженным глазом. Даже, если он сам отрицал. Она уже привыкла к этому. Но ведь талантливым художника делает не то звание таланта, а наличие такового. Она с сожалением вздохнула. Пейзажи Алика могли бы радовать или наоборот, умиротворять людей, а вместо этого он запирает их дома. Ей было обидно за него. Эта выставка была еще и последней попыткой показать, что пора перестать сомневаться в своих способностях. Она надеялась, что Алик вдохновиться, и на следующей выставки их работы будут стоять рядом. Это было бы так здорово!

– Екатерина? – отвлек ее от созерцания живого блеска в глазах портрета громкий голос.

Женщина явно привыкла к выступлениям и говорила четко и с нужной интонацией. Катя обернулась. Так и есть. Полина Романовна, директор картинной галереи. Как устраивающей постоянно мероприятия, она обладала нужным голосом. И тембр был приятный.

– Да, это я, – засмущалась Катя.

Еще одно мгновение, которое подтверждает, что все это не сон. Она тут. Ее картины тут. Пока еще не весят. Она их поставила возле входа, поскольку не знала, какое место ей выделили.

– Нервничаете? – сразу угадала Полина Романовна.

Катя кивнула.

– Не стоит.

Катя ждала, что женщина начнет ее успокаивать, но она только еще больше ее встревожила.

– Еще рано. Завтра будете нервничать. Сейчас в этом нет никакого смысла.

Она улыбнулась, но Кате эта улыбка показалась механической. Дежурной. Профессиональной. Искусственной. А вот глаза директора картинной галереи говорили о том, что она поддерживает морально новое имя в живописи их небольшого города. Тревога зарождалась в груди, игнорируя любую поддержку для Кати. Напряжение подкрадывалось к ее сознанию, подавая сигнал. Катя взяла себя в руки. Если она позволит выпустить страх, то все точно пойдет наперекосяк. Поэтому она должна убрать неподходящее чувство вглубь. Тревога только ушла в тень, спряталась. Катя знала, что завтра вечером, напитавшись и выросшей за ночь, это чувство выползет жирным червем и будет сгрызать ее изнутри, не позволяя расслабиться ни на секунду. Но как сказала Полина Романовна, это будет завтра, не сегодня.

Женщина проводила ее в соседний зал, где пустовали стены. Катя расслабилась немного. Не все художники привезли свои работы. А значит, кто-то нервничает не меньше ее. Похоже, это нормально.

– Вот здесь, здесь и здесь будут висеть ваши работы, – Полина Романовна указала рукой на одни из пустых мест на стене. – Вы уже обдумали в каком порядке их вешать? – Бровь чуть дернулась вверх в ожидании ответа.

Порядок? В горле у Кати пересохло. Их еще в каком-то определенном порядке нужно вешать?

Видимо, растерянность была написана у нее на лице, так как директор картинной галереи кивнула и добавила:

– Порядок важен, ведь это искусство и оттого как висят произведения зависит восприятие смотрящего.

Ей и это нужно решить?

– А… нет… не знаю… Я не думала об этом.

– Советую подумать, – улыбнулась Полина Романовна.

Чувство тревоги, с которой Кате вроде как удалось договориться, снова выглянуло из тени.

– А вы поможете мне?

Женщина нахмурилась и прикусила губу, размышляя, есть ли у нее время на незапланированное. Она взглянула на часы, обхватывающие запястье ее левой руки кожаным светло-розовым изящным ремешком.

– Я могу уделить полчаса, – деловой тон напомнил Кате, что с этого дня заканчивается рисование как ее хобби и переходит на профессиональный уровень.

Ей было сложно осознать это. Нужно было больше времени, поэтому Катя решила поразмышлять на эту тему после того, как выйдет из галереи.

Ей понадобилось около десяти минут, чтобы занести обернутые холсты в выделенный ей зал, а потом снять чехлы, чтобы Полина Романовна могла полюбоваться тремя работами, которыми гордилась Катя. Это были самые лучше ее работы. Когда ей сказали, что нужны три картины, она ни секунды не сомневалась, какие из них выставлять миру… Городу. «Тишина перед лесом», «Осень в парке» и «Хвойное лето» – были ее любимчиками среди пейзажей.

Катя напряглась. Она заметила, что для нее важно мнение Полины Романовны. Если она увидит кислое выражение лица директора картинной галереи, то сильно расстроиться. Кате нравились ее детища, и она хотела, чтобы они понравились всем. Они, действительно, были прекрасны.

Тишина, которая Кате показалась долгой, почти бесконечной, протянулась еще чуть-чуть, но только по блеску глаз Полины Романовны, она поняла, что бояться нечего. Буквально за секунду до того, как директор картинной галереи открыла рот и произнесла свой вердикт, Катя уже знала ответ на волнующий ее вопрос.

– Очень впечатляет.

Ей понравилось, а значит, нет сомнений, что ее картины понравятся и другим. Профессионал оценил, а это дорогого стоит.

– Ну, как думаете, их разместить? – Полина Романовна решила сначала выслушать мнение самой художницы.

Взгляд Кати скользнул по картинам. Они видела их много раз. Любовалась дома, повесив в коридоре. Первое время останавливалась и рассматривала с разных ракурсов. Казалось, она знала каждую деталь.

– «Осень в парке» – первую, – ответила Катя после тяжелых размышлений.

Ей казалось, что она устроила конкурс красоты среди своих любимых картин и теперь ей надо было распределить им места, которые должны были показать кто из них ею любим больше всех. Внутри кольнуло. Эти пейзажи ей нравились одинаково. Она не могла давать им какие-то оценочные места.

Полина Романовна качнула головой. Показалось или на самом деле разочарованно-отрицательно?

