Звонок из 1999-го

Показалось. Должно быть, показалось.

Он снова повернулся к телефону. И застыл.

На стене прямо за аппаратом, там, где вчера висел лишь бледный прямоугольник от чего-то сорванного, теперь висела фотография.

Старая, пожелтевшая, в деревянной раме. На ней был изображён мужчина лет сорока. Незнакомец. У него было усталое, осунувшееся лицо, тёмные глаза, смотрящие куда-то вдаль, мимо объектива. Он был одет в рубашку с каким-то унылым, советским узором. Фотография выглядела так, будто висела здесь всегда, десятилетиями.

Но вчера её там не было. Артём был уверен на все сто процентов.

Сердце его бешено заколотилось. Он подошёл ближе, не в силах отвести взгляд. Фото было слегка перекошено. Машинально, движением, доведённым до автоматизма за годы работы, он поднял фотоаппарат, висевший на шее, и сделал снимок. Вспышка озарила комнату на мгновение, и в это мгновение ему показалось, что глаза мужчины на фотографии сверкнули красным.

Артём ахнул и отшатнулся. Он посмотрел на дисплей камеры. Снимок был засвеченным, размытым. Только тёмный силуэт и два ярких, белых пятна на месте глаз. Технический брак. Пересвет от вспышки на стекле. Ничего более.

Он снова посмотрел на стену. Фотография висела на своём месте. Глаза мужчины были просто тёмными, нарисованными тенями.

«Я схожу с ума, – прошептал он. – Оно сводит меня с ума».

Он больше не мог здесь находиться. Он повернулся и почти побежал к выходу, спотыкаясь, не разбирая дороги. Он выскочил под дождь, который теперь усилился и превратился в сплошную стену воды, и побежал по тропинке обратно к машине, не оглядываясь.

Он влетел в салон, захлопнул дверь и уткнулся лицом в руль, пытаясь перевести дух. Его трясло крупной дрожью. Фотография. Откуда? Кто этот мужчина? Что значит эта новая мистификация?

Он сидел так, может быть, час, может быть, больше. Дождь не утихал. В салоне стало холодно и промозгло. Он достал из рюкзака сухую футболку, переоделся и натянул на себя всё, что было. Голод давал о себе знать уже серьёзно. Он поел консервов и сухарей, запивая тёплой водой. Еда не принесла удовольствия, она была просто топливом, необходимым для выживания.

Он попытался снова завести машину. Тщетно. Аккумулятор был полностью мёртв. Он попробовал позвонить Диме. На этот раз телефон не ловил сеть вообще. На дисплее горел злой значок «Нет услуги». Изоляция стала абсолютной.

Остаток дня прошёл в серой, унылой апатии. Он то впадал в оцепенение, уставившись в залитое дождём лобовое стекло, то лихорадочно рылся в сети на своём телефоне, пытаясь найти хоть что-то о дачах на Старо-Свердловском тракте, о странных происшествиях, о телефонных линиях. Результатов не было. Ничего, кроме рекламы новых коттеджных посёлков.

Он открыл фотографию, которую сделал в доме. Она всё так же была засвеченной. Он увеличил её, вглядываясь в детали. И вдруг заметил кое-что. На столе рядом с силуэтом мужчины лежал предмет. Небольшой, продолговатый. Артём увеличил ещё больше, жертвуя чёткостью. Это был… старый, дисковый телефон. Точная копия того, что стоял в доме.

Волна леденящего ужаса накатила на него снова. Этот мужчина. Он тоже был здесь? Он тоже слышал звонок?

Мысль была одновременно отвратительной и притягательной. Он не был первым. Значит, есть кто-то, кто понимал, что он чувствует. Или понимал.

Снаружи начало темнеть. Дождь наконец-то стал стихать, превратившись в мелкую, назойливую морось. Сумерки сгущались, поглощая и без того скудный свет.

И с наступлением темноты вернулся страх. Настоящий, животный, сковывающий страх. Потому что он знал, что будет дальше. Он с ужасом смотрел на часы. 22:15. 22:30. 22:45.

Время, которое он всегда считал безликой условностью, теперь стало его тюремщиком и палачом. Каждая минута, приближающая его к одиннадцати, была каплей яда.

Он не выдержал. Он не мог просто сидеть и ждать. Он должен был видеть. Он должен был знать. Что произойдёт в 23:00? Повторится ли звонок? Будет ли голос? Или… или на этот раз произойдёт что-то ещё? Что-то более ужасное?

В 22:55 он вышел из машины. Ноги были ватными. Морось тут же осела на его лицо холодной росой. Он побрёл по раскисшей тропинке обратно к дому, как заключённый, бредущий на эшафот.

