Индус

Паша Ивашкин

Индус

Тогда я впервые увидел океан. Это был конец декабря, мы вылетали из Внуково, а Москва была завалена снегом и задушена пробками. Чтобы не таскать с собой тяжёлые зимние вещи, мы надели тонкие пуховики и осенние кроссовки на тёплый носок. Перебежками меняли маршрутку на метро, метро на экспресс до аэропорта, и не почувствовали сильного холода (только Оля намочила левый кроссовок, зачерпнув холодной воды из лужи грязного снега), а пройдя паспортный контроль и досмотр, ворвались в дьюти фри и первым делом купили Джим Бим и колы. Мы всякий раз приезжаем к самолёту сильно заранее – раньше мы просто боялись опоздать, а в дальнейшем полюбили сидеть в аэропортах по нескольку часов перед отлётом, выпивать, болтать и рассматривать людей. Летающая публика отличается от простых смертных которые, например, едут с тобой в одном вагоне метро, или стоят в очереди на кассу. Тут, в аэропорту, народец крупнее, богаче и движутся они от магазина к магазину, словно их не самолёт в скором времени унесёт, а они сами умеют летать и очень горды этим. В основном такой вид у русских людей. У меня, думаю, тоже такой вид. Русские, как мне кажется, долгое время были всего лишены и унижены, и только недавно смогли сравнить себя с европейцами, или американцами и скачок до уровня западного мира пришлось преодолеть очень быстро, вот он и отразился на лицах и поведении людей из России. В Европе, конечно, не так – там люди привыкли к комфортной жизни и пользование самолётом для них дело обыденное и не дорогое.

Конечно, среди этих возвышенных русских иногда попадаются малобюджетные рейсы в Таджикистан, например, или ещё куда-то туда, и тогда по залу начинают расхаживать обнявшись шершавые мужики с открытыми ртами и шапками с надписью Россия, висящими только лишь на макушке. А этим, простым работягам, хоть бы хрен. Плевали они на гламур и всё прочее. Они настолько просты, что свободно могут пялиться на жопу твоей жены и даже не замечать что ты гневно и с угрозой смотришь в их сторону. Они слушают на телефоне песни своего народа и эти песни, конечно же, страшно бесят всех окружающих, как и сам факт их прослушивания громко и на телефоне, но никто не скажет им. А таджики, в свою очередь, не сомневаются, что они на гребне жизненной волны и, в принципе, у них нет никаких сомнений и стыда по какому-либо поводу. Как видно, я тоже скептически настроен в их адрес, скрывать нечего. Но они также являются частью аэропортового колорита, который мы с Олей любим наблюдать, выпивая виски из бутылки, обёрнутой пакетом, запивая колой и зажевывая не самым вкусным холодным сэндвичем. За огромным панорамным окном уже чернеет зимний вечер и сквозь снег видно, как садятся и взлетают самолёты, а после посадки медленно и тяжело катяся к пассажирскому рукаву, торчащему из стены второго этажа, как хобот муравьеда, готовый высосать из утробы самолёта человечков. Мы нашли свободные строенные кресла и в этой части аэропорта было спокойно, только малолетка таращился в окно, а папаша его пас, придерживая за капюшон кофты. Когда я чувствую первый приход от бурбона, у меня теплееют ноги и звуки притупляются. Наш отдых начался, как мне кажется. Теперь точно можно расслабиться и ближайшую неделю не думать ни о чем. Выпив ещё по разу мне захотелось разговаривать о детстве.

–Болит? – спрашивает Оля, когда я поморщился и слегка качнул туловищем из стороны в сторону.

