Фаворит 4. Крым наш!

Пока всё получалось – если, конечно, не переживать из-за непогоды – очень даже складно. А по весне начнут разрабатывать сразу четыре места, где гарантированно, как по предписанию майора Норова, так и по изысканиям геолога Норова, выходят золотые жилы.

Но первое золото отправится к Норову раньше. Самого Александра Лукича может и не быть в Петербурге. Но есть трактир, ресторан, куда можно будет доставить золото. И обязательно, лишь малыми партиями, если не будет иных распоряжений.

Вот только Лапа еще не решил, как ему быть со своей долей. Не получится ли так, как у башкир? Золото есть, а возможности его тратить в полный рост, нет.

* * *

Петербург

27 ноября 1734 года

Дорога из Москвы до Петербурга была самой комфортной. Отличные почтовые станции, где и лошадей можно было поменять, ну или дать коням добротный, в тепле и сытости, как и их хозяевам, отдых. Тут же и трактиры не самые худые. Так что… Пусть и мороза установились где-то по ощущениям минус десять-пятнадцать по Цельсию, ехать было очень даже нормально.

Тем более, что в компании с Акинфием Никитичем Демидовым время убивалось, словно линейный строй солдат картечью в упор, быстро и беспощадно. И такие имена я узнал и столько узнал…

Что? В Англии начался промышленный переворот? Там лучшие станки были? Чушь! Для начала восемнадцатого века, как есть – чушь! Петровская Россия, по моим ощущениям была впереди планеты всей. Станки были изобретены и сверлильный и шлифовальный и для одновременной обтюрации двенадцати стволов на одном станке. И не только это.

И пусть все на водной тяге. Но вместе с тем, лучшие на момент создания, станки были в России. И имена тут… Не только Нартов. Хватало самородков. И это говорит о том, что если создавать в России возможности для самореализации, и уникальные люди найдутся. Богата земля русская на самородков, бедная она только на реализацию многих передовых идей. Но зря ли я тут? Будем и это исправлять.

На посту, на въезде в Петербург меня сразу же дернули. Вежливо, но так, что шансов отказаться не было. Да я и не искал причин отказываться от общения с главой Тайной канцелярии розыскных дел.

Так что, отправив роту отдыхать, ну и ждать меня в ресторане «Астория», уж очень не терпелось там побывать, я поехал с сотрудником Тайной канцелярии на рандеву с Ушаковым.

С корабля получилось и не на бал, и не на баб. А сразу же включаться в работу.

Глава 4

Грамотные люди могут жениться по объявлению, безграмотные – только по любви.

Дон-Аминадо

Петербург

27 ноября 1734 года

Андрей Иванович Ушаков встречал меня, словно своего давнего друга. Такая реакция главы Тайной канцелярии розыскных дел и нисколько не должна была меня смутить. Я прекрасно понимал, что это – игра. Что-то от меня нужно. И что именно – я догадывался.

– Мне было бы крайне прискорбно, если б мы с вами говорили в пыточной. Даёте ли вы мне слово, что не станете никоим образом вредить господину Линару? – спросил Ушаков.

До этого минут десять он расплывался в дифирамбах, оценивая всю ту работу, которую я провёл в башкирских землях. Но вот последними своими фразами Ушаков чётко поставил вопрос и завершил всё представление.

– Он должен принести мне виру! – решительно сказал я. – Пусть это будет в деньгах, в серебре, но он должен поплатиться за то, что сделал. В ином же, ваше высокопревосходительство, я понимаю, что смерть саксонского и в тот же момент и польского посла пойдёт во вред Её Величеству и нашему благословенному отечеству. А вреда Родине я не желаю.

Андрей Иванович хмыкнул, резко поднялся со своего стула и стал расхаживать по кабинету. Мы находились в небольшом особняке, буквально через три дома после нынешнего Зимнего дворца. И это не был дом Ушакова, но это и не была резиденция Тайной канцелярии.

Андрей Иванович всё ещё ходил кругами, явно злясь на меня, а я подумал над тем, чтобы спросить: а что это за такое здание чудесное, в котором я нахожусь?

– Ваше высокопревосходительство, а не продаётся ли этот дом? – спокойным тоном спросил я.

– А? Что? – Ушаков явно не этого вопроса ждал от меня. – О чём вы думаете, господин майор? Мне всё же следовало бы с вами разговаривать в пыточной?

Конечно! Вот так вот просто он возьмёт и отправит меня в пыточную! Всё же секунд-майор гвардии Её Величества – это не хухры-мухры. Это уже серьёзно. Мне даже интересно, как будут выходить из сложившегося положения в Измайловском полку. Весь мой чин предполагает командование батальоном. Или всё-таки продолжится формирование третьего Петербургского батальона, и именно я в нём стану командиром? Было бы неплохо.

