@Живой журнал

– Скажи—ка мне, Серый Волк Андрей, а тебе девочки когда-нибудь отказывали? Бросали тебя хотя бы раз?

Я подумал и честно ответил:

– Нет.

– В таком случае, я, Серый Волк, буду у тебя такой первой… Не смей никогда больше ко мне подходить! – Ира гордо расправила плечи и ушла от меня в комнату. А я? А я был абсолютно счастлив. Насвистывая, я весело отправился домой, думая о том, что её первый поцелуй – мой.

Длилось моё счастье ровно до той минуты, пока я снова не явился на «Алексеевскую». Иры дома не было. То же произошло и на следующий раз. И я понял: она меня избегает. Но я не смирился. Постепенно выведал у Марины Витальевны, что фамилия Иры – Самойлова, хотя по отцу она Файом, и что Ира – самая яркая звезда на «Алексеевской». И что её компанией верховодит некий Митя, с которым Ира ходит в одну школу где—то в районе «Рижской». Ещё я узнал, что Красная Шапочка планирует поступать не то в Институт иностранных языков, не то в МГУ, на факультет журналистики, но вместо занятий она вечно болтается с этим своим Митей. И вообще, Ира «для Мити прямо всё», и они «как Ромео и Джульетта».

Нечего сказать, порадовала меня тогда Марина Витальевна этой сногсшибательной информацией. Я себя сразу «Титаником» почувствовал. Но вместо того, чтобы пойти на дно, решил побороться за Иру. Для начала договорился с Мариной Витальевной о плавающем графике своего прихода. Потом разузнал те места, где бывала Ира. Вот так, периодически подлавливая Самойлову то в дверях, то во дворе, то у кафе, я чуть ли ни на коленях вымаливал у неё прощение. Извинялся раз триста. Ходил за ней по пятам. Ира была старше меня на четыре года, но я не сдавался: бросил терзать её своими подколками. Охапками таскал ей цветы, конфеты, ещё какие—то подарки, которые Ира, сморщив носик, тут же выбрасывала. Чем снисходительнее был я, тем омерзительней вела себя Красная Шапочка. Невинная Ира никак не могла мне простить, что я раскрыл её тайну. Во всём остальном она была круче меня и не стеснялась демонстрировать это мне при каждом удобном случае. И все же я видел, я чувствовал – вопреки всему её тоже ко мне тянет. От этого—то она и бесилась… Наверное, если бы история моей первой любви и нашего поцелуя закончилась именно на этом месте, то я бы вспоминал Иру так, как вспоминают своё детство – с лёгкой ностальгией, но без особой грусти. Но наверху был Тот, Кто решил всё за нас.

В самом конце августа, я, выучив по заданию Марины Витальевны стишок про Красную Шапочку, ехал к ней на занятия. Но размышлял я не об английском, а о том, что надо бы перехватить Королеву моего сердца и вернуть ей книгу «The Cathcher in the Rye»11, а ещё исхитрится и пригласить её на один ужасно крутой «боевик», который шёл в «Ударнике». Занятый мыслями о своей Красной Шапочке, я шагнул из прохлады аллеи в пекло залитого солнцем периметра двора, и тут моё сердце дало два глухих удара. Покрутив головой, я увидел, что перед подъездом Иры стоит новенький мотоцикл «Ява», а на седле в ультракороткой юбке, бочком ко мне, восседает моя Королева. Затаившись, как волчонок, я разглядывал её и светловолосого парня, который вальяжно стоял рядом с ней. Они смеялись и о чём—то увлечённо беседовали. Потом Ира улыбнулась и протянула парню свою пуговицу, а тот ловко, сноровисто, действуя явно с привычкой, затянул её волосы в хвост. Приспособив дурацкую пуговицу у нее на макушке, парень ухмыльнулся и по—хозяйски притянул Иру к себе. А она его поцеловала… Меня как кто ледяной водой окатил: поцелуй был настоящим. Так учил её целоваться я. А теперь она целовалась с другим, на моих глазах, безжалостно меня убивая… Закончив с прелюдией, Ира спрыгнула с седла и виноградной лозой обвилась вокруг парня.