– Нормально, – говорю. Хотя спина мучает уже несколько дней. Но теперь я к этой боли отношусь по другому, так как примерно месяц назад случайно прочитал статью очередного жулика про психосоматику и пришёл к выводу, что скорей всего спина болит не от того, что я, как папа Карло, батрачу на работе, а от нервов и всяких там переживаний. Значит, как утверждает этот писака, я на подсознательном уровне взвалил на себя какую-то ответственность и тащу её, бесполезную, как верблюжий горб. Несколько ночей я ворочался и пытался понять, что это за ответственность такая, которую я тащу? Работа моя что ли? Поганые отношения с мамой? Или жена Оля? Не понял пока, хотя, это может и что-то другое, до чего пока сам не могу докапаться.

Оля переобулась, сняла утеплённые кроссовки, которые она намочила, сняла носки и засунула всё в один пакет из дьютика. Надела летние кроссовки на босу ногу и посмотрела на меня серьёзно.

– Гера, давай договоримся, – начала она, пытаясь поймать мой взгляд. Блин, как я ненавижу такое начало, она постоянно так делает.

– Давай не надо, пожалуйста! – говорю, как бы предрекая интонацией, что ничего хорошего из этого разговора не выйдет. – Давай, может, без всяких твоих любимых договоров просто поедем и нормально отдохнём?

– Нет, – всё равно продолжает. – Давай сейчас пообещаем, что не будем придираться друг к другу. Я не буду тебе запрещать пить, курить, что хочешь, а ты не будешь до меня докапываться, что я не так сделала, не то сказала?

****ь, что за хрень? Какого хрена кто-то кому-то что-то имеет право запретить? Почему она думает, что я её собственность? На самом деле меня начала утомлять эта бесполезная игра в мужа и жену и прочие семейные моменты. Очевидно, что Оля под копирку снимает отношения своей матери и отца и переносит их на нас, потому, что думать собственной головой ей, кажется, не свойственно. Я пытался много раз создать свой сценарий отношений, не зависящий ни от родителей и вообще ни от кого, а основанный на мне и Оле, на наших индивидуальностях и прочем. И ещё дело в том, что Олины родители развелись и их брак с первых лет оказался помойной ямой, в которой сгнили все чувства – папашка трахал всё, что движется, а мать взвалила на себя ответственность за него и за Олю с братом, и тащила эту телегу больше двадцати лет, пока её муженёк совсем не охренел и стал водить ****ей домой – тогда уже моя будущая тёща не выдержала и развелась с ним. Но, общаясь с тёщей и поддерживая её, я всегда отмечал с каким наслаждением она рассказывает о своих проблемах и обо всех ужасах, которые совершил с ней её муж. Мне даже казалось, что она, как мазохист, кайфует от причинённой ей боли. А сейчас я вижу, что и Оля моя скопировала это ПО и тоже хочет страдать и обмусоливать какую-нибудь трагедию. А я, такой никчёмный, не способен подарить моей возлюбленной жене так много страданий, чтоб она наконец почувствовала себя настоящей женщиной, с драматичной судьбой. Единственное, что я могу, это придираться к глупым мелочам, или пёрднуть в кровати перед сном и тем самым вызвать всплеск негодования у моей феи. Но я чувствую, что Оле этого мало, она хочет страдать, ей нужно, чтоб я изменял ей с её же подругами; ей нужно, чтоб я пришёл ночью пьяный, со следами губной помады на рубашке и, вдобавок, немного поколотил её. А утром она в слезах будет замазывать тональником вспухшую губу и возбуждаться от сладкой жалости к себе и ненависти ко мне – думаю, такой сценарий подошел бы моей жене. А если б при этом всём у нас ещё были дети, штуки две – вообще бомба. Тогда Оля играла бы роль спасителя, как её и моя матери, и жизнь была бы насыщенной и счастливой. Но Оля, к удивлению, категорически не хочет детей и пьёт противозачаточные, говорит, что нам ещё рано и всякое такое, хотя наши родители вопят со всех сторон, что уже почти поздно. А мне пофиг на детей, я делаю так, как хочет Оля, мне так даже легче. И вообще, я не скандалист, не изменяю и не бью Олю, хотя иногда хочется. Возможно, я не прав, считая, что все женщины хотят страдать, но это моё собственное открытие.

