Мост

Дмитрий Салонин

Мост

Глава 1.

Утренний туман рваными клочьями сползал со склонов гор, покрытых густой сибирской тайгой. Он скапливался мутно–серой неподвижной массой в низинах и лощинах, зябкой влагой пробирался под воротник ветровки, заставляя ёжиться и мечтать о тёплом одеяле, а лучше – натопленной баньке. Но, ни одеяла, ни баньки в ближайшей перспективе не было. Было пасмурное, низко нависшее над горами небо, разбитая «бетонка», тянувшаяся по краю заповедника и угрюмый, притихший лес. Хлюпали насквозь промокшие туристические ботинки, плечи ныли от тяжести рюкзака, а ещё – безумно хотелось выкурить сигарету. Впрочем, найти сигареты не так уж и сложно, было бы желание. Сколько времени прошло с тех пор, как я тут оказался, около месяца? Чуть меньше даже, хотя по ощущениям – целая вечность. Промозглая осенняя вечность, пропитанная запахами леса, дождя и… гниющей плоти.

***

Через пару километров «бетонка» упиралась в визит–центр Национального парка «Сопки», занимавшего внушительную часть заповедника. Оттуда уже хорошая, недавно отремонтированная дорога вела к городку с уютным названием Лисий Лог, паре деревушек и автомобильному мосту через могучий, неторопливый Енисей. Ну а на другом берегу… всё вроде как было нормально. Не факт, конечно: живых людей я не встречал уже больше недели, да и предыдущая встреча ничем хорошим не закончилась, но других вариантов нет. Вечно скитаться по местным лесам не получится, рано или поздно всё равно поймают. Только вот, до моста ещё нужно добраться: на словах–то всё просто, а вот если по карте – до городка километров десять выходит, а от него до моста ещё пятнадцать.

От раздумий отвлёк приближающийся звук вертолётных двигателей. Я выругался и судорожно осмотрелся: сосны, редкие кедры, валежник. Это в фильмах герои могут с лёгкостью спрятаться от винтокрылой машины под первым попавшимся кустиком. Реальность сурова: в прохладную погоду банальный тепловизор, установленный на борту, может серьезно осложнить жизнь человеку, желающему остаться незамеченным. А там что такое? На обочине, метрах в ста от меня, стоял уткнувшийся в дерево серый микроавтобус. Вполне себе вариант, если добежать успею. Главное, чтобы в нём… впрочем, это не так важно, на месте разберусь! Я поправил рюкзак и со всех ног припустил к микроавтобусу.

Водительская дверь старенькой «Хонды» была приоткрыта, поэтому я не поленился аккуратно проверить салон, прежде чем забраться внутрь. В микроавтобусе – никого, характерный запах мертвечины тоже отсутствует. Только вещи по салону раскиданы: одежда, дорожные сумки, разная мелочёвка. Капот сильно помят, это заметно даже с водительского места. Скорей всего, автомобиль не на ходу и хозяева покидали его в спешке. Главное – крови нигде не видно. Пригнувшись к рулю, я спрятал кисти рук под приборную панель и, натянув капюшон, осторожно глянул на небо. Вертолёт не заставил себя долго ждать: камуфлированный «Ми–8» прошёл низко над дорогой, держа курс примерно в том направлении, откуда я пришёл. На хвостовой балке – широкая белая полоса, характерная для техники, работающей в зоне так называемого «эпидемического очага», другие опознавательные знаки и бортовые номера наспех закрашены, по бокам – пилоны с подвесным вооружением. Неуправляемые ракеты, вроде как, я толком не разглядел. Не зря прятался, получается: спасатели на таких вертолётах не летают. Да и спасать тут особо некого. Отдышавшись, я дождался, пока натужно бухающее в груди сердце успокоится и решил на всякий случай изучить содержимое бардачка. С одной стороны – мародёрство, с другой – хозяин микроавтобуса вряд ли вернётся, а мне ещё шагать и шагать. В рюкзаке лежала пара трофейных сухих пайков, но я планировал вскрывать их только на длинных привалах, поэтому какой-нибудь шоколадный батончик был бы кстати. Увы, ничего съедобного в бардачке не оказалось: я обнаружил чехол с солнцезащитными очками, бумажник, в который даже не стал заглядывать, набор отверток, документы на автомобиль, и… о, чудо! Почти полную пачку сигарет! «Кент» с кнопкой – то ещё удовольствие, но мне ли придираться? В предвкушении утренней сигареты, без которой день просто не может нормально начаться, я на всякий случай заблокировал двери, откинул сиденье и с наслаждением закурил.