– Зайка, да ты что? – задыхаясь, спросил тот, опуская жадную ладонь на оголившееся бедро Самойловой.

– Ничего, Митя… просто давно хотела это сделать, – прощебетала Ира и самолюбиво покосилась на кусты, за которыми стоял я. И я понял: она меня поджидала.

Недолго думая, я шагнул к ним. Ира не сводила с меня презрительных, насмешливых и немного напуганных глаз. А Митя (ага, тот самый Зайка, будущий большой начальник из «НОРДСТРЭМ») переводил непонимающий взгляд то на неё, то на меня.

– Молодец, Красная Шапочка, – подойдя к ним вплотную, прошипел я.

– Ир, это ещё кто? – опешил будущий Зайка.

– А это ученик моей бабушки. Один удивительно нахальный Серый Волк, – «представила» меня Ира.

– А.… – с весёлой улыбкой протянул Митя, оглядывая меня с высоты своего роста, – так это и есть тот самый забавный малыш, про которого ты мне рассказывала?

Не сводя с меня прищуренных глаз, Самойлова медленно кивнула. А мне захотелось сделать разом несколько вещей: схватить Самойлову, волоком затащить её в подъезд и устроить её взбучку. Зарядить Мите в зубы, чтобы ему нечем было на меня скалиться. Но вместо этого я открыл сумку, вытащил из неё книжку Красной Шапочки и припечатал книгу ладонью к седлу Митиного мотоцикла. Потом извлёк на свет божий два билета в «Ударник». Их я просто смял в кулаке и отшвырнул в урну.

– Марине Витальевне скажешь, я больше не приду. Учебники и деньги за занятия передам через Дядьсашу. Всё поняла?

– Я.. – начала Самойлова, изгибая бровь.

– Свободна. – Я развернулся и зашагал обратно к метро, чувствуя спиной их взгляды…

Не важно, как в тот день я добрался домой. Важно другое: я больше никогда не вернулся к прекрасной учительнице, имя которой я даже не вспомнил, прочитав досье Интерпола. А ведь Марина Витальевна такого не заслужила. И я до конца жизни буду обязан ей за то, что она вложила в меня время и душу и заботливо подкармливала меня, вечно голодного мальчишку.

После того, как я поставил на занятиях с Мариной Витальевной большой крест, я ещё дважды получал звонки от Самойловой. Но оба раза к телефону не подходил.

– Ничего, пусть подёргается, – злорадно думал я, – пусть посидит. Глядишь, к ноябрю всё устроится.

Потом мой так некстати вернувшийся из командировки отец решил вмешаться в это дело. Сначала он дал нагоняй «совету двух», потом взялся за меня.

– Андрей, скажи мне честно, – начал отец, заводя меня в свой кабинет и прислоняясь спиной к двери, – почему ты отказался от занятий с Мариной Витальевной?

– Потому что с сентября у нас в школе уроков прибавилось.

– Понятно… а ещё скажи, мне тут дядя Саша говорил, что у тебя получается дружить с этой девочкой, Ирой. Это что, правда?

– Папа, – беспечно улыбнулся я, – я не знаю, что там рассказывал тебе Дядьсаша, но «с этой девочкой Ирой» мы не общаемся.

– Почему?

– Потому что с «этой девочкой Ирой» у нас лучше всего получается только одно: наши с ней перебранки.

– Да? Ну, ладно… ну, хорошо. Ну, тогда иди, – ответил отец, выпуская меня из кабинета. Он так никогда и не узнал, что я соврал ему тогда – соврал в первый раз жизни…

