Протокол Безысходность

Вячеслав Автор

Протокол Безысходность

Говорят, если долго всматриваться в бездну, бездна начнёт всматриваться в тебя.

Враньё. Если долго всматриваться в бездну, она просто спросит, не найдётся ли у тебя закурить.

Глава 1. Лидия Петровна

Ночь в больнице пахнет хлоркой и безнадёгой. Эти два запаха въелись в Лидину жизнь так же прочно, как запах кошачьей мочи – в старый паркет её хрущёвки. Третий час ночи. Длинный коридор отделения гнойной хирургии, тускло освещённый дежурной лампой, напоминал чистилище; только вместо грешных душ здесь по палатам пердели и постанывали свежепрооперированные старики.

Лидия, тридцати двух лет от роду, толкала перед собой ведро на колёсиках, ставшее за годы работы её единственным надёжным спутником. Швабру она мысленно звала Верный. Сегодня Верный особенно бодро шлёпал по кафелю, размазывая сероватую жижу.

Визуал Лидии был продуманным актом самосаботажа. На макушке, подобно вороньему гнезду после урагана, громоздился тугой пучок немытых волос. Из него то и дело выбивались сальные пряди, норовящие залезть за стёкла огромных круглых очков в роговой оправе. Очки эти превращали её глаза в две удивлённые рыбьи плошки. Униформа, казённая роба цвета больничной тоски, висела на ней мешком, скрывая и намёк на талию, и грудь, которая при иных обстоятельствах могла бы считаться вполне приличной. Завершали образ ортопедические туфли, издававшие при ходьбе укоризненное шарканье, – настоящее противозачаточное. Вся она, ссутулившаяся, с вечно недовольным выражением лица, была живой иллюстрацией к слову «безысходность».

«Так, здесь у нас капли крови, – рассуждала она, остервенело оттирая тёмное пятнышко у входа в палату №7, – вчера деду привезли внуков. Умилялся, аж катетер выпал. А вот это, – она принюхалась, – похоже на пролитый кефир. Или блевотину. Или кефирную блевотину. Пиздец».

Её мир был прост и понятен; он состоял из грязи физической и грязи метафизической, и со второй она справлялась куда хуже. Люди её утомляли. Их болтовня, их болезни, их тупые надежды. С Верным было проще. Он молчал и делал свою работу.

Смена закончилась на рассвете. Выйдя из больничных ворот, Лидия вдохнула промозглый утренний воздух. Город просыпался, спешил, гудел. А она хотела только одного: домой, в свою пещеру, к своему маленькому пушистому тирану.

Тирана звали Амур. Ироничнее имени для кота тридцатидвухлетней девственницы придумать было сложно. Амур был жирным, наглым созданием с повадками диктатора небольшой, но очень гордой страны. Он встретил её у порога требовательным «Мяу!», что на его языке означало: «Где была, рабыня? Миска пуста, лоток полон, моё величие оскорблено».

– И тебе доброе утро, шерстяной говнюк, – пробормотала Лидия, спотыкаясь о него в прихожей.

Сбросив туфли и стянув верхнюю одежду, она осталась в старой растянутой футболке и трусах. Подошла к зеркалу. Из заляпанной поверхности на неё смотрело оно: заспанное, отёкшее нечто с гнездом на голове. Лидия сняла очки. Черты лица сразу стали мягче, а большие серые глаза – осмысленнее.

Её девственность была не предметом гордости или осознанного выбора, а скорее… архитектурным памятником. Крепостью, которую никто никогда не пытался штурмовать. Лидия называла свою плеву «Берлинской стеной» – такая же бессмысленная и давно устаревшая преграда.

Зазвонил телефон. На экране высветилось «Мама». Лидия закатила глаза так сильно, что, казалось, увидела собственный мозг.

– Да, мам.

– Лидочка, доченька! Ты не спишь? Я тебе не помешала? – голос матери сочился патокой, под которой всегда скрывался яд.

– Я с ночной смены. Конечно, не помешала. Говори.

– Я просто хотела спросить, как твои дела… У Светочки, помнишь, дочка соседки нашей, Мариночки? Так вот, она третьего рожает! Мальчика! Представляешь, какое счастье!

Лидия молча смотрела на Амура, который с упоением драл недавно купленный в кредит диван.

– За неё рада. Ещё что-то?

– Лидочка, ну что ты такая… Тебе уже тридцать два! Все подруги с детьми, мужьями, ипотеками… А ты всё одна да одна. Хоть бы котика себе завела!

