Фаворит 5. Родная гавань

Однако не стоит недооценивать, пусть и весьма отсталое в индустриальном и военном плане, такое государство, как Крымское ханство. Просто так прийти нам, русским, объявить о своей власти по праву сильного, сделать очень и очень сложно.

При подобном узколобом подходе к делу покорения Крыма необходимо будет пролить такие реки крови… Да просто физически уничтожить большую часть населения Крымского ханства. Нужны ли такие завоевания?

Я сейчас имею в виду не гуманизм, хотя и мне претит идея геноцида какого бы то ни было народа. Я больше думаю о тех ресурсах, которые должны будут быть затрачены на то, чтобы уничтожить всех крымских татар. А потом, когда земля полностью обезлюдеет, придёт в запустение, нужно будет её ещё и начинать восстанавливать.

А где людей брать для этого? В реальности, возможно, существовали подобные проекты – заселить Крым полностью немецкими колонистами, вроде как и англичанами. Но я, например, считаю это куда худшим вариантом, чем попробовать наладить отношения с оставшимися на полуострове татарами. Еще не хватало нам мест, где европейцы со временем могут начать кричать о своей независимости.

– И ты же понимаешь, что людям нужно дать надежду, что они не будут умирать от голода? Что нам делать? С Османской империей больше не поторгуешь, ну или не сразу. Как жить? За счет чего богатеть? – задавал резонные вопросы как бы родственник.

И я был готов отвечать. Неоднократно думал о возможном переустройстве экономике Крыма, чтобы еще и мирными способами прибирать эти земли в состав Российской империи.

– Вот, дед, как я вижу, чем вы можете заниматься… – говорил я, когда внимательно выслушал разведданные от своего родственника, принял их к сведению, но не проявил никакой бурной реакции.

– Вот это, внук, самое главное. Чем заниматься будут мои люди и те, кто останется в ханстве, пусть и под рукой России. Поставлять рабов на невольничьи рынки у нас уже не получится… – дед усмехнулся. – Или Россия даст нам возможность покупать крепостных? Вижу, что не даст…

– Я думал, ты и сам прекрасно понимаешь, что у вас это не получится даже в том случае, если Крым не станет русским в ближайшее время. Время набегов на русские земли и тысяч полоняных прошло. Я даже думаю, что можно будет создать оборонительные укрепления, которые протянутся даже до Перекопа. Закрыть вас на полуострове, разделить Кубанскую и Буджацкую орды, обособить Ногайскую, и разбить их поодиночке… – серьёзным видом сказал я, хотя сам ещё не знал, возможно ли это технически.

А потом мы долго и обстоятельно говорили, какой может быть экономика в Крыму и чем могут заниматься татары, чтобы не быть бедными. Для людей крайне важен вопрос, а чем они будут зарабатывать на жизнь, когда придёт другая власть.

При этом уже сам факт того, что появляются знатные татары, которые видят немножко дальше собственного носа, которые понимают, что жить, как жили их предки, уже не получится – это вселяет надежду. Допустить хоть какие-нибудь набеги на территорию России я не могу. Значит, в той же Кафе или Керчи, в Гезлеве, где и без того уже крайне ограниченные рынки невольников, торговля рабами должна исчезнуть совсем.

А я видел у себя в фантазиях Крым с весьма процветающими и живущими в нём татарами. Во-первых, России нужно просто колоссальное количество лошадей. И, если использовать ту же самую уже проверенную на конезаводах герцога Бирона технологию искусственного осеменения, то любой конезаводчик, в том числе и в Крыму, будет иметь огромную прибыль. А русский рынок будет потреблять столько лошадей, сколько их будет поставлено. Тем более, что предстоят многие войны, а России нужна кавалерия. Пусть и крымские кони не подходят тяжелой коннице, но уланам, или гусарам, вполне.

Во-вторых, как я говорил своему деду, можно производить большое количество шерсти. Заниматься овцеводством в Крыму – это уже традиционное дело. Но я смогу поставить одну-две фабрики недалеко от Крыма, чтобы скупать практически всю ту шерсть, которую мне будут давать на реализацию. Или это сделаю не я, но найду того, кто заинтересуется подобным, даже на первый взгляд, весьма прибыльным проектом.