– Я бы посоветовал вам, господин майор, не быть столь уверенным, что я не отправлю вас на дыбу. Знаете ли… «Слово и дело» – те слова, что вы проговорили в Уфе, позволяют мне с вами сделать многое, – сказал Андрей Иванович Ушаков и, гад такой, резко изменил моё настроение в худшую сторону.

А ведь действительно – едва я сказал «Слово и дело», меня должны были напрямую тащить к Ушакову, даже если расстояние от Уфы до Петербурга – немалое и исчисляется в тысячах вёрст. Я, грешным делом, уже подумал, что слова эти остались лишь словами, а не формулой, которую многие считают едва ли не магическим проклятьем и по которой меня должны были привести в Тайную канцелярию. Сказаны они были тогда к месту, а вот сейчас – неуместны.

– Осознали, господин Норов? И какой же теперь у вас будет ответ на моё требование?

Я пристально посмотрел на Ушакова. Понимаю, что он ждет моего полного согласия и обещания, что не буду трогать Линара. Но…

– Вира! Андрей Иванович, рубль. Один рубль вирой он должен мне дать.

– Вы хотите унижения посла иноземного государства? – строго спросил Ушаков.

– Посол заплатил бандитам, чтобы они убили офицера гвардии ее величества. Погибли… Геройски погибли гвардейцы. И при этом только рубль, – сказал я, не отводя взгляда от «тигриного» взгляда Ушакова.

– Он нужен Отечеству! – настаивал Ушаков.

Если бы вопрос не звучал так, как я его поставил, что напали на защитников императрицы, то уверен, что разговор был бы куда как короче. Может быть и не в этой локации, а где-нибудь метров пять под землей, где висят веревки и часто люди на них. Где горит огонь, но не для того, чтобы освещать помещение, точнее не столько для этого. А чтобы нагревать железные предметы. И оказаться тем, кого будут проверять на степень прожарки, мне не хочется.

И понимаю я, что Линар завербован и таковым нужен России. Скорее всего, сработал Ушаков. И это не может не радовать. От послов в этом времени много зависит. Порой посол может и самостоятельно определить степень отношений между страной, которую он представляет и тем государством, где он находится с посольством.

– Рубль. И не публично. Знать будут только солдаты и офицеры моей роты, – предложил я крайний вариант.

– Будет вам, господин Норов, рубль, – усмехнулся Андрей Иванович. – Вы не подумайте. Я даже понимаю вас. Но служба государева – она первее за все!

– Поверьте, что и у меня она главнее прочего! – отвечал я.

– Я дам вам свой экипаж. Не стоит его светлость герцога Бирона заставлять ждать. Мой человек первым вас перехватил. А так… Поздравляю со скорой свадьбой!

Чего мне только стоило не показать своего удивления! Но не доставил удовольствия Ушакову, который явно ожидал более эмоциональной моей реакции на сказанное.

Свадьба?

– Венчание с Юлианой Менгден? – почти кричал я в присутствии герцога уже через час после того, как покинул Ушакова.

– Вы забываетесь, секунд-майор. Умерьте тон! – сказал Бирон, отпивая из бокала венгерское вино.

Мы находились в левом крыле Зимнего дворца, в противоположном от того, что занимала императрица. Комната была не по царски малой, но богато обставленной вычурной, скорее на французский манер, мебелью на тонких ножках с изгибами. Голландская и немецкая мебель обычно более устойчивая и основательная. Так что Франция по-тихоньку проникает в Россию и сейчас.

– С чего решение о моем венчании принимается без меня? – спросил я.

Понятно уже почему. Особенно, если знать то, как решала свои амурные дела Анна Леопольдовна в иной реальности. Тогда она женила Морица Линара на той же Менгден, своей подруге, чтобы было удобнее встречаться с любовником-саксонцем.

Мне нравится Анна, но… Я же не вещь. И не против женитьбы. Вот только кроме гипотетического доступа к телу и сердцу Анны Леопольдовны, хотелось еще и материальной выгоды от такого важного поступка.

– Что в приданном? – спросил я.

– Приданное? А разве не понятно? Вы будете допущены к Анне Леопольдовне. Вы! А не мой сын, или кто иной. И вы будете мне говорить обо всем… О ее желаниях, чаяниях, стремлениях. А я помогу вам. Я уже помогаю вам, – Бирон недоумевал почему я сопротивляюсь.