В микроавтобусе я просидел чуть больше часа. Выкурил пару сигарет и всё–таки позавтракал, вскрыв один из сухих пайков. Фруктовая палочка, галеты с яблочным повидлом и кусочек «Гвардейского» шоколада немного подняли настроение. Отчаянно хотелось запить всё это удовольствие крепким обжигающим кофе, но у меня была только фляга с водой. Вода мерзко отдавала химией, зато наклейка с печатью и многообещающей надписью: «Проверено», немного успокаивала. Такую воду можно пить, а привкус… к нему со временем привыкаешь и перестаешь замечать. Так же, как перестаешь замечать мерзкий гнилостный запах, сыпь от уколов по всему телу и тоскливую обречённость вокруг. В «очаге» иначе нельзя: либо ты привыкаешь, либо то, что от тебя осталось, вывозят в чёрном пакете на полигон, для дальнейшей утилизации. Я глянул на часы: половина десятого. Пора идти дальше.

***

Парковка перед Национальным парком была забита брошенными автомобилями посетителей. Чуть в стороне стояли пара «скорых» и фирменный грузовик «Бристоля», на борту которого чернели жирный крест и цифра: «200». Подобные грузовики здесь явление повсеместное. Вытащив из кобуры пистолет, я опустил вниз флажок предохранителя и дослал патрон в патронник. Полезная привычка, хотя стрелять отчаянно не хотелось: шум мог привлечь совершенно ненужное внимание. «Макаров» и три снаряженных магазина я обнаружил на стихийно возведённом блокпосте и пока, к счастью, по назначению не применял. Блокпостом, конечно, то недоразумение можно было назвать с натяжкой: пара патрульных «Фордов», лента с шипами, дорожные конусы… судьба полицейских легко угадывалась по множеству стреляных гильз и пятнам крови на асфальте. Вообще, в нынешних обстоятельствах оружие – сомнительный помощник, да и стрелок из меня посредственный. Хоть пистолет в руках и даёт ложное ощущение безопасности, мои главные друзья – тишина и незаметность.

Осмотревшись, я двинулся к двухэтажному бревенчатому зданию визит–центра, осторожно лавируя между распахнутых дверей автомобилей и не забывая посматривать по сторонам. Днём, конечно, безопасней, чем ночью, но бдительность терять нельзя. Как там было сказано в памятке, которую настоятельно требовали выучить перед командировкой сюда?

«…в светлое время суток осмотр тёмного помещения на наличие агрессивно настроенных лиц из числа пострадавших рекомендуется начинать с окон. Периодически стоит издавать редкие отчетливые звуки (постукивания по стёклам, дверям) для выявления признаков нахождения в помещении агрессивно настроенных лиц из числа пострадавших. Передвигаться рекомендуется медленно, внимательно осматривая пространство под ногами и вокруг себя…»

Больше всего забавлял термин: «агрессивно настроенные лица из числа пострадавших». От него за километр несло казёнщиной и штабной глупостью, но в остальном памятка оказалась вполне полезной. В соответствии с рекомендациями, я медленно обошёл вокруг здания, попытался разглядеть хоть что–то через мутные стёкла и даже постучал рукоятью пистолета по двери. Тишина. Только ветер завывал среди причудливо изогнутых скал–останцев, да поскрипывали стволы могучих сосен. Я подошёл к раздвижным дверям главного входа, держа пистолет наготове. Сработал фотоэлемент, и двери бесшумно разъехались в стороны. Электричество в зоне «эпидемического очага» имелось практически везде – видимо оставили для тех, кто не успел эвакуироваться. Другое дело, что от перегрузок подстанции часто вышибало, а восстанавливать их было некому. «Сопки» эта участь пока миновала, чему я несказанно обрадовался: значит, помимо сытного обеда получится зарядить телефон, радиостанцию и аккумуляторы для фонарика. Однако стоило мне шагнуть внутрь, как в нос ударил сладковатый запах гниющей плоти.