И это я не говорю ещё о том, что русский рынок сейчас становится даже более ёмким, чем рынок Османской империи. Всё то, по мелочи, чем торговали татары, армяне, греки с османами – всё это можно будет продавать в России. Причём, мирное соглашение всё равно же будет заключено, и тогда приоткроются торговые тропки и к османам.

Я говорил и поймал себя на мысли, что начинаю чувствовать себя словно Остап Бендер, когда тот рассказывал про межгалактический шахматный турнир в Нью-Васюках. Вот только я был полностью уверен, что развить Крым можно. И это я ещё не упоминал про виноградники и вино.

Уезжал я поздно вечером. Исмаил-бей приглашал меня посетить его дом, хотя и сам дед не знал, как это вообще возможно сделать. Он хотел расспросить меня о моей семейной жизни, о планах, то есть поговорить, в конце концов, как мог бы говорить дед со своим внуком. Вот только… слишком поздно. И я устал от долгих разговоров о политике, о будущем, о тех силах, которые могут восстать против хана в Крыму. Так что не было уже никакого желания говорить еще и о чём-то личном.

Главное было сказано… Теперь нужно в срочном порядке слать вестовых к Миниху, с информацией. Но еще придумать, как сохранить в тайне не факт встречи. А что я встречался со своим родственником.

Глава 4

Болезнью шутит тот, кто ран не ведал.

У. Шекспир

Царичанка (южная граница с Диким Полем)

25 мая 1735 года

Небольшой городок Царичанка за зиму, и уже почти всю весну, превратился в кишащий войсками крупный город. Не реже, чем один раз в две недели сюда прибывал новый полк для участия, как первоначально предполагал фельдмаршал Христофор Антонович Миних, в военной кампании следующего года.

Неделю назад с целой дивизией подошёл недавно ставший фельдмаршалом Пётр Петрович Ласси. Миних, наконец, нашёл общий язык с этим военачальником. Впрочем, они и не ссорились. А то недоразумение, которое случилось под Данцигом, оба немца на русской службе смогли решить в русской же традиции. Выпили, высказали друг другу всё то, что было на душе, на хмельную голову озвучили своё уважение, ну и принялись за дело.

После комментариев и приведенных фактов Миниха, Ласси также проникся идеей улучшения санитарного состояния в армии. Во многом именно этим они и стали заниматься, постоянно третируя своих офицеров и устраивая нескончаемые проверки. В общей сложности в Царичанке и её окрестностях собралось уже более двадцати двух тысяч солдат и офицеров.

И это только русские силы. Башкиры, согласно договору с империей, привели десять тысяч своих конных воинов. Правда, должны были привести пятнадцать тысяч. Но и такое количество степняков казалось Батыевом нашествием. Они же привели по две, часто по три, лошади каждый.

Если степь все-таки подожгут!.. Как же столько коней прокормить? Вот только, степь по берегам Днепра нынче пустая. Кто из степняков пошел к Азову, где собирает войско Каплан Герай. Хан, по данным разведки, остановился и ожидает подхода Ногайской Орды. Иные, как Буджацкая Орда, отправилась ждать прихода турецкого войска к Аккерману. Так что пройти в Крым можно, никто особо не будет мешать.

Оба фельдмаршала понимали, что почти тридцать пять тысяч воинов, включая иррегулярные войска степняков, не могут сидеть без дела ещё практически целый год. Это даже чревато резким падением дисциплины и огромными проблемами, в том числе связанными и с недоверием к инородцам. Нужный действия.

– Господа, высказывайтесь! – открыл военный совет Христофор Антонович Миних.

– Прошу, простить меня, если скажу что-то не так, но, по моему разумению, единственное, что мы должны нынче сделать – это пойти к Перекопу! – первым высказался Александр Иванович Румянцев. – Стоять – только проедать припасы. Дезертирство скоро станет костью в горле… А башкиры пришли не стоять, они хотят доказать, что воины.

Это Румянцев и привёл огромную массу башкир. А так же Александр Иванович сопровождал три пехотных полка. Румянцев, как никто другой, понимал, что башкирам нужна война. Просто так сидеть на одном месте они не станут, обязательно начнётся какой-то конфликт. Кроме того, башкирам нужна война прибыльная для них.

– Мало у нас было головной боли? – сказал один из приглашённых офицеров.

