8. Развратные мозги

Берилий Кайзер

8. Развратные мозги

Глава 1: Тревожное утро

Первый луч солнца впился в сетчатку, как остро отточенное лезвие. Она зажмурилась, пытаясь отвернуться, но свет преследовал ее даже под тонкой кожей век, рисуя кроваво-алые узоры. Голова… Голова была не просто пустой. Она была вычищенной дотла, стерильной, словно операционная после тотальной дезинфекции. Мысли не просто отсутствовали – казалось, их никогда и не было.

Она медленно, с трудом открыла глаза. Белый потолок. Безликий, матовый, без единой трещинки. Он нависал над ней, холодный и безразличный, как саван. Паника, тихая и когтистая, впервые пошевелилась где-то глубоко в недрах этого нового, чужого тела. Она попыталась сесть, и мир поплыл, закружился в вальсе из полутонов и неясных силуэтов.

Комната. Большая, почти пустая. Стекло и хром. Никаких личных вещей. Ни фотографий в рамочках, ни растрепанных книг на прикроватной тумбе, ни даже пылинок, танцующих в солнечном луче. Словно здесь никто не жил. Словно ее только что распаковали из заводской упаковки и оставили ждать инструкций.

Она свесила ноги с кровати. Паркет ледяным прикосновением обжег босые ступни. Она посмотрела на них. Длинные пальцы, ухоженные, но без следов лака. Чужие ноги.

– Кто я? – шепот сорвался с губ, и голос показался ей таким же незнакомым, сипловатым от сна и немого ужаса. – Как меня зовут?

Тишина в ответ была оглушительной. Она вдавила пальцы в виски, пытаясь выдавить из себя хоть крупицу памяти, хоть обрывок, клочок, пыльцу былого. Ничего. Абсолютная, тотальная пустота. Вакуум, в котором застревал собственный стук сердца – гулкий, неровный, испуганный.

Она поднялась и пошла, машинально, движимая каким-то древним инстинктом, требующим найти хоть что-то знакомое. Ее ноги сами понесли ее через комнату к огромной, во всю стену, зеркальной двери шкафа. Отражение приближалось к ней, а она – к нему, как два корабля, обреченных на столкновение в безвоздушном пространстве.

И вот она увидела себя.

Высокая. Худощавая, почти истощенная. Плечи острые, ключицы, выступающие под бледной, почти фарфоровой кожей. Каштановые волосы, коротко остриженные, беспорядочными прядями падающие на высокий лоб. И глаза… Большие, широко распахнутые, цвета темного янтаря, но сейчас наполненные таким животным, первобытным страхом, что она с трудом узнала в них собственное отражение. На ней была только длинная шелковая ночная рубашка цвета слоновой кости. Она скользнула ладонью по бедру, ощущая шелк и холодок кожи под ним. Ни имени, ни прошлого, ни даже возраста. Только оболочка. Красивая, дорогая, пустая оболочка.

Внезапно ее взгляд упал на тонкую, едва заметную белую линию, пересекающую ладонь поперек. Шрам. Старый, затянувшийся. Она прикоснулась к нему пальцем другой руки. Почему-то именно это молчаливое свидетельство прошлого, эта метка, которую она не могла прочесть, заставила сжаться все внутри. Кто-то или что-то оставило этот след. Значит, жизнь была. Была до этого утра. Куда она делась?

Ее ноги вновь понесли ее, теперь – в ванную. Ослепительно-белый кафель, никелированные поверхности. Все блестело стерильным, неживым блеском. Зубная щетка. Одна. Полотенце. Одно. Никаких следов второго человека. Она жила здесь одна. Это знание пришло само собой, интуитивно, и от него стало еще холоднее.

Она наклонилась к раковине, плеснула ледяной воды в лицо, надеясь, что шок вернет хоть что-то. Вода стекала по щекам, капала с подбородка, но внутри ничего не менялось. Пустота.