5 ноября 1996 года мы встретились с Ирой ещё раз. Я как раз ехал на «Алексеевскую», собираясь подловить укрощённую мной Красную Шапочку и пригласить её на свой день рождения. В полупустой вагон метро входили пассажиры. Кто—то выходил из вагона, кто—то садился рядом со мной, кто-то вставал напротив. На «Рижской» моё сердце дало два глухих удара, и я, покрутив головой, нашёл взглядом Иру. Вернее, нашел не её, а — их, потому что Самойлова вошла в вагон вместе с Зайкой. Рука Мити по-хозяйски лежала у неё на талии. Моё сердце забилось. Между тем Кузнецов наклонился к Ире и что-то прошептал ей на ухо. Самойлова смутилась и всё же кивнула ему. Митя самоуверенно улыбнулся и очень по-свойски отвёл прядь её волос от лица, точно Ира ему принадлежала. Такой злости я не испытывал никогда. И я направился к ним, чтобы раз и навсегда разобраться с Кузнецовым на свой лад. Шаг – и мои глаза встретились с глазами Самойловой. И я с ослепительной ясностью понял, осознал: той Иры, что знал я, больше нету. Она не ждала меня. Она действительно ему принадлежала. И это я, а не он, был третьим лишним с самого начала… Я ничего не сказал. Просто вышел из вагона.

В тот вечер я впервые надрался до невменяемого состояния и угодил в детскую комнату милиции. Спасибо, мне с инспектором повезло: сообразив, в чём моя «трагедия», добрая женщина сорока лет вызвала мою маму и пообещала не сообщать о моих «заслугах» ни в школу, ни в спортивную секцию. Мы сидели с инспектором, ожидая, когда «совет двух» заберёт меня, а женщина, вытирая мои пьяные сопли, как могла, меня утешала:

– Ну, Андрей, ну ты что… Ну да, твоя Ира взрослая… Ну да, вполне естественно, что у неё… э—э, первый роман с её ровесником… Но ты – ты же такой обаятельный, такой хороший. Ну, посмотри на себя… Такие ресницы длинные… Такие глазки серые… Вот и выбери себе ровесницу – девочку, которой ты нравишься. Поухаживай за ней. Потом вы закончите школу, и только тогда вы…

Ага! – знала бы инспектор, как я воспользуюсь её советом.

Пережив утром следующего дня зубодробительную лекцию от «совета двух» (папа Серёжа, как всегда, успел слинять в командировку), я отправился в школу и на первой же перемене подошёл к одной из старших школьниц – большой любительнице целоваться со мной.

– Пойдёшь со мной на день рождения? – с ходу спросил я.

– Ой, да… С тобой – да. А это чей день рождения?

– Мой.

– Ой, а где это будет?

– В квартире у Ботаса. У него родители на три дня в Финляндию укатили.

– Ой, прелесть, какая… Ой, а что тебе подарить?

– Не переживай, – хмыкнул я, – у тебя уже есть для меня подарок…

Вот так я и переспал с женщиной в первый раз. Утром, когда я натягивал джинсы, она потянулась на диване и, откровенно разглядывая меня, удовлетворённо вздохнула:

– Знаешь, Исаев, ты всё—таки клёвый.

– Ага, ты тоже ничего, – ответил я. «Так, где моя футболка?»

– Андрей, а ты помнишь, как меня зовут?

– Свиридова, а ты что, за ночь напрочь забыла свою фамилию? – «Интересно, а кроссовки мои где?»

– Очень смешно, – буркнула она. – А – имя? Андрей, как моё имя?

– А это мне без разницы. – «А носки где мои?». Присев к ней на диванчик, я начал натягивал левый носок: – Слушай, Свиридова, а с чего ты так ко мне прикопалась?

– Да потому что меня зовут Кристиной, Андрей. А ты в тот самый момент, ну… в общем, ты называл меня «Ирой»…

К чести Кристины, расстались мы с ней очень даже по-дружески. Весной она закончила школу, потом выскочила замуж и укатила во Францию уже как Кристин Лорэн. А я два последующих года потратил на то, чтобы выкинуть из головы Самойлову. Но я не мог: я каждый день думал о ней. Сначала я проклинал её. Потом мысленно обращался к ней в минуты слабости, в часы побед, в мгновения поражений. В моменты уединения все мои мысли были только о ней. Эти мысли приходили ко мне, как израненные солдаты. Идущие с поля боя, кровоточащие – они всё равно шли ко мне. И я ничего не мог с этим поделать… Именно с Самойловой я хотел познакомить своего отца. Именно Ира была той самой Белой королевой, которую я сжимал в пальцах, когда прощался с отцом. Это на неё я смотрел в тот вечер, когда потерял своего отца и просил мысленно: «Пожалуйста, вернись ко мне. Ты мне нужна. И я знаю, что я тебе нужен».