Но практически все присутствующие, в том числе и командующий, как и его заместитель, Ласси, кивнули в знак согласия. Для Миниха лучшим решением было бы увести башкир обратно в степь. А то приходится постоянно оглядываться на них. Кроме того, саксонец просто терялся при необходимом общении с этим народом. Слишком разная культура.

Однако фельдмаршал понимал и политическую подоплёку участия башкирского войска в войне против Крымского ханства, как и против Османской империи. Договор в Петербурге между башкирами и Российской империей подписан. И теперь, чтобы ещё больше связать отношения, нужна дружба на крови. К сожалению, но просто жизнь такова, что любой договор держится либо на страхе, либо на общем деле. И крепче то тело, которое грязное, но обе стороны вымазались в нём одинаково.

– Признаться, господа, – Миних сегодня решил быть более откровенным, чем обычно. – Я не думал, что та армия, которая выдвинулась в Крым, преодолеет Перекоп. Более того, удалось захватить существенные запасы фуража и провианта неприятеля. Скорее компания этого года для меня была разведкой. Но если так сложилось… Да, нам пора действовать. Нужны подкрепления и нажим. Нужны бои и, наконец, забыть о позоре Прутского похода! Русский должен бить турка! [имеется ввиду Прутский поход 1711 года, когда Петр Великий проиграл туркам и сам чуть не был взять в плен]

Другие присутствующие офицеры удивились подобным всплеском эпоций фельдмаршала.

– Нужно отдать четь генерал-лейтенанту Леонтьеву… – сказал фельдмаршал, еще больше вгоняя в недоумение присутствующих.

Все знали, что Миних и покойный ныне генерал Леонтьев были настоящими врагами. И теперь даже те, кто мог бы быть на стороне генерал-лейтенанта Леонтьева, конечно же, в любом случае высказывались в поддержку Миниха.

Вот только в войсках, да и в Петербурге, в основном принята та точка зрения, что Леонтьев пал смертью героической, практически чуть ли не первым войдя на территорию турецко-татарской крепости. Фельдмаршал же Миних, зная в подробностях, как именно умер Леонтьев и что он делал, решил поступить благородно и не порочить имя уже погибшего своего врага. Так что для всех генерал-лейтенант Леонтьев стал образцом героического генерала. Но все равно, чтобы вот так, прилюдно признать героизм своего личного врага?

– Ещё мнения? – спросил фельдмаршал Миних, но никто больше не стал высказываться. – Как мы готовы к переходу? Доложите о наличии всего необходимого!

Доклад на эту тему обстоятельно готовил Пётр Петрович Ласси. Уже учитывалось то, что татары могут поджечь степь и засыпать колодцы. Это маловероятно, но может быть. Так что вопрос фуража и воды стоял одним из главных. Даже, может, более важным, чем достаточное количество пороха и ядер.

По тем отчётам, которые присылались генерал-майором Юрием Фёдоровичем Лесли, ставшим после погибшего Леонтьева командующим русской армией в Крыму, уже была взята знатная добыча. Пороха, причём не только турецкого, но и французской выделки, в крепости было взято огромное количество. Ядра и картечь там также были в достатке. Фуража с избытком. Столько конницы в русской армии и нет, чтобы потребить все приготовленное турками и татарами. Ну и продукты. Часто экзотические, когда солдат даже заставлять нужно такое есть. Как рис, или финики, изюм с курагой и черносливом.

– Так что мы можем не дожидаться очередного обоза с оружием, а выступить к Перекопу и там провести перегруппировку, довооружить трофейным оружием те полки, в которых не хватает фузей или артиллерии, – заканчивал свой доклад Ласси.

Фельдмаршал Миних нахмурил брови, стал размышлять. Христофор Антонович думал, что слишком много происходит совпадений, чтобы ему всё-таки придерживаться прошлого плана и готовить основную военную кампанию на следующий год. Не любил основательный немец действовать по обстоятельствам, но только по плану.

Предполагалось, что Александр Иванович Румянцев пробудет в башкирских землях намного дольше. Но он здесь, да ещё и привёл огромную массу башкирских воинов.