И тут ее взгляд упал на небольшую коробочку, стоявшую на полке у зеркала. Простая, картонная, без опознавательных знаков. Она потянулась к ней дрожащей рукой. Крышка откинулась без усилия.

Внутри, на мягкой бархатной подушечке, лежал старый, потрепанный ключ. Ржавый, простой, садовый ключ, каких миллионы. И крошечная, смятая черно-белая фотография. На ней двое детей, мальчик и девочка, лет десяти, обнявшись, смеются на фоне яблони в цвету. Девочка… в ее глазах было столько беззаботной радости, что стало больно смотреть. Она пригляделась. Разве… разве это не ее глаза? Тот же разрез, та же форма? А мальчик… Его лицо вызывало смутное, сдавленное чувство тревоги. Узнавание? Или страх?

Она перевернула снимок. На обороте, выцветшими чернилами, было выведено: «Не забывай. Твой Антон».

Антон. Имя прозвучало в тишине ее сознания, как гонг. Оно что-то означало. Что-то очень важное. Оно было ключом, но к какой двери?

Она схватила ключ, сжала его в кулаке так, что металл впился в кожу ладони, прямо в тот самый шрам. Боль была острой, реальной, единственной ниточкой, связывающей ее с действительностью.

Внезапно из другой комнаты раздался резкий, пронзительный звонок телефона. Звук врезался в тишину, заставив ее вздрогнуть и выронить коробку. Фотография упала на пол лицом вниз.

Сердце заколотилось, готовое вырваться из груди. Кто это? Они знают, что она здесь? Они знают, что она не помнит? Звонок не умолкал, настойчивый, требовательный, зловещий в своей обыденности.

Она, не дыша, вышла из ванной, застыв на пороге гостиной. На минималистичном стеклянном столе вибрировал и подпрыгивал современный смартфон. На экране горело одно слово: «Антон».

Тот самый Антон с фотографии. Тот, кто написал «не забывай». А она забыла. Все.

Телефон звонил, настаивал, требовал ответа. Ее рука медленно потянулась к нему. Пальцы дрожали. Взять? Не брать? Сказать ему… сказать ему что? «Здравствуй, Антон, я тебя не помню?»

Она заставила себя сделать глубокий вдох. Инстинкт самосохранения, более древний, чем память, подсказывал – молчи. Не подавай вида.

Она подняла трубку. Не сказала ни слова. Только поднесла ее к уху, прислушиваясь к бешено колотящемуся сердцу.

Сначала была тишина. Такая же напряженная, как и ее собственная. Потом – мужской голос. Низкий, спокойный, но в этой спокойности сквозила стальная напряженность.

– Ты взяла трубку. Хорошо, – произнес он. – Слушай меня очень внимательно. У нас мало времени. Они уже знают.

Она стиснула трубку так, что кости побелели. Горло пересохло. Она не могла издать ни звука.

– Ты меня слышишь? – голос на другом конце провода стал резче. – Ты должна мне ответить.

Она сглотнула комок безмолвного ужаса и прошептала:

– Я… я слушаю.

Снова пауза, на этот раз более короткая, оценивающая.

– С тобой все в порядке? Голос какой-то… другой.

Она чувствовала, как по спине бегут мурашки. Он заметил. Он почуял неладное.

– Я только проснулась, – соврала она, и слова показались ей чужими, заимствованными.

– Ладно. Неважно, – он будто отмахнулся. – Запомни. Не выходи из дома. Никому не открывай. Ни полиции, ни соседям, никому. Ты поняла меня? Никому. Жди моего звонка через час. Я все объясню.

– Но… что происходит? – сорвалось у нее, детский, беспомощный вопрос.

– Через час, – его голос стал безжалостным. – И… Лиза? – он назвал ее именем. Лиза. Так ее звали? Лизой? Имя не отозвалось ничем внутри, кроме нового витка паники.

