Самое ценное во мне

Максим лежал под белой чистой простыней на двадцать седьмом этаже нового дома, нового настолько, что в лифтах не сняли картонные щиты, защищавшие нежные зеркала от неосторожных царапин ремонта. Но, несмотря на высоту, несмотря на новизну, Максим лежал на дне океана, испытывал на себе его мощь, его злость, его смерть. Вы готовы, дети? В голове некстати заиграла мелодия из «Спанч Боба». От нее стало еще хуже: будто килотонны воды вмиг превратились в мочу.

Еще три недели назад Максим был энергичен и, поднимаясь на лифте по пять раз в день и спускаясь на нем, просто так, из баловства, немного из нарциссизма, отгибал картонки в лифте, чтобы посмотреть на непыльные, ясные свои глаза. Глаза свои ему тогда нравились, голубые, аки море.

А сейчас он не то что не находил в себе сил совершить закономерный спуск на работу, но с трудом наблюдал даже собственное дыхание, и каждый выдох и вдох тяготили его, как работа, как налоги, как серое небо за окном. И белые чистые простыни, которые вчера казались дружелюбными, сегодня были недружелюбны к его телу, и от соприкосновения с ними он чувствовал и зуд, и грязь, и бессилие.

Спустя пару часов, когда первое оглушение спало, Максим попытался пошевелиться. У него получилось сесть, надеть брюки и встать. Последнее оказалось лишним: вертикальный мир был враждебен гораздо больше, чем горизонтальный.

Вернуться в кровать значило бы потерять завоеванное, к тому же кровать хранила слишком много запаха и формы, поэтому он пошел на компромисс: сел. На полу он почувствовал себя лучше.

Мир приобрел новую перспективу. В нем появилось что-то приятное, что-то интригующее. Стало видно изящную, немного кокетливую ножку дивана. Максим вспомнил, как впервые наткнулся на крупную фотографию этой ножки, листая бесконечные интернет-каталоги мебельных магазинов. Тогда она, как сейчас, пробудила в нем интерес и любопытство. Возможно, именно из-за ножки он купил и диван, и идущий к нему журнальный столик, и гармонирующие с ними светильники. Не успев до конца додумать эту мысль, он заметил проездной, еще не потерянный, но, вполне вероятно, потерявшийся бы, если бы не смена ракурса.

Максим не ездил на метро. Ему никогда не нравились скопления людей, а с началом ковида этой причуде можно было перестать искать оправдания.

Проездной оставил кто-то из недавних гостей. Оля, Ира, Маша. Наверное, одна из них. Интересно, подумал Максим, значит, она приехала на метро и вернулась на такси? Или просто носила проездной с собой на всякий случай, так что и не заметила пропажи?

Оп потянулся за проездным и, взяв в руки, стал рассматривать, будто ожидая, что на нем будет имя владельца. Но нет. «Тройка» ничем не выдавала себя. Куаркод с одной стороны и белые лошади – с другой. Животные резво мчались вперед, оставляя позади синюю даль. Они тоже, подумал Максим, бегут по дну океана, как я раньше не замечал.

Ему показалось забавным, что «Тройка» смогла зацепить и понести его мысли, еще минуту назад неподъемные, куда-то вперед, к сравнениям, к мечтам. Может, обзвонить девочек? Сказать, что вот убирался в квартире и нашел. И может, случится разговор, не короткий, не формальный, а настоящий. И мысли станут еще легче, и пройдет голова. И станет тепло.

Сначала набрал Оле, но у нее было занято. Сбросив, Максим занервничал: что он делает? Так ли ему нужно знать, чей это проездной?

Но, не дав ему шанса передумать, телефон зазвонил сам. «Маша», – высветилось на экране.

– Привет.

– Представляешь, как раз хотел тебе звонить.

– Все так говорят.

– Нет, честно.

– Ладно, я что хотела спросить. Я у тебя не оставляла…

– Проездной? Да, я как раз прибирался, нашел.

– Не, не проездной. Брошь такую, с русалкой.

– Сейчас посмотрю.

Максим отстранил телефон от уха, будто это могло помочь ему лучше разглядеть комнату. Полки с книгами, растения в бетонных горшках, пустая рабочая поверхность кухни. Он зашел в ванную. Шампунь, полотенце.

– Нет, слушай, нет.

– Ладно, наверное, у брата забыла.

– Все-таки интересно, что ты позвонила. Я вот держал в руках «Тройку» и думал: может, Маша забыла?

– Да я «Тройкой» вообще не пользуюсь. Только такси. С ковидом этим, сам понимаешь. Настроение сегодня отвратное такое, думаю, нарядиться, что ли. А броши нет. Сам как?

– Похожее про настроение.

– Короче, ладно, сил тебе там, а я пошла спасаться. Попробую глиттер на глаза.

– Фотки присылай!

Он еще немного послушал гудки. Вспомнил, как они с Машей танцевали здесь. Она положила голову ему на плечо, волосы ее пахли апельсином. Вспомнил, как он хотел что-то сказать и засмеялся, услышав свой голос и поняв, что в этот же момент что-то решила сказать и Маша. Первые слова фраз смешались, превратившись в неразличимое скопление звуков…

Телефон зазвонил снова.

– Звонил?

Связь была нечеткой, голос накладывался на шум города.

– Не оставляла у меня «Тройку»? Нашел, думаю, чья.

– Нет, нет, моя при мне.

– Ты никогда ничего не забываешь?

– Если только специально. Ты как, голос убитый какой-то?

– Да приболел что-то.

– То самое?

– Непонятно пока.

– Ну аккуратно давай, сообщай, как самочувствие. Мне пора спускаться, на связи.

Максим положил трубку первый. Как они в последний раз расстались? Он попробовал вспомнить, какой она была. Синий свитер, длинные сережки. Темное каре, волосы убраны за уши. Трогательные, оттопыренные уши. Утром она быстро оделась и, не дождавшись кофе, полетела на работу. Она работала в «Роскосмосе», их на карантин не переводили.