Лидия посмотрела на Амура, который теперь пытался сблевануть шерстью на ковёр.

– Мам, у меня есть кот.

– Ой, и то верно! – обрадовалась мать. – Ну вот видишь! Уже что-то!

После разговора Лидия села на диван и тупо уставилась в стену. Амур запрыгнул ей на колени, потоптался острыми когтями и милостиво замурчал. Она машинально гладила его, а в голове стучала одна мысль, простая и страшная, как звук больничной утки, падающей на кафель: «Это всё?»

И тут мурчание кота стало фоном, а выцветшие цветочки на обоях поплыли, превращаясь в калейдоскоп воспоминаний, которые она так старательно трамбовала в самый тёмный угол своего сознания.

…кухня, залитая солнцем. Мама режет яблоки для шарлотки, а её голос, сладкий, как сироп, капает прямо в мозг десятилетней Лиде: «Девочка должна быть скромной, Лидочка. Красота – она для всех, а загадка – для одного. Ты же не хочешь, чтобы мальчики о тебе думали плохо? Они ведь как мухи… летят на сладкое, а потом пачкают и улетают».

…школьный спортзал, гудящий от музыки на новогодней дискотеке. Медляк. Все разбиваются на пары, даже жирная Ленка из параллельного класса, а она, Лидия, стоит у стены. Не уродливая, нет. Просто… невидимая. Она делает вид, что ей ужасно интересно рассматривать плакат о вреде наркотиков, и чувствует, как холодная краска стены впитывается в её мозг. Она не часть этого праздника; она его инвентарь.

…коридор университета. Паша Сомов, симпатичный парень с юрфака, на которого она тайно пялилась все семестры, вдруг тормозит её у расписания. Улыбается. «Привет, Лида. Может, сходим в кино в субботу?». А у неё во рту пересыхает так, будто она нажралась песка. Всё, что она может выдавить из себя, – это невнятное мычание и панический взгляд в сторону. Паша пожимает плечами, его улыбка становится вежливой, и он уходит. Она смотрит ему вслед и ненавидит себя. Ненавидит так сильно, что хочется вывернуть себя наизнанку.

…зеркало в прихожей, пять лет назад. Ей двадцать семь. Она вернулась с очередного свидания вслепую, устроенного мамой. Мужик весь вечер рассказывал про свою бывшую и чавкал. Она смотрит на своё отражение: симпатичное, но до смерти испуганное лицо. И в этот момент она сдаётся. Принимает капитуляцию. Это был не щелчок, а медленное, тягучее решение. Хватит. Хватит пытаться, хватит надеяться, хватит бояться. Если мир не хочет её замечать, она ему поможет. На следующий день она туго стянула волосы в уродливый пучок. Через неделю купила эти дурацкие очки. А потом и туфли. Это была не депрессия. Это была осознанная постройка баррикад.

Коготь Амура впился ей в бедро чуть сильнее, выдёргивая из прошлого. Лидия вздрогнула и посмотрела на кота. Он щурился от удовольствия.

Она построила вокруг себя идеальную крепость, чтобы никто не смог причинить ей боль. И только теперь, в оглушительной тишине своей квартиры, под мурчание кота, она поняла, что заперла себя внутри. Одна.

Пустота, звенящая и липкая, заполнила комнату. Нужно было её чем-то заглушить. Лидия сбросила с колен кота, который оскорблённо мяукнул, и включила телевизор. По какому-то старому каналу шли «Унесённые ветром». Идеально. Величайшая история любви всех времён. Четыре часа пафоса, красивых платьев и страданий на фоне полыхающего Юга. То, что доктор прописал для одинокой бабы в предрассветной тоске.

Она смотрела на экран стеклянными глазами. Скарлетт О’Хара, с её осиной талией, зелёными глазами и несгибаемым характером, была существом с другой планеты. Она манипулировала, лгала, выходила замуж по расчёту, стреляла в людей – и мужчины всё равно падали к её ногам штабелями.

Лидия жевала чёрствый хлеб и наблюдала. Час. Два.

И вот настал тот самый момент. Кульминация. Ретт Батлер, пьяный и яростный, хватает Скарлетт на руки и тащит её по знаменитой лестнице. «Этой ночью ты не выставишь меня за дверь!» – рычит он. Музыка нарастает, камера фокусируется на её испуганно-восторженном лице. Вот она, великая страсть. Насилие, замаскированное под романтику.

И в этот момент Лидию прорвало.