– Что? – еле выдохнула она.

– Если за дверью кто-то появится… Беги. В гараже вторая машина. Ключи в горшке с орхидеей. Поедешь по старому маршруту. Помнишь?

Старый маршрут. Она не помнила даже своего имени, а он спрашивал о каком-то маршруте.

– Я… – начала она.

– Просто ответь, помнишь или нет! – его голос прорвался сквозь динамик, сдавленный, почти яростный.

В этот момент где-то внизу, на первом этаже, раздался громкий, властный стук в дверь. Удар за ударом, тяжелый, металлический, не предвещающий ничего хорошего.

Она вздрогнула и выронила телефон. Он со звонком ударился о стеклянную столешницу. Из динамика донесся приглушенный, искаженный крик: «Лиза!»

Она застыла, парализованная, глядя широко раскрытыми глазами на входную дверь в конце длинной белой прихожей. Стук повторился, еще громче, еще нетерпеливее. Казалось, массивная дверь содрогнется и треснет под этими ударами.

Потом стук прекратился. На смену ему пришло новое звучание – металлический, холодный скрежет. Кто-то вставлял ключ в замочную скважину. Медленно, аккуратно, с тихим щелчком.

Щелчок прозвучал, как выстрел.

Дверь начала бесшумно, неотвратимо открываться.

Глава 2: Первое искушение

Тишина, наступившая после того, как дверь бесшумно закрылась, была гуще и тяжелее прежней. Она не была пустой – она была наполнена отзвуками того леденящего щелчка, что прозвучал в замочной скважине. Лиза застыла посреди стерильной гостиной, превратившись в слух, в зрение, в один сплошной, невысказанный вопль. Сердце колотилось где-то в горле, перекрывая дыхание, пульсируя в висках тяжелым, неровным молотом.

Прошла минута. Другая. Ни шагов, ни голосов. Только ее собственная кровь, бешено струящаяся по венам, и предательски громкий звук собственного дыхания, которое она пыталась загнать вглубь, сделать невесомым и бесшумным.

Они вошли. И… растворились? Осматривали ее идеальный, безличный лабиринт? Искали? Ждали, пока она выдаст себя первым же движением?

Стеклянный стол, на котором лежал телефон, был теперь немым укором. Экран погас. Связь с Антоном, ее единственной ниточкой в этот кромешный ад, оборвалась. «Жди моего звонка через час». Но час – это вечность. Вечность, которую у нее пытались отнять.

Она медленно, на цыпочках, отступила назад, в спальню, прижимаясь спиной к холодной стене. Взгляд прилип к прямоугольнику прихожей, ожидая увидеть там тень, силуэт, что-то. Ничего. Только ровный, бездушный свет из окна, падающий на безупречный паркет.

Именно в этот момент, когда страх достиг своей критической, почти опьяняющей массы, ее обоняние уловило новый, посторонний запах. Он пробился сквозь барьер адреналина, заставив ее непроизвольно вздрогнуть. Не резкий, не чужой. Наоборот – до боли знакомый, теплый, уютный. Густой, насыщенный, почти осязаемый аромат свежезаваренного кофе. Он тек из-под двери, ведущей в общий коридор, плыл ленивыми, бархатистыми волнами, наполняя стерильный воздух ее квартиры жизнью, теплом, памятью о нормальности.

Она замерла, прислушиваясь. Ни звука за дверью. Только этот запах. Этот обманчивый, предательский запах домашнего уюта, которого не было в этих стенах.

И тогда с ней стало происходить нечто.

Сначала это было просто ощущение. Тепло, разливающееся по животу, легкая, приятная тяжесть. Пульсация, синхронная стуку ее сердца, но теперь не от страха, а от чего-то иного, томительного и давно забытого. Запах кофе будто обволакивал ее, проникал под шелк ночной рубашки, касался кожи невидимыми, ласковыми пальцами.