Предполагалось, что Леонтьеву не удастся дойти даже до Перекопа, что он вернётся, так как тактика выжженной земли отработана татарами досконально и они не дали бы возможности русской армии наскоком взять большую крепость. Но дождливая погода, правильное построение при переходе… и Перекоп уже позади…

Вопрос вызывает войско Крымского хана, которое, пусть медленно, с немалыми трудностями, в том числе из-за партизанских действий дагестанских племён, но уже подходит к Крыму. Однако, эти данные говорят скорее в пользу того, что нужно идти в Крым, причём, спешить.

Никто не сомневался, что с этими войсками, что сейчас есть в распоряжении Миниха, он может дать бой крымскому хану. А, если ещё удастся соединиться с тем войском, которое сейчас должно подходить к крымскому городу Гезлеву, то больше серьёзных противников в Крыму у русских не будет. Турки? Они как-будто выжидают, не спешат, ждут чем закончится Крымский поход. Словно само рассосется. И это шанс.

– Через три дня выступаем! Посылайте вестовых в Петербург с реляциями, отправьте вестовых в Перекоп, – сказал Миних, резко поднялся со своего стула, увлекая за собой остальных офицеров.

А потом Христофор Антонович, пригласив лишь Румянцева и Ласси, отправился в свой дом. Именно с этими двумя офицерами командующий хотел ещё раз обсудить ход военной кампании.

Миниха не оставляла в покое мысль: Азов без внимания, без взятия этой турецкой крепости не совершает ли он ошибку. Вот это и хотелось бы обсудить.

* * *

Петербург

26 мая 1735 года

Неожиданно для всего петербургского общества государыня резко, в сопровождении лишь ограниченного круга приближённых, отправилась из Петербурга в Петергоф. Такой поступок императрицы не должен был смутить ни одного придворного, если он только не знает правил. Все без порядка, заведённого самой же Анной Иоанновной.

Обычно не меньше чем за неделю предупреждали всех придворных, что государыня отправляется в свою загородную летнюю резиденцию. После этого все интересующиеся могли наблюдать сборы императорского двора. Особенно были любопытными сборы тем, кто никогда не был во дворце. Можно было увидеть многое из императорской утвари.

Это же был не тот случай, когда «сел в карету – да и поехал». До того доходило, что немалую часть мебели перевозили в Петергоф, особенно те предметы, которые государыня привыкла видеть в своих покоях.

Затем целыми обозами, многочисленными каретами в Петергоф направлялись те, кто являлся обязательным атрибутом русского императорского двора: карлики и карлицы, бабки и девки-рассказчицы, егеря и дворцовые оружейники… Да много, кто должен был отправляться вперёд государыни за пару дней до её отбытия в Петергоф.

Сейчас этого ничего не было. И тревога поселилась в сердцах петербуржцев. Когда людям что-то непонятно, когда ломается их привычный уклад, в голову начинают приходить мысли. И не всегда добрые. В этот раз самые дурные ожидания оправдывались.

– Говорят, что матушке-государыне больно худо стало, – собрав вокруг себя всяких князей да иных знатных дворян, вещала Авдотья Буженинова. – Не дотянет и седмицы.

Из карлицы такая скорбь сочилась, что все и каждый начинали практически искренне ей сопереживать. Ну и себе, конечно. Это же какая ужасная неопределенность наступит. И кого на престол ставить?

– Медикусы совет дали, что промозглый воздух Петербурга нынче не подходит для нашей Императрицы. А она, родная наша, и сказала: «Помирать буду, так уж лучше в Петергофе, у фонтанов!» – продолжала нагнетать обстановку Буженинова.

Вокруг ближней девки государыни собиралось всё больше и больше людей. Они толпились, и не видно, откуда звучат ответы на многие вопросы. Хоть бери Авдотье, да веди всех этих людей в тронный зал Летнего дворца. да под самую громаду трона. Может только если она взберется на постамент, ее и увидят.

А пока словно ниоткуда исходили столь душещипательные, разрывающие сердце звуки. Но ни у кого не возник вопрос, почему же Буженинову государыня с собой не взяла. Те, кто немного знал расклады при императорском дворе, понимали: без этой карлицы государыня, порой, и шага сделать не могла. Или все же был человек, обративший на это внимание?

– А тебя, девка, отчего же с собой не взяла императрица? – раздался вечный голос в толпе.