Моё желание «исполнилось» 14 сентября 1999 года. В тот день – три дня спустя с момента извещения о смерти папы – я ехал в МГИМО. Мне было почти семнадцать. День только начинался, и зелёные вагоны метро ещё совсем пустовали. Я стоял, прислонившись к глянцево-серебряному поручню, смотрел в заляпанное миллионами пальцев стекло и думал, что я должен выжить, потому что у меня всё ещё есть Ира. Я вышел на станции «Юго-Западная» и почувствовал в груди два знакомых глухих удара. Замедлив шаги, я повертел головой и тут же выделил в серой массе людей серебряное сияние длинных белых волос. Синяя куртка, голубые джинсы, белые кроссовки – Самойлова стояла у входа в парк и явно кого—то высматривала. Она была прекрасней, чем я помнил её.

– Ира, – не веря своему счастью, произнёс я и шагнул к ней, – ты не меня ждёшь?

Услышав мой голос, Самойлова развернулась ко мне, и наши глаза встретились. И я понял: Ира была здесь не потому, что я был ей нужен. Она каким—то образом узнала о том, что случилось с моим отцом, и прилетела спасать меня. Но самое ужасное заключалось в том, что она смотрела на меня так, как смотрела моя мама, когда хотела защитить от беды меня, своего маленького мальчика, и укатать в объятиях, на груди, пряча от всех несчастий.

Так меня ещё никто не унижал. Я замер и стиснул челюсти. В моём сюжете с Самойловой было всё, кроме одного: я никогда не был её маленьким мальчиком, потому что сколько бы мне не было лет, какой бы не была между нами разница в возрасте и положении – Самойлова всегда оставалась для меня только моей женщиной. А я мог быть для неё только её мужчиной. На моём языке завертелась пара подходящих к случаю фраз. Но я предпочел развернуться и направиться обратно, в сторону метро.

– Андрей, подожди! – донёсся до меня яростный вопль Иры.

Но я не обернулся. Толкнул стеклянную дверь, сошёл по лестнице вниз, доехал до «Университета» и вышел в город. Оттуда я отправился пешком на смотровую площадку. Встал у тогда еще белого бетонного ограждения и положил на него локти. Опустил подбородок в ладони и долго смотрел на золотистую осеннюю Москву, раскинувшуюся передо мной полукругом. Мой любимый город выглядел, как игрушечный городок в сказочной табакерке. Я снял с бетонного перила красный кленовый лист с тёмно—зелёными прожилками и отпустил его падать вниз. А лист полетел вверх, к небу. Я проводил лист глазами, оторвался от поручня и медленно пошёл вниз по улице Косыгина. Загребая ногами сухую жёлтую листву и рассматривая прохожих, я понял: если ты наизусть выучишь воспоминания о женщине, которую ты любил – ты её никогда не забудешь.

И я дал себе слово забыть её. Но сначала я должен был расквитаться с Дядьсашей. За то, что он отправил Самойлову ко мне в МГИМО (ага, а как ещё она там оказалась?), я свалил из института в армию. Там, в танковых войсках под Тулой, было вполне так ничего, я даже картошку научился чистить. Но Дядьсаша исхитрился найти меня, вернуть в Москву и водворить обратно в ВУЗ. Правда, с тех самых пор в мою личную жизнь он больше не вмешивается. Что до Самойловой, то я перестал ходить в МГИМО через парк и завёл себе пару подружек. В гомоне их дружных голосов я забыл её хриплый голос (включая, кстати, и эту её отвратительную манеру цедить слова, которая так меня доводила). Потом я сменил подружку-блондинку на подружку-шатенку и выкинул из памяти нежные очертания поцелованного солнцем лица и белые волосы. Последним воспоминанием, с которым я должен был попрощаться и которое я никак и ничем не мог заменить, был аромат тиаре. Этот запах немного похож на аромат парфюма «Burberry The Beat», которым пользуется Наташа. Но если Терентьевой, темноволосой и кареглазой шатенки, этот запах не идёт (на её коже он кажется чересчур приторным), то аромат Самойловой всегда был для меня таким же свежим и чистым, каким бывает звук настоящего хрусталя, если ударить по нему длинной серебряной спицей. Я так и не смог забыть этот аромат. Я помнил этот запах в ту ночь, когда был вместе с Таней Кэрри. И в то утро, когда нашёл её дочь…