– Бляха! – сквозь зубы процедил я. Воняло в темном вестибюле основательно: источник запаха либо находился поблизости, либо их было несколько, что стремительно сокращало шансы на уютный отдых. Прищурившись, я увидел на стене оранжевый огонёк выключателя.

«…агрессивно настроенные лица из числа пострадавших склонны негативно воспринимать дневной, электрический, иной яркий свет. В светлое время суток они стремятся укрыться в тёмных помещениях, подземных инженерных коммуникациях, подвалах зданий и сооружений…»

Мозг услужливо подкинул соответствующий отрывок из памятки. Чуть помедлив, я нажал выключатель. Под потолком, затрещав, вспыхнули лампы дневного света, заставив с непривычки зажмурится. Открыв глаза, я не увидел ни горы трупов, ни забрызганных кровью стен: такое чаще бывает в третьесортных фильмах ужасов, а не в жизни. Вестибюль и стойка администратора выглядели так, будто ничего не случилось: книжки и брошюры аккуратно расставлены на полках, с плаката на стене машет лапкой толстая, довольная жизнью белка, мягко горит подсветка в холодильнике с прохладительными напитками. Картину портили только размашистый крест на стекле холодильника и труп, к счастью – только один. Грузный лысый мужик в тёмно–зеленой форме инспектора лесной охраны сидел, привалившись спиной к оранжевому дивану у стойки администратора. Кожа воскового цвета, безвольно опущенная на грудь голова, в правой руке зажат охотничий нож, клинок которого измазан чем–то бурым, чуть в стороне лежит на полу карабин «Сайга» с отомкнутым магазином. Длинные латунные патроны 410–го калибра сиротливо разбросаны вокруг. Гильз нет, пулевых отверстий на стенах нет. Что же с тобой случилось, мужик? Нагнувшись к трупу, я осторожно приподнял его голову дулом пистолета и хмыкнул: конечно же, шея. Самый незащищённый участок тела и самая характерная травма: в районе ярёмной вены отсутствовал кусок плоти. На форменной куртке инспектора крови не так уж много: значит, мужика выпили, высосали как маринованный помидор. Так себе сравнение, да и вообще человек я довольно брезгливый, но что поделать: в «очаге» цинизм как–то быстро и незаметно берёт верх над брезгливостью. С раной, правда, что–то не так: понятно, что вырвано зубами, но обычно укусы выглядят покрупнее. Я опасливо повернул голову в коридор, ведущий вглубь здания и… замер. Стараясь не делать резких движений, медленно поднял пистолет, чувствуя, как волосы на затылке начинают шевелиться, а в груди разливается неприятный холодок.

– Привет… – растерянно выдохнул я. – Ты чего, одна здесь? Где родители?

Стоявшая шагах в десяти от меня девочка в жёлтом дождевике и ярко–зелёных резиновых сапожках ничего не ответила. Мне вдруг очень захотелось вглядеться в её лицо, посмотреть в глаза, но уже упомянутая памятка крайне не рекомендовала заниматься подобными глупостями. К тому же, я и так знал, что там увижу. Девочка молча рванула на меня, одновременно с этим указательный палец вдавил спусковой крючок. пистолет дёрнуло в руках, по зданию эхом раскатился грохнувший выстрел. В стойку администратора со звоном стукнула гильза, и вдруг стало очень тихо.