Мы с Олей уже одиннадцать лет вместе. Оля нормальная, я к ней привык, а раньше каждый день говорил "я тебя люблю". Сейчас не говорю – нет смысла. Только иногда говорю, когда Оля просит: – Ты мне уже сто лет не говорил, что любишь!

– Пожалуйста, – говорю, – я тебя люблю. – Мне это проще простого сказать.

– Спасибо, малыш, я тоже тебя очень люблю, – сладко говорит Оля.

Ну, круто, сказал несколько слов и, вроде как, можно жить некоторое время с чувством выполненного долга.

Я тоже переобулся, теперь мы были похожи на спортсменов: кроссовки, мягкие спортивные штаны и толстовки с капюшонами, у меня зелёная, у Оли серая, в цвет штанов. Мы уже ушептали больше половины бутылки, а до посадки ещё оставалось полтора часа. Я, махнув рукой, согласился с тем, будто мы договорились о взаимопонимании на отдыхе и о том, что я не буду придираться по мелочам и контролировать каждый Олин шаг, а она не будет контролировать меня и постарается расслабиться. Казалось бы, всё проще некуда.

– Посмотри, я красная? – у Оли пошла аллергия по

лицу.

– Немного, – говорю. – Эт нормально. Я, кажись, тоже краснею. Может, вискарь палёный?

– Пройдусь, посмотрю магазины, – поставила свой рюкзак на сиденье, чтоб никто не сел, взяла наш общий кошелёк. – Тебе купить что-нибудь?

– Кожаный плащ, пожалуйста. – Я достал наушники. В подпитом состоянии да ещё на фоне взлетающих в темноте самолётов самое время послушать музыку.

Два одинаковых мента проплыли мимо меня – мы с Тамарой ходим парой. Их тёплые шапки нахлобучены на макушки, также как у таджиков, да и выражения лиц чем-то схожи – рты приоткрыты, мутный и бесстыжий взгляд. Я машинально локтем задвинул бутылку бурбона глубже между кресел. С ментами лучше не связываться и не смотреть им в глаза, ведь они как гопники из девяностых, только и ищут до чего бы докапаться. Но я, конечно, добропорядочный гражданин, ничего не нарушаю и не буяню, зато в мыслях я настоящий преступник, злой и кровожадный.

Вернулась Оля и вырвала меня из музыки и грёз, нехотя стащил наушники. Она купила тушь себе и своей маме, естественно. Вот, почему нельзя купить только себе и вообще не вспоминать про маму в ближайшее время? Нет, обязательно надо и мамочке прикупить, ведь та ещё и обидеться может, узнав, что Оля себе купила классную тушь, а ей нет, а про неё не вспомнила. Бесит. Но я , промолчал, уж очень много раз я поднимал эту тему и, видимо, поэтому Оля и пыталась со мной договориться о том, что я не буду придираться к мелочам. Это, по её мнению мелочь. Ладно.

Допили бурбон, накинули рюкзаки и поплелись искать наш гейт. Ноги были ватные, и настроение тоже смягчилось, разомлело.

– Подожди, – говорю. – Возьму себе банку пива.

– Может хватит? – Оля смотрит с укором, а щёки у неё прямо алые от выпитого.

– Какого хрена хватит? Зачем ты тушь маме своей купила?

Оля замахала рукой, в бешенстве дёрнула головой, давая понять, что терпение её лопнуло.

– Ооо, началось, – даже хрипотца в её голосе появилась. – Песенка про белого бычка.

– Хересенка! – Меня в этом состоянии легко завести и Оля это знает, но всякий раз заводит. – Что в пиве тебе моём?

Она не захотела больше со мной разговаривать и, как дикая ослица, понеслась вперёд, а я завернул в магазин и купил банку Carlsberga, благо мой посадочный был у меня. В туалете, закрылся в кабинке и залпом всандалил пиво – торкнуло очень хорошо, реальность стала далёкой и нереальной.