В июне 2009 года, едва только затянулся мой шрам, я вышел из Первой Градской больницы. Я никого не хотел видеть, кроме той, что почудилась мне в день смерти дочери Тани. И первое место, куда я отправился из больницы, был старый, двенадцатиэтажный дом рядом с станцией метро «Алексеевская». Выйдя из «подземки», я зашагал к белой «высотке», где когда-то жила моя Ира. Но шёл я не к ней, а – за ней. Я должен был вернуть её. Она была отчаянно нужна мне. Я всё ещё любил её… Перейдя через улицу, я углубился в тенистый двор. Нашёл старый дом, поднялся на пятый этаж без лифта. Нажал на кнопку дверного звонка. Услышал соловьиные трели. Дверь открылась, и мне в лицо тошнотворно пахнуло котлетами, а передо мной возникла какая-то непромытая баба в огромном махровом халате.

– Вам кого? – спросило меня махровое чудовище.

– Здравствуйте. Мне – Иру Самойлову. Но здесь, видимо, таких нет. Не знаете, где она? – Я забрасывал это бесполое существо словами и вопросами, чтобы быстро выдавить из неё всю нужную мне информацию.

– Ой, так Ирка мне продала эту хату. Мы ж с Иркой почти ровесницы. Правда, я на два года её моложе, – кокетливо пропел «махровый халат». Поглядев на халат, я хмыкнул. Между тем это убожество в бигудях, которое вывезли из деревни, но не вывели деревню из неё, продолжало щебетать: – Я, как вышла замуж, так мы с мужем хату Ирки и купили… Мы ж с Иркой соседствовали, когда Ирка с бабкой еще на Куусинена жили… А потом Ирка настояла сюда из центра переехать. У Витальевны—то, – шаг ко мне и мощный запах котлет, который чуть не свалил меня с ног, – ну, у бабки—то после смерти отца Ирки с сердцем были нелады… И Ирка уговорила бабку продать квартиру в центре, чтобы было на что лекарства покупать. А как сюда переехали, так Ирке её ухажер стал помогать. Этот её, Митя… а потом бабка—то, в смысле Марина Витальевна—то, померла, и Ирка не захотела тут оставаться, и…

– Так. Стоп. Где конкретно сейчас живёт Ира Самойлова? – Меня дико раздражало, что этот кошмар в бигудях называет Самойлову «Иркой».

– Ирка-то? Так она у этого своего, у Мити… Они уже давно вместе живут. К свадьбе сейчас готовятся. Ирка… то есть Ира, – поправилось чучело, увидев мой бешеный взгляд, – обещала позвать меня на свадьбу. Ох, и счастливый брак будет, – завистливый вздох. – Митя-то очень пошёл в гору. Но и Ира не задается… Она мне даже свой новый номер телефона оставила. Хотите, вам дам?

– Нет, не хочу. – Я развернулся и направился к лестнице.

– А вы кто? Кто приходил-то? Что передать-то?

Я ничего не сказал – просто ушёл. Я никогда не трогал ничьих жён. Исключением была только Таня Кэрри. Но с Таней с самого начала был обман, а здесь – нет. Больше я не искал Иру…

Вот так и началась моя новая жизнь. Уложив все призраки, надежды и несбыточные мечты в одну братскую могилу, я, чтобы каждый день не вспоминать своего изувеченного ребенка, отправил резюме в Интерпол. А пока мои данные проверялись, купил билет и улетел в Прагу, где через три дня встретил Наташу Терентьеву. Наташа осталась со мной. Она говорит, что любит меня. Возможно, и сейчас ещё любит. А что касается Самойловой – то это я, отшвырнув все воспоминания о ней, не смог её сразу вспомнить. Зато теперь я вспомнил всё. И теперь мне остаётся, как в том самом фильме12, сыграть грустную, хватающую за сердце мелодию, печально посмотреть Ире в глаза и сказать: «Прости, но в будущем нас уже нету»… Ну, а если без шуток, то Самойлова всегда была девушкой с характером. Я тоже вырос в засранца, каких поискать. И всё, чего я теперь хочу, так это уничтожить Симбада, навсегда распрощаться с прошлым и остаться жить в мире, где нет ни Серого Волка, ни его Красной Шапочки. И я искренне благодарен Самойловой за то, что она не узнала меня в прошлый четверг, в этом чёртовом Лондоне.