Все резко обернулись в сторону Артемия Петровича Волынского. Его тон резко контрастировал с той скорбью, что стояла вокруг. Может, и во многом притворной, подпитанной тем, что придворные оказались в полной растерянности. Но все равно, скорби.

– Тебе ли, батюшка, не знать, с чего я осталась здесь! – быстро нашлась Авдотья. – Али ещё не ведаешь, что тебе, славному статс-министру, доверена свадьба моя? Государыня уповала, что ты всё сладишь по чести. А я осталась как бы с будущим мужем своим, хозяином, скорбь разделить [в реальной истории именно Волынский занимался “ледяной свадьбой”, когда Буженинова вышла замуж за графа Голицына, шута и квасника императрицы].

– Да какая скорбь, коли государыне худо стало? – зло выкрикнул Волынский. – Пройдёт приступ, и всё будет добре, как и прежде. Разве же ране такого не было?

Артемий Петрович был еще раздражен, что его вроде бы как пригласили с докладом. А докладывать, как оказалось и некому.

– Твои слова да Богу в уши, батюшка. Так мы и сами на то уповаем. Токмо лекари говорят, что такого худого и таких хворей у государыни ещё не было. Как же мы будем без неё! – и Буженинова расплакалась.

Вид плачущей милой карлицы с ангельским лицом побуждал и других пускать слёзы. Но не Артемия Петровича Волынского. Оправдание Бужениновой он взял на веру. Ну не могут же заблуждаться все те, не самые последние люди, кто уже скорбит по государыне!

Волынский знал, что государыня собиралась выдавать замуж свою ближнюю девку. Да ни за кого бы то ни было, а за квасника Голицына. Вот только это пока было тайной. А сама свадьба должна была состояться лишь зимой. И у Волынского уже были искромётные идеи, как сделать эту свадьбу, как умаслить императрицу, чтобы ещё больше снискать её доверие и признательность. А теперь… Все труды насмарку?

Волынский понимал, что больше никакой серьёзной информации ему от Авдотьи не получить. По крайней мере, не сделать этого, пока вокруг неё будут толпиться другие придворные. Так что он пошёл иным путём, чтобы развеять последние сомнения.

Артемий Петрович, не жалея серебра, расспрашивал каждого из придворных слуг, из тех, что остались в Летнем дворце, а не отправились вслед за государыней. Он понял, что ни одного медика во дворце нет – все отправились в Петергоф. Это, действительно, уже о чём-то говорило.

Да и не стали бы поднимать такую панику в Петербурге, если бы на самом деле государыня не была при смерти. Это же был бы откровенный бунт. Зачем государыне такое? Не он, не Волынский со товарищи, так кто-то другой стал действовать. Нашлись бы десятки людей, которые захотели бы использовать ситуацию в свою пользу.

Если сейчас государыня умирает, то наступают такие лихие времена, что как бы не случилось смуты. И Волынский прекрасно понимал, если бездействовать, то он останется лишь сторонним наблюдателем за разворачивающимися событиями.

Спешно, чуть ли не бегом, Артемий Петрович покидал летний дворец.

– Гони к Остерману! – грозно и решительно приказал Артемий Петрович главному кучеру своего экипажа.

Волынский уже знал, что Ушаков находится рядом с государыней. Все в Петербурге знали, что фаворит Бирон отправился в Москву, где он контролировал организацию нового конного завода. Значит, герцога нет ни в Петербурге, ни рядом с государыней. А пока до него дойдут слухи о том, что происходит в столице и её окрестностях, уже многое можно будет успеть сделать. Это не менее пяти дней, даже если верховые будут сильно спешить, и Бирон будет скакать не в карете, а на заводных конях.

– Ну уж, старый лис, только посмей мне отказать! Без тебя обойдусь, а потом… как и всех немцев… – бурчал Волынский, глядя в окно, как мимо проносятся дома, как всё больше людей выходит на улицы Петербурга.

Такая активность петербуржцев позволяла отринуть любые сомнения. Законы толпы применимы даже к этому весьма неглупому человеку.

Когда карета остановилась, Артемий Петрович, не дожидаясь, пока ему откроют дверцу, сам вышел из экипажа, споткнувшись, чуть не упав – привычных лесенок у кареты не стояло. Чертыхнувшись, прокрутив в голове, но не высказав вслух немало бранных слов, Волынский посмотрел на дом Андрея Ивановича Остермана.