Оля сидела у нашего двадцать первого гейта и разговаривала по телефону; я плюхнулся в кресло рядом и бросил рюкзак на пол у ног. Мне уже было безразлично что думает Оля, как она относится к выпитому пиву и куда летит весь этот мир. Я снова воткнул наушники и задремал, а очнулся, когда меня растолкала Оля и побрёл за ней на посадку в самолёт, два раза наступив ей на пятки.

Boing 747 – целый город. Никогда не летал в таком самолёте; войдя в него мне стало страшно – как он сможет взлететь такой огромный? Наши места, слава богу оказались не рядом, между нами был проход и Олино предложение – весь полёт держаться за руку через проход – машинально отпало, когда туда-обратно засновали стюардессы и пассажиры, тащившие своих детей в туалет перед взлётом. Наша недомолвка улетучилась сама собой, настроение у обоих воспрянуло в ожидании полёта и скором соприкосновении с неизвестной страной. Хмель тоже практически рассеялся – всё таки, что не говори, а мы с Олей романтики и я, может быть, люблю её, но всё чаще сердце сжимает очевидный факт, что всё летит в бездну, где мрак и холод. Неизбежно то, что мы станем (если уже не стали) обычной потребительской парочкой, будем ненавидеть друг друга, постоянно ходить злыми и неудовлетворёнными. Станем нашими родителями и, если появятся дети – они станут нами. И никто не будет счастлив. Интересно, был ли секс у моих родителей? Ну, два раза точно был, доказательство я и моя младшая сестрица. Но трахались ли они с удовольствием когда-нибудь? Открывались ли они, доверяли ли себя партнёру? Шептала ли мама влажными губами на ухо отцу – Глубже, глубже трахни меня, Николай!

Уверен, что нет. У меня тоже проблемы в сексе с Олей. Именно у меня, так как Оля говорит, что проблем нет. Она вообще об этом не думает. Иногда со злости я ей высказывал, что если мы однажды перестанем трахаться, она даже не заметит этого. А я тихо сдохну. Ладно, секс для меня это больная воспалённая тема, лучше не размышлять об этом, иначе захочется задушить Олю и потом убить себя.

Публика, летевшая в этом направлении, была разновозростная, и казалось, что все эти люди принадлежат к творчеству – все ярко одеты, у многих татуировки, дреды, пирсинг, и практически все какие-то адекватные – не толкаются, разговаривают негромко и лица их расслаблены. Было, конечно, несколько быдло пассажиров, этих видно издалека – одеты дорого и безвкусно, на каждой вещи огромные надписи фирмы производителя; у таких быдло-баб губищи раздутые от каких-то уколов, морды разукрашены и говорят они громко и дерзко; а быдло-мужики мало чем отличаются от обычных гопников, разве что наличием загара. К счастью, таких персонажей меньшинство. По громкой связи нас поприветствовал капитан самолёта, сказал, что немного задержимся из-за того, что шесть человек так и не пришли ко времени посадки в самолёт и теперь в багажном отделе ищут их чемоданы, чтобы те люди остались на новый год дома. Капитан общался с нами весело и живо, не как при обычных перелётах, а с шутками и остротами, потом начал представлять стюардесс, говорит, что нас сегодня будут обслуживать Лена, Таня, Наташа там, ещё кто-то, и Незабудка. Мы с Олей переглянулись – что? Да, он действительно сказал, что нас будет обслуживать Незабудка в компании людей. Бейджей на них не было, но позже я увидел среди стюардесс тощего гомика в обтянутой форме и подумал, что, видимо, Незабудка это он. Я даже улыбнулся, настолько это было мило. Не люблю педиков, но с годами мне становится пофигу, тут со своими бы тараканами разобраться, прежде чем незабудок осуждать. А сейчас наш самолёт загудел, затрясся и погнал по взлётке. Оля трижды мелко перекрестилась и не забыла осенить меня, взяла через проход мою руку и закрыла глаза, ведь взлёт и посадка – самая опасная часть полёта.