– … кофе? – слышу я звонкий голос. – Ещё кофе, молодой человек?

Поднимаю глаза и вижу перед собой вздернутый нос с веснушками и лукавые чёрные глаза. Передо мной переминается с ноги на ногу Фея-официантка.

– Счёт, пожалуйста. Впрочем, нет, я тороплюсь, – быстро вытаскиваю сотенные из кармана.

– Не надо, – тихо протестует Фея.

– В смысле? – удивился я. Даже брови поднял. Официантка с заговорщицким видом кладет мне на стол папку. Предчувствуя неладное, подозрительно открываю кожаные «корочки» и вижу, что там красуется согнутая пополам салфетка с логотипом «Четырёх времён года» и надписью: «Позвоните мне. Мой телефон: 8—903—103-00-42. Меня зовут Надя».

– Идейно, солнышко. Ценю, – откашлявшись, произношу я, хотя мне очень хочется прямо сейчас поржать в голос. Но я уже включился в эту дурацкую игру. Торжественно прячу в карман салфетку и кладу в папку Феи две «пятихатки». Одну – хозяину заведения за мой завтрак. Другую – лично Наде за проявленный ею героизм. Надя продолжает стоять и с надеждой на меня пялиться. А я выхожу из кафе. Моментально стираю улыбку с лица. Сую руку в карман, комкаю там салфетку и выбрасываю этот комок в урну. Мне ничего и ни от кого не нужно. Женщин я давно выбираю себе сам, и «я делаю в постели только то, что могу выговорить», если процитировать незабвенного Митча Марри, коллегу Зигмунда Фрейда. С учётом того, что ночи у нас длинные, а разговоры в кровати – это давно набивший мне оскомину вынос мозга, то весь мой пред – и посторгазмический словарь уже шесть лет как сводится к трём универсальным словосочетаниям: «Привет, солнышко», «диктуй, я запомню» и «всё, давай, увидимся».

В общем и целом, это выглядит так:

– Привет, солнышко, – всегда говорю я.

– Привет, – всегда отвечает мне она с восхищением, удивлением, кокетством, испугом, задумчивостью и прочими ужимками, которые подбирает под себя каждая женщина, исходя из фантазии, возможностей, опыта и конкретного случая. После чего за пять, максимум за десять минут я вытаскиваю на божий свет из тёмной женской души всю необходимую мне информацию. Мне нужно получить ответы на четыре моих «если». Итак, если девушка не опрокинула на себя бабушкин сундук и не выглядит, как чебурашка, если она не замужем, если она не против случайных связей, и – самое главное – если тараканы в её голове не устраивают ежесекундный праздник, то мне этого вполне достаточно. Мы отправляемся в гостиничный номер или же едем к ней (второй вариант всегда предпочтительней – так проще прощаться). Дальше начинается сам процесс.

– Ты перезвонишь мне? – потом всегда спрашивает она. – Мне записать тебе номер?

– Диктуй, я запомню, – всегда отвечаю я, и она старательно, по нескольку раз, произносит все цифры. Мы одеваемся, чтобы вместе уйти. Или же одевается одна она, чтобы покинуть мой номер. Или же одеваюсь один я, чтобы свалить от неё.