Она облизнула пересохшие губы и… почувствовала на языке не воду, а горьковатый, насыщенный вкус эспрессо. Реальный, как тот ключ, что впивался в ее ладонь.

– Нельзя, – прошептала она сама себе, пытаясь вернуть себя в реальность опасности. – Это ловушка.

Но тело ее не слушалось. Оно расслаблялось, поддаваясь наваждению. Мышцы спины, скованные паникой, смягчились. Дыхание выровнялось, стало глубже. Она все еще стояла, прижавшись к стене, но мир вокруг начал меняться.

Белые стены поплыли, закружились, словно в танце. Резкие углы и хромированные поверхности смягчились, растворились в золотистом, струящемся мареве. Свет из холодного и искусственного стал теплым, солнечным, падающим откуда-то сверху, будто сквозь листву несуществующего дерева.

А запах… Запах кофе стал еще гуще, превратился в пряный, сладковатый аромат, смешавшись с запахом кожи, дорогого одеколона и… чего-то еще. Чего-то мужского, доминирующего, первобытного.

И тогда она увидела его.

Он не появился резко. Он просто был там, в нескольких шагах от нее, прислонившись к косяку несуществующей двери. Высокий, широкоплечий, в простой белой рубашке, закатанной до локтей, обнажающей сильные, с выступающими венами, предплечья. В одной руке он держал дымящуюся чашку. Его лицо было скрыто в тени, но она чувствовала на себе его взгляд. Тяжелый, плотный, полный такого немого, обещающего понимания, что у нее перехватило дыхание.

Она знала, что его нет. Знало ее сознание, зажатое в тиски ужаса. Но ее тело, ее кожа, ее нервы – они верили. Они рвались к этому призраку, к этой галлюцинации, рожденной истощенным мозгом и щемящей тоской по чему-то настоящему.

– Кто ты? – ее собственный голос прозвучал хрипло и странно соблазнительно, не требуя ответа, а приглашая, заигрывая с миражом.

Он молча поднес чашку к губам, сделал медленный глоток. Он двигался с животной, ленивой грацией хищника, уверенного в своей добыче. Потом опустил руку, и его губы, влажные от кофе, тронула едва уловимая улыбка.

– Ты знаешь кто, – прозвучало у нее в голове. Голос был низким, бархатным, точно темный шоколад, тающий на языке. Он не звучал ушами – он вибрировал где-то глубоко внутри, в самых потаенных, забытых уголках ее существа. – Ты просто забыла. Позволила им все стереть. Но не это. Это стереть нельзя.

Он сделал шаг вперед. Тень сползла с его лица, и она увидела жесткие, четкие черты, упрямый подбородок, густые брови и глаза… Глубокие, серые, как дымка над утренним морем. В них читалась такая сила, такая неотвратимая власть, что у нее подкосились ноги. Она не испугалась. Нет. Жаркая волна желания прокатилась по всему ее телу, от пяток до макушки, сжигая остатки страха, стерильную пустоту памяти. Это было первобытно, инстинктивно, мощно.

– Они здесь, – попыталась она протестовать, но ее протест звучал как стон, как приглашение.

– Они не имеют значения, – мысленный голос был непререкаем. – Сейчас есть только ты и я. И этот момент. Тот самый, что ты пыталась забыть.

Он был уже совсем близко. Она чувствовала исходящее от него тепло, вдыхала его запах – кофе, свежий ветер и чистая, мужская кожа. Его рука, не чашка, а настоящая, тяжелая и теплая, коснулась ее щеки. Большие пальцы провели по линии скулы, заставив ее глаза непроизвольно закрыться. Прикосновение было настолько реальным, настолько живым, что в нем утонули последние остатки здравомыслия.

– Вспомни, – его шепот обжег ее губы. – Вспомни, как было. Как ты хотела этого.

И она вспоминала. Вспоминала то, чего никогда не было. Или было? Память тела оказалась сильнее памяти разума.