Сначала это был тихий смешок. Фырканье, которое она попыталась сдержать, прикрыв рот рукой. Потом смешок перерос в хихиканье. А потом она запрокинула голову и захохотала. Не весело и не радостно. Она смеялась так, как плачут, – до икоты, до спазмов в животе, до слёз, текущих по щекам.

Амур, дремавший на кресле, подскочил и с ужасом уставился на хозяйку.

– Потащил! – выкрикнула Лидия сквозь хохот, указывая пальцем в экран. – Он её просто, блядь, схватил и потащил наверх! Трахать! А она типа и сопротивляется, и хочет! Боже, какая хуета!

Она сползла с дивана на пол и продолжила трястись в беззвучном смехе, вцепившись пальцами в старый ковёр.

«В реальном мире это, блядь, статья, – билась у неё в голове истеричная мысль. – Вызвали бы ментов, его бы повязали за домашнее насилие, а она бы давала показания. А тут… великая любовь! Великая, блядь, страсть!»

Она представила, как кто-то пытается её вот так схватить и потащить. Что бы она сделала? Врезала бы шваброй по яйцам. Или просто обмякла бы, как мешок с картошкой, от полной неожиданности. Сам бы заколебался тащить.

«А меня кто-нибудь когда-нибудь так хотел? – пронеслось в её голове, и смех на секунду застрял в горле. – Чтобы через плечо – и на баррикады? Да меня даже кот обходит, если я лежу лицом в пол, на пути к его миске».

Эта мысль вызвала новый приступ хохота. Она лежала на полу, содрогаясь всем телом, и выхаркивала из себя годы молчания, годы невидимости, годы ожидания чего-то, что никогда не должно было случиться. Она смеялась над Скарлетт, над Реттом, над своей матерью, над Пашей Сомовым, над всеми сопливыми фильмами, книгами и песнями, которые врали ей всю жизнь.

«Может, я и правда ёбнутая? – подумала она, когда смех наконец начал стихать, оставляя после себя звенящую пустоту и боль в рёбрах. – Шизанутая, как шептались за спиной в универе? Не понимаю общепринятых сигналов».

Она перевернулась на спину и уставилась в потолок. На экране Ретт Батлер произносил свою знаменитую фразу: «Честно говоря, моя дорогая, мне на это наплевать».

А Лидия лежала на полу в своей хрущёвке, пахнущей котом, и впервые в жизни чувствовала то же самое. Ей было абсолютно, кристально, освобождающе наплевать.

Она медленно поднялась с пола, колени хрустнули. Подошла к кухонному столу, на котором сиротливо лежала вчерашняя хлебная корка. Села на табурет. Некоторое время она просто сидела, глядя на липкое пятно от чая. Потом медленно, как в замедленной съёмке, наклонилась вперёд и приложилась лбом к холодной, чуть жирной поверхности столешницы.

Тук.

Глухой, короткий звук.

Она выпрямилась и снова наклонилась.

Тук.

Ещё раз.

Тук.

Она нашла ритм. Несильно, но настойчиво. Глухо. Тук… тук… тук… Это было похоже на работу дятла, только вместо дерева – дешёвый ДСП, а вместо клюва – её собственный лоб. Это успокаивало. С каждым ударом из головы будто вытряхивало по одной лишней мысли. Мать. Работа. Одиночество. Скарлетт О’Хара. Тук… тук… тук…

Амур, приоткрыл один жёлтый глаз, посмотрел на неё и, решив, что это одна из тех странностей, на которые не стоит тратить энергию, снова заснул. Он к этому привык.

Этот монотонный ритуал продолжался долго. Тиканье часов на стене сливалось с отстукиванием её головы. Она не думала ни о чём. Были только ритм и тупая, ноющая боль во лбу, которая казалась правильной и заслуженной.

Прошло, наверное, с полчаса. Ритм стал замедляться, удары – слабее. Наконец её голова просто осталась лежать на столе. Тело обмякло. Руки безвольно повисли вдоль табурета.

Лидия Петровна, тридцати двух лет, уборщица, девственница и, возможно, шизанутая, заснула, прижавшись щекой к хлебным крошкам на кухонном столе. В телевизоре давно начались титры, и голубоватый свет экрана беззвучно плясал на её сальном пучке волос, похожем на брошенное воронье гнездо.

Глава 2. Межгалактический отдел кадров

Первым был звук.

Не будильник, не карканье ворон за окном и не требовательное «мяу» Амура. Это был низкий, всепроникающий гул, похожий на звук, который издаёт гигантский, неисправный холодильник. Он вибрировал не в ушах, а где-то в глазных яблоках и зубных пломбах.