***

Пообедать получилось только через час. Сначала я ждал, не прибежит ли кто на звук выстрела, потом не без труда вытащил на улицу инспектора лесной охраны, следом осторожно вытянул девочку найденной в здании верёвкой. Пока тащил её, старался не смотреть на заляпанный кровью из развороченной шеи розовый рюкзачок со смешным мультяшным мышонком. Подозреваю, этот мышонок ещё не раз приснится мне в ночных кошмарах. После забил в магазин «Сайги» найденные на полу четыре патрона, примкнул его к карабину и положил на самое видное место – тот самый оранжевый диван, возле которого инспектор лесной охраны, видимо, совершил роковую ошибку, взяв на руки испуганного, потерявшего родителей ребёнка. Не самый безопасный способ оставлять бесхозное оружие, но и смысла таскать с собой тяжёлый карабин нет. 410–й калибр слабо распространён, а четыре патрона мне погоды не сделают. К тому же, это своеобразное проявление вежливости к тому, кто окажется тут после меня: может «Сайга» так и останется лежать на диване, а может, спасёт кому–то жизнь. Нож инспектора я тоже брать не стал – оставил на полу.

Обед получился сытным, но аппетита не было. Я кое-как прожевал гречку с говядиной, галеты с колбасным фаршем и смешал остатки чистой воды с якобы тонизирующим порошковым напитком. Прилива сил после его употребления не случилось, зато желудок отреагировал недовольным урчанием.

– Извини, пока только сухпайки, – я похлопал себя по животу. – Выберемся – нормально питаться начнём, обещаю.

Больше всего напрягало отсутствие воды. Точнее, воды вокруг хватало, но вот последствия её употребления могли быть довольно печальными. Вскрыв холодильник, я порылся среди бутылок с местной продукцией, старательно выискивая хотя бы одну, произведённую раньше августа. Почти все оказались уже из «проблемных» партий, однако на нижней полке удалось найти пару бутылок с минералкой, выпущенных ещё прошлой весной. Вполне себе вариант, особенно если обеззараживающих таблеток добавить. Пискнули часы на руке – полдень. Надо бы поставить укол. Потом дождаться, пока зарядятся аккумуляторы фонарика и радиостанции, привычно включить телефон, чтобы увидеть надпись: «Нет сети», и можно топать дальше.

***

С трудом переборов себя, я воткнул в ногу очередной шприц–тюбик из ампульницы. Вроде ничего сложного: провернуть колпачок, чтобы специальная игла наколола флакон, и со всей силы уколоть прямо в бедро. Сложность у меня стабильно возникала на последнем этапе: ну не может здоровый, адекватный человек взять, и что–то в себя воткнуть. Однако, приходилось – шприц–тюбики, выдававшиеся военным под роспись в бакелитовых, советских ещё ампульницах, в этих краях стали залогом относительно долгой жизни, наравне с умением быть тихим и незаметным. Справившись с накатившей после укола волной болезненного тепла, я отправился коротать время к огромному информационному щиту, наспех установленному прямо под вывеской: «Флора и фауна заповедника». Надпись красной краской по верху щита сухо сообщала, что в здании находится сборный эвакуационный пункт, а сам щит был усеян всевозможными объявлениями, фотографиями и ксерокопиями паспортов. Непонятно, кто и зачем занимался тут бумажной чепухой, когда нужно было проводить массовые мероприятия по эвакуации, но у щита я завис надолго – как раз до того момента, как звуковой сигнал зарядного устройства сообщил мне, что можно забирать аккумуляторы и валить куда подальше. В планах на предстоящий день было добраться до окраины города и устроиться на ночлег в частном секторе, чтобы завтра, если повезёт, перейти мост.

***

Суть одной очень правильной народной мудрости заключается в том, чтобы не рассказывать никому о своих планах. Видимо, даже самому себе. Мол, не сбываются от этого планы, не идёт им такое на пользу. Собрав пожитки, я бодро покинул территорию «Сопок», вышел на асфальтированную дорогу, набрал полные лёгкие прохладного горного воздуха и… на ровном месте подвернул ногу.