Ее отбросило в прошлое, которого не существовало. Жаркий летний вечер. Балкон. Та же чашка кофе, стоящая на перилах. Его руки, обнимающие ее сзади, его губы на ее шее, его тихий смех у самого уха. И всепоглощающее, ослепляющее желание, которое она, та, прежняя Лиза, не пыталась сдержать. Она откинула голову ему на плечо, позволяя губам скользить по ее коже, позволяя рукам скользить под ее легкую блузку…

Настоящее и вымышленное прошлое сплелись в один тугой, сладкий узел. Она чувствовала и холод стены за спиной в своей пустой квартире, и тепло несуществующего солнца на коже. Слышала и зловещую тишину, таящую угрозу, и его сокрушительный, властный шепот.

Он наклонился к ней. Его губы были так близко, что она чувствовала их тепло. Весь мир сузился до этого момента, до этого запаха, до этого ожидания.

– Лиза, – произнес он ее имя, и в его устах оно звучало как заклинание, как обещание рая и погибели одновременно.

И она потянулась к нему. Ее тело, предавшее ее, жаждало этого прикосновения, этой лжи, этого забвения. Готово было отдать за это все – бдительность, осторожность, саму жизнь.

В этот самый миг, когда ее губы должны были встретиться с миражом, в реальности раздался новый звук.

Не громкий. Не зловещий. Совсем бытовой.

Тихий, механический жужжащий звук. Короткий. Прерывистый.

Он пробился сквозь пелену галлюцинации, как раскаленная игла. Он был здесь. В этой квартире.

Визуальный образ мужчины дрогнул, поплыл, как изображение на воде, в которую бросили камень. Его прекрасные, суровые черты исказились, распались на пиксели. Тепло сменилось леденящим холодом. Сладкий запах кофе внезапно перебило другим – едким, металлическим, знакомым до тошноты.

Запахом оружия. Запахом чистящего средства и масла.

Жжж-з-з. И тишина.

Призрак рассыпался в прах. Золотистое марево исчезло, обнажив голые, белые, смертельно холодные стены. Лиза стояла одна, вся дрожа, как в лихорадке, с сумасшедше бьющимся сердцем и губами, распухшими от несостоявшегося поцелуя.

Она была одна.

Но звук повторился. Он доносился не из прихожей, не из-за двери.

Он шел изнутри. Из спальни.

Жжж-з-з. Пауза. Вжжж.

Осторожно, двигаясь как сомнамбула, все еще находясь во власти остаточных видений, она сделала шаг от стены, потом другой. Ноги были ватными. Каждый шаг отдавался в пустой голове гулким эхом.

Она заглянула в спальню.

Все было на своих местах. Идеально, стерильно, безжизненно.

Вжжж-ж-ж.

Звук шел из ее собственной гардеробной, из-за той самой зеркальной двери, где утром она впервые увидела свое отражение.

Дверь была приоткрыта. Всего на пару сантиметров. Внутри – кромешная тьма.

И снова – тихий, настойчивый, механический гул. Как от маленького моторчика. Или от… вибрации.

Чья-то забытая трубка? Чей-то тайный передатчик? Прибор, который она должна была найти?

Сердце, только что бившееся от желания, теперь замерло, превратившись в комок льда. Она подошла к двери, рука сама потянулась к холодной стеклянной ручке.

Она отдернула дверь.

Внутри, на полке, прямо среди ее бесформенных, безличных вещей, лежал один-единственный предмет. Небольшой, черный, матовый. Он вибрировал, подпрыгивая на бархатной поверхности, издавая тот самый, жужжащий, сводящий с ума звук.

Это был не телефон. Не передатчик.

Это была самая обычная, но от того не менее загадочная, электрическая зубная щетка. И она включалась сама по себе, раз в несколько минут, будто кто-то невидимый, находясь здесь, в кромешной тьме гардеробной, решил почистить зубы.