– Всё, давай, увидимся, – на прощание говорю я, сажая её в такси или захлопывая двери. Надо ли говорить, что я никому ни разу не перезвонил? И дело тут не в Терентьевой. Все мы играем: в привязанность, в чувства, любовь. Но что такое любовь – я, если честно, не знаю. У Энн Перри я как-то прочитал, что это – увлечение определённым типом лица, голосом, телосложением. Цветом волос – как у той, что была для тебя идеальной. Но идеальной для меня была только Ира Самойлова. Я знал красивей, безгрешней и добрей её – таких, какими бывают лишь ангелы. Проблема в том, что все они были лучше неё. Я видел и таких отъявленных сук, и стерв, которым в аду впору ставить прогулы. Беда только в том, что все они были хуже неё. Проще говоря, все женщины были либо лучше, либо хуже неё, но такой, как она, не было. Только её я боялся потерять до смертной тоски, до боли, до головокружения. Но даже от неё я отказался сам. Отсюда вопрос: а любил ли я её по—настоящему? Встречный вопрос: а можно ли по-настоящему любить ту, кого ты не знал по—настоящему? На мой взгляд, вечная проблема полов – в разной эмоциональности восприятия. Женщина смотрит на мужчину как на закрытый сейф (надо вскрыть), либо как на лук (надо ныть), но чаще как на китайскую шкатулку. Женщины вечно ищут нюансы и второе дно, потому что их интересуют тонкости. Мой личный хит-парад таких вот женских причуд возглавляет вопрос, однажды заданный мне Терентьевой: «Андрей, а как ты думаешь, как Фёдор относится к Элке, если при виде Элки он плюется и переходит на другую сторону улицы?».

Девушки, у мужчин есть только одна тайна. Именно эту тайну и не открыл проклятым буржуинкам Мальчиш-Кибальчиш. Это очень простая тайна: что у мужчины на уме, то и на языке. Как говорит, так и думает. И если мужчине действительно нужна его женщина, то он поедет за ней за тридевять земель, хоть на край света. И возьмёт он эту женщину не словами, не мечтами о ней, а конкретным поступком. Что касается этой забавной дурочки-Феи, то салфетку с её телефонным номером я вполне мог бы оставить прямо там, в кафе «Четыре времени года». Но я никогда так не сделаю. И причина не в том, что мне очень жаль эту Надю. Просто я часто бываю там, потому что там хорошая кухня. Ну и зачем, мне, спрашивается, швыряться салфетками, хамить и нарываться на коллективную женскую месть обслуживающего персонала? Правильно, незачем. Докурив, швыряю бычок в урну, надеваю шлем, жму на газ. Мне пора в «Альфу».

10:55. Пристраиваюсь на парковке у «Альфы». Наша стоянка – это со всех сторон хорошо просматриваемое асфальтовое полотно площадью в шестьдесят квадратов. Пристроив «большого гуся» на своём личном месте, киваю нашему администратору, Коле Лобову. Коле тридцать пять лет и на мой взгляд, он похож на утёс, скрещенный с терминатором.

Здесь надо сделать небольшое отступление. Дело в том, что до «Альфы» Коля Лобов работал в оперативном составе у наших конкурентов, но был, что называется, списан в запас. В моей группе (то есть у меня) места ему не нашлось (ага, моя работа), и Колю пока пристроили охранять подступы к «Альфе». Сам о себе Коля говорит так: «Если бы я участвовал в кастинге на роль Кхала Дрого в „Игре престолов“, то я бы уделал самого Джеймса Момоа». Не знаю, как насчёт Царя варваров, но лично мне темноглазый и смуглый Коля очень напоминает орка из «Властелина колец», который успел побывать в руках стилистов «Модного приговора». То есть вид ещё довольно жуткий, но рассматривать детали уже чрезвычайно увлекательно. Однажды в порыве вдохновения я удачно совместил начало имени и фамилии Коли Лобова и дал ему прозвище «колобок». После чего несколько раз с удовольствием ловил рафинированного Фадеева на том, что он, упоминая Колю в разговоре, изо всех сил старается не съехать на Колино прозвище. Но самым интересным для меня в Колобке является то, что этот «орк» на стрельбище всегда вышибает «десятку». Это из Колиных плюсов. Теперь о Колиных минусах. Во-первых, Колобок из той породы людей, кто заслан отравить мои дни своими девственно-чистыми мозгами. Во-вторых, Колобок страдает несчастной страстью к блондинкам и татуировкам, и постоянно доканывает меня беседами на эти две темы. Вот и сейчас при виде меня Коля спешит ко мне.