Семь часов летели, я успел устать, отдохнуть и снова устать. Мы, конечно, сглупили, что не купили никакого бухлишка в самолёт. Практически все втихаря подбухивали и мои соседи, взрослая пара, между сном и сериалом на планшете, потягивали вискарёк. А одна корявенькая тётушка, явно за пятьдесят, накидалась конкретно и учинила мелкий скандал, правда это было в нескольких рядах от нас и мы не совсем поняли что там стряслось, но один из стюардов вместе с моим любимым Незабудкой волокли её, босую, к своему месту, а она брыкалась и кричала. Надо было что-нибудь купить в самолёт, Оля бы тоже бухнула со мной. У неё случаются бесячие закидоны, типа того, как с моим пивом в аэропорту, но, в целом, мы способны выпивать вместе, думаю, это большой плюс для семейной пары.

Начал было засыпать, как вдруг кресло подо мной задрожало и самолёт болтнуло вниз-вверх. Все очнулись, переглянулись с серьёзными лицами, загорелись лампочки "пристегните ремни" и свет в салоне стал ярче. По громкой связи стюардесса объявила, что мы вошли в зону турбулентности, чтоб все оставались на своих местах и пристегнули ремни. Я всегда в самолётах сижу пристёгнут, так как однажды мы летели с Олей в Будапешт и пожилой сосед подсел мне на ухо и вещал весь полёт, но я запомнил только один рассказ о том, как в каком-то полёте народ переломал себе шеи во время воздушной ямы, а он был пристёгнут и уцелел. Почему-то мне запомнилась эта история. Тем временем, нас больше не трясло и люди продолжили заниматься своими делами.

Мы прилетали в аэропорт Гоа "Васко де Гама". Он считается военным, поэтому гражданские суда впускают только по ночам. Посадка была мягкая и когда наш боинг докатывался до конечной своей точки, все резко стали переодеваться в шорты и майки – видимо, наученные опытом люди, мы же оставались в своих штанах, единственно – сняли кофты. Капитан по связи пожелал нам приятного отдыха и сказал, что погода в Гоа сейчас двадцать два градуса. Мы были счастливы.

– Будешь снимать? – Спрашивает Оля. Я взял свою экшн камеру и намеревался снять обзор нашего отдыха – сейчас это популярный жанр в интернете, всякая собака снимает всё подряд и выкладывает в интернет. У кого-то получается собрать приличную аудиторию и зарабатывать на рекламе. Я ничем не отличаюсь от других, поэтому тоже буду снимать каждый свой пук. Ну и ещё у меня с видеосъёмкой связаны щемящие сердце воспоминания – мне было лет пять, сестре моей три и в новогоднюю ночь отец принес домой видеокамеру, взял у кого-то на время. Это был огромный Panasonic, надо было камеру класть на плечо и смотреть в прицел, запись велась на VHS кассеты. У нас и видеомагнитофона то не было, а камера казалась космосом. И вот папа несколько часов снимал нас и маму – мы по очереди читали стишки, пели песни и танцевали. Пару лет назад я спрашивал у сестры, помнит ли она про то, что отец снимал нас маленьких на камеру? Она не помнит, а я точно знаю, что он снимал и, думаю, это был самый счастливый Новый Год в моей жизни; я помню, что прыгал и плясал как безумный, а мама нас брала на руки, кружила и целовала, отец смеялся, продолжая снимать. Камеру отец вернул на следующий день и никто никогда не вспоминал про эту съёмку и о местонахождении кадров с той счастливой ночи теперь не у кого спросить. А через несколько лет наша семья полетела ко всем чертям – родители развелись и даже мы с сестрой почему-то стали избегать друг-друга.

К самолёту подогнали машины с трапами и нас начали выпускать в тёплую индийскую ночь.