Лиза застыла на пороге, вглядываясь в густую, непроглядную темноту, из которой доносился этот нелепый и жуткий звук. Галлюцинация отступила, оставив после себя лишь леденящий, абсолютный ужас.

И тут щетка замолкла. А в тишине, из глубины гардеробной, раздался другой звук. Тихий, едва уловимый, похожий на сдержанное, довольное дыхание.

Или на тихий, женский смешок.

Глава 3: Случайная встреча

Ледяной ужас, сковавший Лизу у порога гардеробной, был настолько всепоглощающим, что на мгновение она перестала существовать. Она превратилась в чистую, кристаллизованную боязнь, в слух, напряженный до боли, в зрение, выхватывающее из мрака несуществующие силуэты. Этот тихий, женский смешок, прозвучавший из глубины тьмы, был хуже любого крика. Он был интимен, он был знаком, он был адресован лично ей – насмешливый, полный знания, которого у нее не было.

Сердце, замершее на мгновение, рванулось в бешеной пляске, готовое выпрыгнуть из груди и разбиться о стерильный паркет. Инстинкт самосохранения, заглушенный ранее сладким наваждением, взревел внутри нее оглушительной сиреной. Беги!

Она рванулась назад, к двери в коридор, забыв обо всякой осторожности. Ее пальцы, холодные и нечувствительные, нащупали металлическую ручку. Она дернула. Дверь, которую она, казалось, не запирала, была заперта. Намертво. Тот леденящий щелчок, прозвучавший после ухода незваных гостей, был не просто звуком. Это была ловушка. Ее заперли здесь. С этим. С тем, что тихо смеялось в ее гардеробной.

Паника, густая и черная, подступила к горлу, грозя сорваться в беззвучный вопль. Она прислонилась лбом к холодной поверхности двери, пытаясь вдохнуть, выдохнуть, думать. Мысли скакали, как перепуганные тараканы, не находя выхода. Телефон. Нужно найти телефон. Антон. Он должен был позвонить. Сколько прошло времени? Вечность. Целая вечность.

Сзади, из спальни, доносилось настойчивое, мерзкое жужжание. Щетка снова ожила. Вжжж-ж-ж. Будто кто-то невидимый, насмеявшись вдоволь, решил продолжить гигиенические процедуры.

Лиза оттолкнулась от двери. Ее взгляд упал на кухонный блок, на тот самый стеклянный стол, где лежал ее телефон. Она помнила, что экран был погасшим. Но возможно… возможно она просто не видела? Может, Антон перезвонил, и она не услышала?

Она бросилась через гостиную, почти не чувствуя под собой ног. Паркет казался зыбким, стены сходились и расходились, как в кривом зеркале. Остатки галлюцинации, тот призрак мужской силы и желания, еще витали в сознании, призрачным налетом ложась на леденящую реальность. Контраст был пыткой. Только что ее губы ждали поцелуя, а теперь они дрожали от страха, вкус кофе сменился медным привкусом паники.

Телефон лежал на том же месте. Черный, немой, мертвый. Она схватила его, яростно нажимая на кнопку питания. Экран оставался черным. Ни признака жизни. Батарея была не просто разряжена – она была убита. Как будто кто-то выжег ее изнутри, превратил в бесполезный кусок пластика и металла.

– Нет, нет, нет, – ее шепот был хриплым, отчаянным. Она трясла аппарат, будто могла встряхнуть в него жизнь. – Прошу, нет!

Вжжж-ж-ж-ж-ж!

Звук из спальни стал громче, наглее. Он вибрировал в ее висках, сверлил мозг. Она швырнула телефон на диван и, схватившись за голову руками, закружилась на месте, ища спасения, которого не было. Ее взгляд упал на входную дверь. Замок. Нужно открыть замок. Ключ. Где ключ?