Артемию Петровичу было не понять, почему у такого человека, как статс-министр Остерман, нет достойных хоромов, собственного дворца. На благодарности от государыни, выраженные в звонком серебре, можно было построить куда как более просторное жилище.

Волынский подошёл к двери и сам, опережая слугу, постучал в дверь тяжёлой железной, декорированной орнаментом круглой ручкой.

– Что угодно, сударь? – дверь открыл пожилой слуга, чуть ли уже не старик.

– Доложи барину, что статс-министр Волынский прибыл для важного разговора, – с трудом сдерживая раздражение, сказал Артемий Петрович.

Он уже догадывался, что именно сейчас происходит. А последующие слова слуги только убедили Волынского в своей правоте.

– Батюшка-то наш совсем хворый… подняться не в силах с постели. Так что вы, барин, не серчайте, но не будет разговора, – сказал слуга и состроил такое огорчение, что в этой своей эмоции мог бы посоперничать даже с Авдотьей Бужениновой.

– А ну пошёл прочь! – взревел Волынский, отталкивая старика в сторону.

Не такой уж это был старик. Скорее, прикидывался немощным. Не получилось у министра отбросить далеко, казалось бы, щуплое тело слуги Остермана. Но подоспели слуги самого Волынского, которые оттащили русского дворецкого в сторону, освобождая проход своему хозяину.

Артемий Петрович быстрым шагом шёл в сторону лестницы, ведущей на второй этаж далеко не самого богатого в Петербурге дома. Он успел отметить, что в его собственном доме убранство куда как роскошнее, вещи выглядят дороже. А ведь Остерман в иерархии Российской империи находился очень высоко, выше Волынского. Оттого Артемий Петрович и хочет заручиться поддержкой. А еще из всех прошлых интриг именно, казалось, тихий Остерман выходил победителем.

– Сьюдарь, тудья нэ можно! – на ломаном русском возле опочивальни Остермана, Волынского остановил смутно знакомый ему человек.

Где-то это лицо уже мелькало, как бы не во время важнейших событий в Российской империи, свидетелем которых был Волынский.

Артемий Петрович опешил. С одной стороны – отбрасывать старого слугу, явно недворянского происхождения; с другой – идти на конфликт с этим молодым человеком, который явно знает, с какой стороны держать шпагу. Да и сейчас он схватился за эфес, недвусмысленно намекая, что именно собирается сделать, если Волынский будет настаивать на своём.

И тут двери в спальню Остермана раскрылись. Андрей Иванович, опираясь на плечи двух своих слуг, закатывая глаза, выглядел таким больным, что краше в гроб кладут.

– Что ж ты, Артемий Петрович, шуму поднял? – проскрипел, будто столетний старик, Остерман.

– Андрей Иванович, вижу, что худо вам. Только вот России будет ещё хуже, коли ничего не делать! – воскликнул Волынский, тщательно изучая при этом поведение «больного».

Он догадывался, что всё, что видит, это уловки Остермана. Сколько раз, когда решалась судьба России, когда нужно было выбирать чью-то сторону, Андрей Иванович вдруг начинал «болеть». Может потому и побеждал в интригах. Уходили сильнейшие, Остерман всегда оставался.

– Кхе! Кхе! – закашлялся Андрей Иванович Остерман. – Стар я уже стал, да хворый совсем, чтобы судьбы России решать. Это вам, молодым, о грядущем думать нужно. Пойду я лягу, а то нешто сложно мне говорить с тобой, Артемий Петрович.

Слуги, поддерживавшие, казалось бы, совсем немощного Андрея Ивановича, развернулись и практически понесли хозяина к его кровати. А перед Волынским захлопнулась дверь.

Он мог бы прокричать про неуважение, посулить Остерману кару, но не стал. Зато взял на заметку: можно будет оправдать свои будущие действия тезисом, что в русской политике засилье немцев. Причем уже без исключения, которое Волынский собирался сделать в отношении Остермана.

А реальность такова, что, если Волынскому срочно не найти кого-то из тех же немцев себе в поддержку, то можно получить немецкое сопротивление. И хитрый лис Остерман, по мнению Артемия Петровича, на роль ситуативного союзника подходил более всего. Не срослось.