– Сукааа! – Заорал я от неожиданности, но тут же спохватился: шуметь–то нельзя, а от моего крика с ближайшего кедра даже взметнулась пара перепуганных ворон. Не переставая материться, я торопливо покинул место происшествия, подволакивая ногу и прикидывая, насколько серьёзно её подвернул. Наверняка банальный вывих, но по ощущениям, левую ступню будто оторвало: боль была сильная и пульсирующая, от неё бросало в пот и темнело в глазах. С трудом прохромав метров триста, я забрался в кузов удачно подвернувшейся бортовой «Газели», устроился на полу и какое–то время просто лежал, приходя в себя. Боль в ноге не утихала, накатывала волнами, поэтому первым делом я снова преодолел себя и воткнул в другое бедро шприц–тюбик с «Нефопамом». Это примерно, как «Промедол», только действует не так долго и легально продаётся в любой аптеке. Минут через пятнадцать должно стать легче, правда побочный эффект у «Нефомапа» неприятный – тошнота, иногда долгая и беспощадная. Опытные санитарные инструкторы в зонах боевых действий справляются с этим при помощи любых противорвотных препаратов, вот только до опытного санитарного инструктора мне ещё дальше, чем до моста, поэтому в аптечке ничего противорвотного не водилось. Чтобы хоть как–то отвлечься, я улёгся на бок, достал из нагрудного кармана ветровки туристическую карту и, подсвечивая фонариком, принялся внимательно её изучать. Ночевать в кузове «Газели» категорически не хотелось.

С обедом, как я и думал, пришлось скоропостижно расстаться. Зато боль в ступне утихла: не ушла полностью, а будто бы спряталась. Прятаться она будет часов пять, и за это время вполне можно пройти четыре с половиной километра до нового места, определённого мной, как «ночлег» – железнодорожной станции с красивым названием «о.п. Сосны». Скорей всего, это и не станция даже, а действительно «о.п.» – то есть остановочная платформа, но, если верить карте, какие–то постройки вокруг неё имелись.

– Четыре километра – не десять, – бормотал я под нос, ковыряясь на обочине в поисках подходящей палки. Ступня побаливала, иногда неприятно щёлкала и, кажется, опухла. В лесу перекрикивались птицы, туман всё ещё клочьями висел над дорогой, путаясь в раскидистых ветвях деревьев. Пахло сыростью и грибами, налетевший вдруг порыв ветра принёс далёкий запах костра. Отыскав подходящую палку, я обломал с неё сучки и, кряхтя как древний дед, захромал по дороге.

***

Людей, ни живых ни… других, по пути не встретилось, вертолёт обратно тоже не пролетал. Только гладкий как зеркало асфальт со свежей разметкой, неприветливый лес вокруг, да брошенные легковушки и автобусы, распиханные по обочинам военной техникой. Ближе к остановочной платформе, на перекрёстке с просёлочной дорогой, я увидел бронетранспортёр с распахнутыми десантными люками. Бортовые номера замазаны, на башне – знакомая белая полоса и буквы: «КС». Внешне БТР выглядел вполне прилично, у меня даже возникло желание заглянуть внутрь, чтобы поискать что–нибудь полезное. Однако, стоило подойти ближе, как желание моментально исчезло: из бронемашины, помимо свойственных ей запахов масла и дизеля, отчётливо несло мертвечиной. Интересно, что следов боя с неизвестным противником не было: бронетранспортёр просто аккуратно стоял у края дороги, задрав в небо зачехлённые брезентом стволы башенных пулемётов. Справедливо посчитав ситуацию подозрительной, я решил не выяснять судьбу экипажа, чтобы лишний раз случайно не проверить собственную. Боль в повреждённой ступне нарастала, а солнце медленно катилось к верхушкам деревьев. Минут через тридцать оно спрячется окончательно, сменившись тревожными сумерками, а следом наступит долгая и опасная ночь. За это время жизненно необходимо найти надежное укрытие для ночлега, иначе… об «иначе» думать не следовало. За месяц командировки, которая должна была продлиться максимум пару дней, я накрепко усвоил одно простое правило: если хочешь выжить – не допускай даже мыслей о том, что можешь погибнуть. Мысли, они ведь материальны, верно? Вот и приходится держаться на позитиве, больше похожем на стремительно надвигающееся безумие.