Вторым было ощущение. Лоб болел тупой, ноющей болью, а к щеке прилипли хлебные крошки. Лидия разлепила глаза.

Вместо выцветших обоев и липкого пятна от чая на неё смотрела стена. Стена была гладкой, бесшовной, молочно-белого цвета и испускала слабое, ровное свечение. Запаха хлорки и кота не было. Пахло как в кабинете у стоматолога после кварцевания – озоном и стерильностью.

Лидия села. Она была не в своей кухне. Она находилась в кубической комнате без окон и дверей, на полу, который был таким же светящимся и бесшовным, как и стены. Её старая растянутая футболка и трусы выглядели на этом фоне чужеродным, грязным пятном.

«Так. Либо я сдохла и попала в стерильный филиал ада, либо вчера в шпротах были интересные грибы», – констатировала она, ощупывая наливающуюся на лбу шишку.

В этот момент одна из стен беззвучно поехала в сторону, открывая проход. В проёме стояли они.

Двое.

Один был тощим, почти карикатурным: тонкие, как палочки, руки и ноги торчали из бесшовного комбинезона. Второй же, наоборот, казался оплывшим, рыхлым; его серый комбинезон обтягивал тело, лишённое намёка на кости, подобно оболочке, набитой студнем.

Но в остальном они были пугающе похожи. Ростом чуть ниже её, с непропорционально большими головами грушевидной формы на хрупких шеях. Кожа – гладкая, серая, как цвет асфальта после дождя. Но главным были глаза. Огромные, абсолютно чёрные, миндалевидные, без зрачков и белков. Они напоминали два куска отполированного обсидиана. Рта как такового не было – лишь тонкая, безгубая щель.

Лидия смотрела на них. Они смотрели на неё. Пауза затянулась. Она видела существ и похуже. Например, заведующую хозяйственной частью больницы, Валентину Игнатьевну, когда та обнаруживала нехватку туалетной бумаги.

Пауза, наполненная стерильным озоном, была нарушена. Один из инопланетян, тот, что был чуть поплотнее в своей серой экзистенции и неуловимо напоминал соседа Васю-алкаша в момент глубокой задумчивости, сделал шаг вперёд. Он двигался с усталой грацией пьяного сантехника, пришедшего на вызов в три часа ночи. Второй, тощий, остался стоять сзади с видом стажёра на особо неприятной практике.

Вася-инопланетянин засунул свою трёхпалую руку в некое подобие кармана на своём бесшовном комбинезоне и извлёк это.

Это было отвратительно. Гибрид дождевого червя, мини-осьминога и сопли прокажённого. Существо было полупрозрачным, мерзко-розового цвета, и оно извивалось, подрагивая десятками тонких, как нити, щупалец. В центре его маленькой головки горел единственный, похожий на бусинку, фиолетовый глаз. Оно слабо пульсировало и пахло аммиаком и сырой землёй.

Лидия смотрела на эту гадость с тем же выражением лица, с которым обычно отскребала засохшую рвоту с больничного линолеума. Просто ещё один вид грязи во вселенной.

Пришелец шагнул к ней. Лидия инстинктивно попятилась и села на задницу. Реакция была запоздалой и бесполезной. Он навис над ней, и его огромные чёрные глаза не выражали ничего – ни злобы, ни жалости, ни интереса. Просто пустота, как в выключенном телевизоре.

Он схватил её за голову. Его пальцы были холодными и на удивление сильными, как стальные тиски, обтянутые резиной. Лидия инстинктивно вскинула руки, пытаясь оттолкнуть его, вцепиться ногтями в серую кожу, выцарапать эти жуткие обсидиановые глаза. Но инопланетянин лишь едва заметно кивнул своему тощему напарнику. Стажёр, с унылой поспешностью, сделал шаг и схватил её за запястья, холодно и методично прижав её руки к светящемуся полу. Его хватка была такой же нечеловечески сильной и безразличной.

Теперь, когда она была фактически распята и обездвижена, главный – Вася – свободной рукой поднёс извивающегося червя к её лицу, а пальцами другой руки, той, что держала её голову, бесцеремонно сжал её челюсти, заставляя смотреть прямо на эту мерзость.

– Не-ет, ты, хуй серый, – просипела она сквозь стиснутые зубы.