– Смотри, индусики! – Оля с детским восторгом зашептала мне, показывая на тех, кто пристыковывал трап.

– Бля, на автобусах ещё повезут, – говорю. Хочется уже закончить этот долгий трип.

Мы шагнули из самолёта на трап и сделали первые вдохи незнакомого воздуха. Было тепло для ночи и немного пахло горелым сладким мясом. Поистине незнакомые ощущения. Мы поднялись в старый автобус через переднюю дверь. Темнокожий молодой водитель в кожаных шлёпанцах с длинными пальцами ног добродушно кивнул, мы ему улыбнулись и сказали "хэллоу".

Паспортный контроль затянулся на два сраных часа, огромная очередь практически не двигалась, но для тех, кто имеет машину в Москве, эта пробка была весьма привычной. Пограничники оказались тоже вполне добродушными персонажами, шутили с нами и были приветливы. Я люблю приветливых и открытых людей, я устал от хмурых рож, в том числе от своей и Олиной. За собой то особо не заметишь, но на Олю иногда взглянешь случайно и понимаешь что значит – морда просит кирпича. Нет, она симпатична и мила, но вот наша русская привычка мрачно хмуриться уродует нас и за границей русского человека распознать проще простого – "Наташка, Ванька, пайдьём ибастса".

Прошли наконец контроль, я забежал в туалет. Справившись, пошёл помыть руки, у ряда раковин стоял молодой индус, я сунул руки под кран, а тот улыбнулся и протянул мне несколько салфеток, что-то сказав на своём. Не надо, говорю, спасибо, он продолжает совать мне свои тупые салфетки и улыбается. Нет, говорю, отстань, махнул слегка рукой и вышел.

Вырвавшись из аэропорта, мы быстро отыскали автобус своего туроператора, перед автобусом совсем чёрный индус в засаленной рубашке с уверенностью сунул нам под нос какую-то бумажку, схватил наш чемодан и поволок его в багажник, располагавшийся в заднице автобуса. Я спокойно пошел следом, он положил наш чемодан среди ещё нескольких чемоданов и торжественно повернулся ко мне – Сто рупи! – Говорит и протягивает мне ладонь, мол, клади сюда, как договаривались.

– Что? В смысле? – Я не ожидал и не понял, почему с меня требуют деньги. Но, почти сразу догадался, что это простой жулик-помогатор, а не водитель нашего автобуса, или ещё какой-то человек, прикреплённый туроператором для помощи туристам. Во, сука, думаю. Злость хлестанула мне по щекам и, думаю, от негодования я немного крякнул. Индус, стоящий с протянутой рукой, смотрел невозмутимо, он был на голову ниже меня и неопределённого возраста.

– Сто рупь дай! – Повторил он.

Резким движением я сунулся в багажник, легко вытащил чемодан и, приблизив лицо к его морде, зло и отчётливо прошипел: – Иди на хуй!

Мы сели в полупустой автобус и, пока ждали ещё людей, видели через окно таких же пройдох, сновавших по площади с автобусами и пытавшихся обжулить сонных и уставших белых людей. Кто-то, естественно давал деньги.

В салон вбежала девушка в белой футболке с логотипом нашего туроператора, посчитала собравшихся, дала команду водителю и сама села за ним, лицом к нам. Представилась Лизой и, пока мы ехали, рассказывала через микрофон об опасностях с которыми мы можем столкнуться в незнакомой стране и что следует делать, если всё-таки с нами что-нибудь приключится. Я слушал в пол уха.

Автобус летел по узким дорогам, словно мы удирали от ментов, или бандитов, нас с Олей мотало в разные стороны и я действительно боялся, что мы улетим с дороги и разобьёмся. Над водителем располагался диптих икон в мигающей рамке-гирлянде. На одной иконе был изображён румяный и довольный слоноподобный Ганеша, на другой – весёлый и пышноволосый Христос. Значит, не разобьёмся, значит наш отдых будет отличным, если такой тандем с нами, над нами.