***

До Сосен я добрался без приключений, хотя ноги гудели так, будто шагать пришлось на другой конец света. Это действительно оказалась «остановочная платформа» – заасфальтированный прямоугольник возле железнодорожных путей, с лавочками, невысоким забором и парой уже загоревшихся оранжевых фонарей. Здесь не было даже будки билетной кассы, а отмеченные на карте постройки оказались наполовину развалившимися бетонными коробками, изначальное назначение которых даже угадать теперь не представлялось возможным. Моё положение можно было бы назвать «крайне затруднительным», если бы не замерший у путевого знака «Остановка первого вагона» небольшой состав из маневрового тепловоза и трёх красно–серых пассажирских вагонов. В сгущающихся сумерках подсвеченная фонарями платформа выглядела, словно островок безопасности, а тёмный поезд, наоборот, отталкивал, пугая неизвестностью, но мысль о том, чтобы заночевать на платформе, даже не рассматривалась. Час–два протяну, а вот потом… боль в ноге вспыхнула с новой силой и я, стиснув зубы, захромал к составу.

***

Торцевая дверь хвостового вагона была не заперта. Это оказался старенький купейник, произведённый ещё в ГДР, и впоследствии слегка модернизированный. Несмотря на почтенный возраст, такие старички частенько встречались на просторах железных дорог страны, эксплуатационный срок позволял. Мне они всегда нравились больше, чем современные: есть в старых вагонах своя, особенная атмосфера. Даже сейчас я невольно улыбнулся, увидев знакомую с детства обшивку стен «под дерево» и выцветшую ковровую дорожку на полу. В вагоне было уютно и, надеюсь, безопасно.

Осматривать весь состав я не стал. Времени на это уже не было, поэтому я проверил купе хвостового вагона, оба туалета, заблокировал двери, ведущие в соседний вагон и на улицу, а для верности – вышел в тамбур и до упора закрутил вентиль ручного тормоза. Не то чтобы я беспокоился о том, что посреди ночи меня куда–то укатят, просто так было немного спокойней. Да и вообще, с вагоном мне повезло: следов недавнего пребывания других людей внутри не обнаружилось. Рундуки для багажа пустые, запаянные пакеты с постельным бельём аккуратно разложены по полкам. На двери служебного купе я заметил табличку: «Ваш проводник: Хисматуллин Т.Р.», с фотографией улыбчивого кудрявого парня в форменной рубашке. Вот бы сейчас провалиться в сон, а проснуться под мерный перестук колес. Выйти покурить на каком–нибудь ночном полустанке, заварить острый «Доширак», насыпать в фирменный гранёный стакан мерзкий в повседневной жизни, но такой вкусный в дороге растворимый кофе… Ничего. Всё ещё будет. А пока – нужно привести себя в порядок и постараться уснуть до того, как за окнами вагона начнут шуметь «безбилетные пассажиры».

***

«…необходимо обращать внимание на первые признаки заражения. Как правило, они наступают через 72 часа, однако, в зависимости от индивидуальных особенностей организма, могут не проявлять себя до двух–трёх недель. К первым признакам заражения относятся:

Незначительное повышение температуры тела, слабость, тремор конечностей, спутанность сознания, навязчивое чувство легкого голода, жажды, слуховые, зрительные, иные галлюцинации, повышенная агрессия…»

Местами ничего, кроме улыбки, памятка не вызывала. Множество военнослужащих, временно командированных специалистов и вообще всех, кого занесло в этот проклятый «эпидемический очаг», наверняка запросто находили у себя и температуру, и тремор, и постоянное чувство голода. Потому что на дворе – промозглая осень, работа тяжелая и изматывающая, а если питаться сухими пайками каждый день в течение месяца – чувство голода станет постоянным спутником, проверено на себе. Я поморщился, уселся на полку в служебном купе и осторожно стянул с вывихнутой ноги ботинок с носком. Распухла. И гематома виднеется. Неприятно, но не критично. Разувшись, я снял ветровку, закатал штаны и занялся личной гигиеной, вооружившись упаковкой влажных салфеток. Не полноценный душ, но лучше, чем совсем зарасти грязью. Чтобы не было скучно, включил трофейную радиостанцию, настроенную на частоту так называемого «Контингента Сдерживания». Сквозь шум статических помех пробивался далёкий уставший голос:

«…всем подразделениям, работающим в зоне эпидемического очага – прекратить работы до девяти часов утра. По возможности – вернуться в пункты временной дислокации, обеспечить безопасность личного состава. Повторяю: «Енисей» – всем подразделениям, работающим в зоне эпидемического очага…»

Всё, теперь точно наружу нельзя. Теперь любой посторонний для военных – законная цель. Будут открывать огонь на поражение, а уже утром разбираться, кого они завалили.

«…передали, что завтра, ближе к обеду подвезут. Пока экономьте, но таблетками не пользуйтесь – завтра вода будет точно. «Кубок», организуй до полуночи сводку по метеоусловиям для авиации. «Енисей» – всем: тишина. Ближайшие полчаса по частотам будет работать АСО. Канал для экстренной связи…»

Закончив умываться, я выглянул в окно. Убедившись, что на платформе и возле неё пока никого нет, наглухо закрыл сдвижную штору. Что бы там ни происходило ночью, наблюдать за этим не было никакого желания. Достав из рундука одеяло, я застелил полку свежим бельём, мысленно радуясь удачно подвернувшемуся поезду. Люди вообще недооценивают сон на мягком матрасе и чистых простынях, для меня сейчас это было просто верхом наслаждения. Есть не хотелось, поэтому я достал из рюкзака флягу с водой и пластиковый пенал с экспресс–тестом для выявления местной заразы. Такой тест у меня был только один, поэтому я сознательно тянул с его применением: проверить себя хотелось уже непосредственно перед выходом из «очага», где–нибудь возле моста. Задумчиво повертев пенал в руках, я переложил его в нагрудный карман ветровки, подёргал дверь купе, проверяя замок и улегся на полку, сунув на всякий случай под подушку кобуру с пистолетом. Радиостанция начала бормотать что–то про санитарно–защитную зону и уголовную ответственность за незаконное проникновение на её территорию. О, АСО заработала. Автоматизированная система оповещения, если точнее. Да–да, знаю. Нельзя употреблять напитки местного производства, выпущенные позднее августа, воду из–под крана кипятить минимум два раза, не приближаться к агрессивно настроенным лицам из числа пострадавших, чётко и неукоснительно выполнять приказы органов правопорядка и прочее неинтересное, слышанное уже множество раз. Лучше бы музыку включили, честное слово. Вырубив радиостанцию, я улегся на бок и задумался. Стоит ли вообще идти к этому мосту? Что там, на другом берегу? Может, на опыты заберут, или пристрелят без лишних разговоров. Временный пропуск давно закончился, все допустимые сроки пребывания гражданских лиц в «очаге» – нарушены. Тут штрафом в пару тысяч не отделаться, факт. К тому же, коллеги и немногочисленные друзья наверняка меня уже похоронили. Если вдуматься, мне ведь даже комфортно слоняться по местной глуши с рюкзаком за плечами. Одиночество что в «очаге», что во внешнем мире – дело привычное. И вроде должность неплохая, ростом и лицом вышел, а вечером всё равно приезжаю в пустую квартиру, чтобы сидеть в кресле и смотреть в одну точку. Работа, дом, работа… в пятницу напиться в баре до поросячьего визга, в субботу болеть, воскресенье пролетит и всё по новой. А тут как–то… проще, что ли. Есть ты, есть непростые условия, есть желание проснуться утром живым и, желательно, здоровым. Адреналин, мать его. Приключения! В стенку вагона вдруг что–то ударило, с улицы раздался приглушённый, надрывный крик. Нет уж, на хер эти приключения. Я домой, пожалуй. Натянув на голову тонкое поездное одеяло, я закрыл глаза и почти сразу провалился в тяжёлый сон без сновидений.