Отчаяние придало ей сил. Её руки были заблокированы, но ноги свободны. Собрав в колене всю ненависть к утренним подъёмам, немытой посуде и своей никчёмной жизни, она со всей дури треснула ему между ног. Удар предназначался для того, чтобы превратить гипотетические инопланетные яйца в космическую пыль.

Раздался глухой, сочный звук удара кости о… ничто. Абсолютно ничего. Инопланетянин даже не моргнул. Его чёрные глаза-плошки продолжали смотреть на неё с тем же безразличием, с каким энтомолог смотрит на пришпиленную к картону бабочку. Там, где у любого земного самца находился бы центр принятия болезненных решений, у него была гладкая, бесшовная пустота. Как у куклы Кена.

На секунду боль и страх отступили перед лицом чудовищного анатомического открытия.

– Бля, у него нет яиц! – выкрикнула она в пустоту. – Боже мой! Какой ужас!

Этот вопль, полный экзистенциального ужаса, не произвёл на похитителя никакого впечатления. Словно она пожаловалась на погоду.

Червь коснулся её ноздри. Это было похоже на холодный, склизкий поцелуй смерти. И в следующий миг инопланетянин с деловитой настойчивостью засунул его внутрь.

Ощущение было непередаваемым. Это была гастроскопия через нос, выполненная пьяным садистом. Сначала – острая, режущая боль. Потом – чувство, будто в твой мозг лезет живой, извивающийся комок слизи. Она чувствовала, как его микроскопические щупальца щекочут и одновременно царапают её носоглотку, оставляя за собой ледяной, омерзительный след. Он полз медленно, методично, прокладывая себе путь наверх, к самому центру её сознания.

Её тело выгнулось дугой. Глаза вылезли из орбит, а из горла вырвался сдавленный, булькающий хрип. Она не могла ни кричать, ни дышать. В голове стучал только один вопрос, перекрывая боль и панику: «А он там не застрянет? Что, если он там сдохнет и начнёт разлагаться?»

Червь достиг цели. Был лёгкий электрический разряд, как от дешёвой китайской зажигалки, щелчок где-то за глазными яблоками, и внезапно всё прекратилось. Боль ушла. Осталось лишь странное ощущение… присутствия. Словно в её голове поселился крошечный, склизкий квартирант, который подключился к её нейронам, как к бесплатному Wi-Fi.

И тут в её мозгу раздался голос. Безэмоциональный, скрипучий, как у налогового инспектора, зачитывающего вам сумму штрафа:

«…Инициализация нейро-лингвистического симбиота завершена. Версия 3.4. Стандартная галактическая речь доступна. Добро пожаловать на борт транспортного судна «Экономичный вариант-7» корпорации «Плодовитые Миры»».

Лидия моргнула. Слёзы текли по её щекам. Она посмотрела на Васю-инопланетянина, который уже брезгливо вытирал свои пальцы о комбинезон.

«Объект 734, – продолжил голос в её голове, – согласно контракту о поставке биологического материала, вы и другие «целые» товарные единицы с вашей планеты были изъяты для использования в качестве сексуально-репродуктивного ресурса на планетах с дефицитом женских особей. Просьба не оказывать сопротивления во избежание утилизации».

Стена за пришельцами отъехала в сторону, открывая вид на огромное помещение, похожее на ангар. И в этом ангаре, в клетках, сидели десятки… нет, сотни женщин. Все в ночных рубашках и пижамах, все с таким же охуевшим выражением лица. Где-то в дальнем углу плакала молодая монашка в апостольнике. «У меня наверное особый статус, раз дали отдельные апартаменты».

Лидия перевела взгляд со своего похитителя на сотни таких же несчастных девственниц. Её лоб всё ещё ныл от ударов о стол, а в мозгу сидел инопланетный глист-переводчик.

Сексуальное рабство. На другой планете.

Она посмотрела на свои старые трусы, на немытые волосы, на обкусанные ногти. В голове промелькнула до смешного ясная мысль.

«Ну, по крайней мере, это повышение».

***

Время в светящемся кубе отсутствовало. Не было ни дня, ни ночи; только ровный, молочный свет и низкий, вибрирующий в костях гул. Лидия сидела на полу, обхватив колени руками, и пыталась переварить произошедшее. Получалось плохо. В мозгу всё ещё ощущался фантомный след инопланетного червя, а в душе – экзистенциальная дыра размером с галактику.

И тут её тело, которому было абсолютно плевать на межзвёздные перелёты и сексуальное рабство, подало сигнал. Сначала вежливый, потом настойчивый, а потом – ультимативный. Тот самый позыв, который уравнивает королей и уборщиц. Ей приспичило. По-большому.