Память, ослепленная страхом, выдавала обрывки. Она пришла, бросила сумку на тахту в прихожей. Ключи должны быть там.

Она кинулась в прихожую. Сумка лежала на своем месте. Обычная кожаная сумка, купленная Антоном для ее новой, чистой жизни. Она опрокинула ее содержимое на пол. Кошелек, платок, помада безликого телесного цвета, паспорт с чужим именем, которое она до сих пор не запомнила. Ключей не было.

Она обыскала карманы сумки. Пусто. Ощупала пальто, висевшее на вешалке. Ничего.

И тогда она вспомнила. Вспомнила тот момент, когда переступала порог квартиры, залитая адреналином после встречи с незнакомцем на улице. Вспомнила, как ее пальцы сами собой, по привычке, опустились в карман пальто и нащупали холод металла. И… вынули ключ? Нет. Они вложили его туда. Она сама, машинально, положила ключ в карман, войдя в квартиру. Чтобы не забыть. Чтобы он всегда был при ней.

Ее рука судорожно полезла в карман пальто. Пальцы наткнулись на острый, знакомый зубчик. Ключ! Он здесь! Облегчение, острое и головокружительное, волной накатило на нее. Она почти почувствовала слабость в коленях.

Выдернув ключ, она повернулась к двери. И застыла.

Из-под двери в коридор снова потянуло ароматом. Но на этот раз это был не густой, дурманящий запах кофе. Это был легкий, едва уловимый, но от того не менее отчетливый запах духов. Дорогих, сложных, с верхними нотами бергамота и нероли и шлейфом сандала и кожи. Тот самый запах, что витал вокруг призрака в ее галлюцинации. Запах, которого не могло быть здесь, в этом стерильном, бездушном здании.

Он плыл извне, щекоча ноздри, смешиваясь с запахом ее собственного страха. Это было невозможно. Это было запредельно. Ее мозг, уже измотанный до предела, отказывался обрабатывать эту информацию. Реальность трещала по швам, грозя рассыпаться окончательно.

Нельзя. Это ловушка. Все здесь – ловушка. Голос разума звучал слабо, почти неслышно.

Но другого выхода не было. Оставаться здесь, с этой жужжащей вещью в гардеробной и с тем, что могло прятаться в темноте, было равносильно смерти.

Лиза с силой, от которой хрустнули костяшки пальцев, сжала ключ. Она вставила его в замочную скважину. Повернула. Механизм щелкнул с глухим, усталым звуком. Она рванула дверь на себя.

Коридор заливал ровный, искусственный свет. Пустой, длинный, устланный немым ковром. Он вел к лифтам и к лестнице.

И запах. Запах духов здесь был сильнее. Он висел в воздухе, как невидимое облако, указывая путь.

Не думая, не рассуждая, движимая лишь слепым животным порывом вырваться из капкана, она выскочила из квартиры, захлопнув за собой дверь. Глухой удар дверного полотна прозвучал как выстрел, возвещающий о начале погони. Она не оглядывалась. Она бежала по коридору к лифтам, ее босые ноги бесшумно шлепали по ковру.

Панель вызова лифта. Она ударила по кнопке с истеричной силой. Ничего не происходило. Светящийся индикатор над одной из кабин показывал, что она где-то на верхних этажах и медленно, неумолимо ползет вниз.

– Давай же, давай же, – бормотала она, вжимаясь в стену и кося глаза в сторону своего коридора, ожидая увидеть, как дверь ее квартиры откроется и оттуда появится… что? Кто?

Лифт гудел, приближаясь. Второй… Пятый… Десятый…

Дверь ее квартиры оставалась закрытой. Но ей почудилось, что щель под ней потемнела, будто от чьей-то тени изнутри.

Дзиннь!

Звонок лифта заставил ее вздрогнуть. Двери с мягким шипением разъехались. Кабина была пуста. Светлая, зеркальная, безопасная.