Было пять утра, рассвет только планировался, наш автобус развозил людей по отелям, остановились высадить двух девиц, блондинку и брюнетку, обеим в районе тридцати, сочные обтянутые шортами задницы и уставшие накрашенные лица – думаю, они много повидали в жизни и умеют отдыхать. На секунду захотелось выбежать за ними и крикнуть – заберите меня! Оля скептически зыркнула на них и мы продолжили рассматривать новый для нас мир по дороге. Когда я увидел босую бабушку-индуску с мешком на голове, то вскрикнул: – Смотри, смотри! Бабуля была махонькая, замотана в тряпицы и на голову себе водрузила мешок с травами, или кирпичами, не знаю, и шла так быстро, уверенно. Через две минуты мы увидели в пыльных зарослях под пальмами, стоящими вдоль дороги, стаю кабанов; как потом оказалось, это чёрные свиньи, но уж больно они на кабанов похожи. И, конечно же, мы увидели коров, слоняющихся лениво по дороге. Улицы были серые и грязные, мусор лежал всюду и пахло горелым. Нас высадили у нашего отеля – старые четырёхэтажные жёлтые корпуса, с облупившейся на стенах краской. У входа на ресепшен сидел мальчик в белых трусах и жёг костёр из веточек и бумаг. Ещё не было шести утра. Холодно тоже не было.

Опасения, зародившиеся на паспортном контроле, относительно того, что индусы никуда не спешат и все процессы у них происходят медленно – подтвердились. Наше заселение растянулось на полтора часа; пока мы объяснили какому-то уборщику в отеле что нам надо; пока он за кем-то ходил; пока тот кто-то, за кем ходил уборщик, понял нас и пошёл будить усатого хозяина отеля, который уже неспешно пришёл и медленно стал вписывать данные наших паспортов в огромную книгу. Хотелось избавиться от чемодана и рюкзаков, хотелось жрать, хотелось бухнуть и хотелось океан.

Номер нам дали на четвёртом этаже; мы открыли деревянную скрипучую дверь и смутились, я включил камеру, начал снимать обзор и комментировать.

– Это, видимо, наш номер на ближайшую неделю, – нервно смеюсь, Оля тоже в ужасе хихикает. – Это, наверное холодильник? – пытаюсь открыть ржавую дверь, – Оу, думаю пользоваться мы им не будем, смотрите, внутри всё гнилое, боже, а вонь какая! – я комментирую всё, обращаясь к невидимому зрителю. – Таак, вот два больших окна у нас, тут выход на балкончик, вид из окна, кажется, норм. Оля, смотри, даже океан виден. Только почему так много ворон? Это же вороны? Чего их так много на пальмах? Ладно, пошли дальше. Это наша кровать. Твёрдая. Подушки – жесть, просто каменные. Это шкаф. Нет, лучше не открывай, вдруг там мёртвая проститутка лежит? Аккуратно, Оля, давай не будем туда вещи класть, закрой нафиг. Окей, что у нас дальше? Это туалет и душ, мне уже страшно. Фууу, смотри в раковине чужие волосы, фуууу, твою мать! Мы в тюрьму что-ли попали? Спокойно, Оля, попросим убрать, или поменяем номер, не истери. Так, это унитаз; бляяя, на стульчак садиться не будем, смотрите на этот треш. Зато душ с видом на пальмы. Работает ли он вообще? А, вот, работает, кажется, интересно, есть ли горячая вода. – Поворачиваю в руке камеру на себя и вещаю в неё. – Такие дела, дорогие друзья! Это Индия! Мы так замахались за дорогу, что, честно, мне уже всё равно, я готов в любом номере жить, думаю. Оля, давай переоденемся и пойдём на море. Ну да, в смысле на океан, это же океан самый настоящий, а не море какое-то. Мы, кстати, ни разу ещё не купались в океане.