– Безусловно «Осень» привлекает внимание. Она будет перетягивать взгляд на себя, и посетители не увидят остальные две картины.

– Тогда ее последней? – неуверенно предложила Катя.

Директор картинной галереи снова покачала головой.

– Нет, ее определенно нужно в середину, – повернула голову женщина и ее глаза оценили реакцию Кати.

Поначалу растерянная, Катя выдохнула и попыталась понять, почему «Осени» место именно между двумя другими картинами. И поняла. Это же так просто. Правило восприятия. На курсах об этом говорили. Мысленно она представила другие варианты: где «Осень» первая или последняя, Полина Романовна была права – она перетянет внимание, и остальные ее любимчики останутся незамеченными.

Увидев, что Катя сама догадалась о причине, директор картинной галереи улыбнулась.

– А теперь самое сложное, – она снова повернулась к картинам, прислоненным к стене и ожидающим свою участь.

Разве имело теперь значение, где будут висеть «Хвойное лето» и «Тишина»? «Тишина» должна быть первой.

Катя даже подняла картину подставила слева от «Осени». А чтобы проверить как это смотрелось ансамблем, прислонила к стене и отошла.

– Красиво, – кивнула Полина Романовна.

Да, но что-то Катю смущало. А если переставить? Она настолько увлеклась своими размышлениями, что и забыла, что в зале был еще кто-то и этот кто-то профессионал, которого она сама попросила о помощи.

Катя повесила картины, чтобы оценить с того ракурса, с которого будут любоваться посетители. Выглядело очень красиво. Она не думала, что, просто поменяв местами картины, можно создавать новые сюжеты. После выставки она непременно займется перестановкой тех картин, что висят дома.

А потом она поменяла местами «Тишину» и «Хвойное лето» только для того, чтобы посмотреть, как это будет смотреться.

И смотрелось это потрясающе!

Полине Романовне такой порядок комбинации понравился больше. Это было заметно по ее растягивающей улыбке. Не профессиональной, искренней. Улыбке человека, наслаждающийся произведением искусства.

«Хвойное лето». Первая картина, которую увидят жители их небольшого городка. Сосны, затемняющие все пространство, переплетающиеся между собой, так и источали свежесть и прохладу летнего дня.

«Осень в парке» – была ее первым пленэром. Она выделила выходной, который долго ждала. Погода осенью часто подводила – дожди мешали. В тот день было солнечно, тепло. Ветерок слегка напоминал об окончании сентября. Деревья уже покрылись золотом. Так и тянуло запечатлеть красоту любимого всеми жителями городского парка.

И «Тишина перед лесом». Для Кати это была волшебная картина, вызванная из воспоминаний детства, когда она еще бегала на речку с соседними детишками, а родители выгоняли их. На пути к прохладной реке было место, куда она часто приходила. Ей нравилось там. Было тихо, никто не мешал. С того дня порыва вдохновения, когда Катя поняла, что хочет рисовать, она носила идею оставить навсегда в памяти ее любимое место.

***

Вечер выставки наступил слишком быстро для Кати. Мандраж начался еще тогда, когда она начала выбирать наряд. Это не должно было быть вечернее платье. Она не собиралась не на праздник, хотя для нее это могло стать праздником. Или похоронами ее таланта. Все зависело от ценителей искусства этого города. Как только она думала об этом, ее бросало в жар. И она была благодарна мужу, что он смог ей помочь. Просто вытащил из шкафа зеленый брючный костюм, который она купила как раз для деловых, но не слишком официальных мероприятий. Как она могла про него забыть? Это все нервы. Мандраж выбил все мысли из головы. Но Женя был рядом. И видя, как его любимая теряется в важный для нее день, решил, что обязан поддержать ее.

Изначально он не собирался идти на выставку. Хотел, чтобы Катя была сосредоточена только на своем творчестве. Он уже однажды пытался встать между ней и живописью. Тогда случился скандал. Ни ей, ни ему не было хорошо от этого, что бы они не предприняли. Женя в порыве выкрикнул что-то типа «Или я, или картины!». Катя в порыве выбрала живопись. Он даже хлопнул дверью. Пройдясь по городу, наблюдая за счастливыми и не очень людьми, он добрался до парка. И увидел их. Те самые деревья, что на ее картине. Только одетые в зеленое. И ветки поникли от дождя. Женя стоял, наверное, долго. Смотрел на них и вспоминал почему эта часть парка так знакома. Перед глазами встал пейзаж жены. И когда его воображение одело эти самые деревья в другого цвета листву, у него все сложилось. Он раньше не обращал внимания. Да он даже не смотрел на картины, не вглядывался в то, что в них было. Только сейчас заметил, насколько это удивительно красиво. И живо. И если бы сейчас деревья в парке были золотыми, он бы почувствовал, что они его поддерживают в его одиночестве и тоске. Он вернулся. Молча. Катя думала, что он начнет собирать вещи, но он остановился тогда перед картиной. И не знает сколько любовался «Осенью в парке». Они помирились. Оставшийся осадок не давал Жене вторгаться в сферу жены, где ему не было места. Его все еще ранило то, что тогда Катя выбрала искусство, а не его. Мысли о том, что она может прожить без него, делали больно. А потом он перестал думать об этом. Прочертил границу. В конце концов, это всего лишь неодушевленные картины. Неодушевленные картины. Но иногда у него проскальзывал холодок по спине, глядя на что-то столь приближенное к реальности. Ему казалось, облака таранят небо своей тяжестью. Вот-вот зашевелятся листья на ветках. И эти оживающие образы удивляли и восхищали его. Но ненадолго. Он быстро отстранялся.