Он остановился в дверном проёме, не решаясь войти внутрь. Луч его фонаря дрожал, выхватывая из темноты стол и телефон на нём. Всё было на своих местах. Фотография висела на стене. Мужчина с усталым лицом смотрел в никуда.

Артём перевёл взгляд на часы. 22:59.

Его сердце готово было выпрыгнуть из груди. Дыхание перехватило. Он стоял, вцепившись коченеющими пальцами в косяк двери, и ждал.

Секунда. Другая. Тишина была оглушительной. Даже дождь перестал стучать по крыше.

И ровно в 23:00 телефон зазвонил.

Тот же пронзительный, дребезжащий звук. Тра-та-та-та-та. Он резал тишину, словно стекло.

Артём зажмурился. Нет. Нет. Он не будет этого слушать. Он не поднимет трубку.

Звонок не умолкал. Он был ещё более настойчивым, ещё более требовательным, чем в прошлый раз. Он вибрировал в самом воздухе, отзывался в костях Артёма.

Он упал на колени, зажав уши ладонями. Но это не помогало. Звонок был не снаружи. Он был внутри его черепа.

– Замолчи! – закричал он в кромешную тьму. – Закройся! Оставь меня!

Но телефон звонил. Минуту. Две. Казалось, прошла вечность.

И вдруг он смолк.

Артём медленно поднял голову. Тишина снова давила на уши. Он смотрел на чёрную дыру раструба трубки, лежащей на рычагах. Он не поднял её. Он победил. Он не поддался.

И тогда из трубки послышался голос.

Не звонок. Не гудки. Именно голос. Тот самый, сиплый, безжизненный, лишённый всяких эмоций. Он звучал тихо, но с чудовищной отчётливостью, вырываясь из раструба и заполняя собой всё пространство заброшенного дома.

«Ты должен слушать…»

Артём вскрикнул и отполз назад, в грязь, не в силах оторвать взгляда от проклятого аппарата.

«Ты должен знать…» – голос был спокоен и неумолим.

Затем последовала пауза. Артём замер, ожидая повторения даты, того самого приговора.

Но голос сказал нечто иное. Слово, от которого кровь застыла в жилах.

«Смотри…»

В ту же секунду фотография на стене позади телефона изменилась.

Лицо мужчины исказилось гримасой нечеловеческого ужаса. Его глаза, прежде усталые, стали широко раскрытыми, в них читалась бездонная мука. Его рот был разорван беззвучным криком. А по его виску стекала струйка крови, тёмной, почти чёрной на пожелтевшей бумаге.

Артём в ужасе отпрянул, споткнулся и упал в грязь. Он смотрел на фотографию, не веря своим глазам. Она снова была неподвижна. Просто изображение мёртвого человека в предсмертной агонии.

Голос в трубке снова прошелестел, тихий, как скрип надгробия.

«Он не послушался. Он попытался бежать. Не повторяй его ошибку, Артём. Твоё время уже начало отсчёт.»

Щелчок. Линия оборвалась.

Артём лежал в холодной грязи, истекая паникой, его разум отказывался воспринимать увиденное и услышанное. Телефон не просто предсказывал будущее. Он показывал прошлое. Он был хранителем ужасов тех, кто был здесь до него.

Он поднял глаза на фотографию. Мёртвые глаза мужчины смотрели прямо на него. И Артём понял. Понял всё.

Бежать бесполезно. Этот человек, чьё имя он не знал, уже попытался. И проиграл.

Он был пленником. Пленником этого места, этого телефона, этого голоса из 1999-го.

И следующий звонок будет завтра. Ровно в двадцать три часа.

Глава 3: Пища для мрака

Он не помнил, как дополз до машины. Сознание возвращалось обрывками: холодная грязь под ногтями, хлёсткие ветки по лицу, оглушительная тишина, наступившая после того голоса. Он вполз в салон, захлопнул дверь и рухнул на сиденье, весь дрожа, не от холода, а от всепоглощающего ужаса, который выжег всё внутри, оставив лишь пепелище.

Он не плакал. Слёзы требовали хоть капли энергии, а у него не было ничего. Только пустота и ледяная, неоспоримая уверенность: он обречён. Голос не предсказывал будущее. Он его определял. Он был не наблюдателем, а дирижёром симфонии его смерти. И тот человек на фотографии… он был доказательством. Предупреждением.

«Не повторяй его ошибку».

Артём медленно повернул голову и посмотрел в сторону дома. Его не было видно в кромешной тьме, но он чувствовал его. Как чувствуют лёгкие начинающуюся болезнь. Дом был раковой опухолью, вросшей в реальность, и он теперь был её частью.