Она огляделась. Безупречный белый куб. Никаких намёков на сантехнику, никаких люков, никаких табличек «WC». Даже щёлочки в углу не было. Стерильность была абсолютной и, как выяснилось, крайне непрактичной.

Сначала была паника. Потом – смирение. А потом, как это часто бывало у Лидии, пришла злая, едкая ярость. Они похитили её, засунули в неё слизняка, собираются продать в бордель какому-нибудь чешуйчатому хрену, но даже не удосужились предоставить элементарный, сука, туалет? Это уже было не просто похищение. Это был хуёвый сервис.

– Ах вы ж ублюдки серые! – прошипела она в пустоту, поднимаясь на ноги. – Думаете, я терпеть буду? Я вам хоть насру назло! Прямо посреди вашей белой гостиной!

Это был бунт. Её личный бунт маленького человека против бездушной инопланетной бюрократии. Она решительно сдёрнула с себя свои старые, растянутые трусы, которые выглядели в этом стерильном свете особенно жалко. Отбросив их в сторону, она присела на корточки, как делала в детстве в лесу за дачей. Положила руки под колени, сосредоточилась и, глядя с вызовом на противоположную стену, сделала своё дело.

Акт неповиновения был завершён. Посреди идеального белого пола теперь красовалась вполне земная, органическая кучка. Лидия почувствовала извращённое удовлетворение. «Вот вам! Жрите, суки!» – подумала она.

Не успела она додумать эту мысль, как в стене прямо перед ней, на уровне пола, беззвучно открылась тонкая горизонтальная щель. Из неё плавно выехал небольшой дискообразный аппарат, похожий на продвинутого робота-пылесоса. Он тихо жужжал и светился синими огоньками. Подъехав к «месту преступления», он остановился, и из его корпуса выдвинулись две тонкие, блестящие конечности, похожие на лапки краба.

Лидия смотрела на это, разинув рот.

Робот действовал с хирургической точностью. Одна «клешня» деликатно, но твёрдо подцепила её произведение, вторая выдвинула из себя миниатюрный совок. За долю секунды всё было убрано внутрь аппарата. Затем из специального сопла на пол брызнула какая-то пена, которая тут же испарилась, не оставив и следа. Наконец, робот проехался по этому месту маленьким вращающимся валиком, отполировав поверхность до первозданного блеска. Вся операция заняла не больше десяти секунд.

Щель в стене открылась снова, и робот собрался было уезжать.

Лидия смотрела на идеально чистый пол. Её великий акт бунта был аннигилирован с эффективностью, которой позавидовала бы любая клининговая компания.

«Вот бы нам в больницу такую штуковину, – промелькнула в её голове профессиональная мысль».

И тут до неё дошло.

Тёплое чувство удовлетворения от акта дефекации сменилось холодной, липкой паникой от его последствий. Она посмотрела на свои руки. Потом вниз.

«Блядь, – прошептала она. – А подтереться чем?»

Её взгляд метнулся к роботу, который уже наполовину скрылся в стене. В его блестящем корпусе отражалось её собственное перекошенное лицо. Она увидела его полировочный валик. Увидела тонкие, изящные манипуляторы. Вариантов было немного.

– Эй! – крикнула она, и робот замер. – Иди ка сюда…

Не успела она договорить, как стена, из которой он выехал, снова бесшумно скользнула в сторону. Лидия замерла в своей унизительной позе – на корточках, с голой задницей, выставив руку в сторону робота. В проёме стоял тощий. Стажёр. Тот самый, что держал её за руки.

На уровне того места, где у людей находится грудь, у него висела странная серая тряпка, похожая на рабочий фартук. Из многочисленных кармашков торчали белые предметы, неотличимые от тюбиков с зубной пастой.

Он скользнул по Лидии своими чёрными глазами-обсидианами, не выказав ни малейшего интереса ни к её голой заднице, ни к роботу-уборщику, замершему в ожидании команды. Для него она была просто предметом мебели, который почему-то принял странную форму.

В её голове тут же заработал склизкий квартирант-переводчик. Голос был всё таким же монотонным, как у диктора на вокзале, объявляющего об отмене последней электрички.

«Это биологическая масса, предназначенная для поддержания жизнедеятельности вашего вида. Вам надлежит употреблять её три раза в течение продолжительности светлого времени вашей родной планеты. В противном случае не избежать истощения и потери товарной… то есть, жизненной энергии».