Я не сразу ответил. Нужно было подумать, как так подобрать слова, чтобы мое требование хорошего приданного было аргументировано.

И вовсе эта история с женитьбой… Я и не против, по сути. Да и сама Менгден недурна собой. Противно с ней находиться не должно. Если только не полная дура. Но то, что она уже столько времени при великой княжне говорит только в пользу изворотливости ее ума.

И я понимал, что сейчас такой брак только продвинет меня, позволит расти в чинах. Не будет чего-то экстраординарного, просижу в секунд-майорах и пять и десять лет.

А тут Бирон хочет через меня приручить Анну Леопольдовну? То есть я, ее любовник, буду способствовать возвышению Бирона, как будущего регента при еще не рожденном наследнике Российского престола? Пусть так и думает. Но за это платить нужно.

– Ваше предложение по разведению лошадей возымело хороший результат. Я готов заплатить тысячу рублей за это, – сказал Бирон и посмотрел на меня изучающе.

Я сейчас запрыгаю от счастья и забуду обо всем? Как же! Великий Бирон предлагает мне целую тысячу рублей! Так нет же… У меня сейчас самого больше трех тысяч. Я же забрал большую часть схрона серебра своего двоюродного братца, когда нашли ту землянку, где он задушил какого-то мужика.

– Благодарствую, ваша светлость. А что по преданному? – настаивал я на своем, но, увидев, как скривился герцог, поспешил объяснить: – Это же и мне урон чести и всей гвардии. Как же выглядеть все это будет? Секунд-майор, обласканный ея величеством, берет девицу… И девицу ли… Без приданного. Много слухов будет, подозрительного. На ее высочество

– Да… Приданное нужно, – после некоторой паузы согласился с моими доводами герцог. – Иначе сильно все подозрительно. Да и Менгден… Она же без земли.

А потом Бирон встал со своего изящного, я бы сказал барочного, кресла, подошел к столу, раскрыл одну из папок, начал перелистывать страницы.

– Вот! У вас же под Калугой родовое гнездо? Ближе всего есть поместье Каширы. Почти тысяча душ, пять деревень. Это очень доброе приданное будет, – обрадованно говорил Бирон, тряся один из листов бумаги из той папки.

Я так предполагаю, что в этих бумагах все свободные поместья. И этим распоряжается Бирон. Велика все же сила у герцога.

Что же касается знания географии у немца-фаворита, то ее следовало бы подучить. Не помню точно, но до двухсот километров между Каширой и Калугой. И это по нынешним временам никак не близко. Это четыре-пять дней пути.

Но не дурак же я отказываться от такого ресурса! Тем более, что Кашира – это пусть и не земли Дикого Поля, будущей Новороссии, но тоже там можно развернуться с сельским хозяйством. Да и до степи ближе, до Тулы недалеко. Можно будет думать и о производстве.

– Вы еще и думаете? – возмутился Бирон.

– Нет, нет, ваша светлость! Конечно же я согласен, – сказал я и вновь задумался.

Нет в этом времени браков по любви. Любовь только-только зарождается, как явление, на которое вовсе обращают внимание. А так, брак – это скорее про расчет.

И будет ли мне Менгден мешать моим делам? Да, нисколько. Мы можем даже раздельно жить, числясь лишь супругами. Галантный век приходит, уже многое позволительно. А вот такое мощное поместье мне было бы не заполучить и за пять лет и может за всю свою жизнь.

Да и вообще… Если что-то нельзя предотвратить, а решение фаворита, да еще и согласованное с волей императрицы, я предотвращать пока не могу. То нужно это веселье возглавить.

Женюсь! Но только потом, война, знаете ли. А вот поместье было бы неплохо заполучить уже сейчас.

* * *

Самара

27 ноября 1734 года

Александр Иванович Румянцев пил кофий в одной из трёх изб, спешно сооружённых прямо посреди реки Яик. Генерал-аншеф размышлял над тем, правильную ли он избу выбрал.

Как в той русской сказке: выберешь правую избу – утопят подо льдом реки; выберешь левую избу… тоже захотят и утопят в реке. И только в средней избе был поставлен огромный стол, на котором сервированы многие яства.

Причём правоверный мусульманин должен был оценить выбор блюд: тут не было ничего из свинины – в основном, баранина и козлятина. Да и хмельное на стол не поставили. Хотя что выпить – у Румянцева имелось.

Александр Иванович с вниманием отнёсся к рекомендациям Норова, который утверждал, что если в малом пойти на уступку степнякам-кочевникам, например – не ставить на стол то, что у них под запретом, харам – можно добиться куда большего в переговорном процессе.

– Пусть заходят! – настроившись на решительный и сложный дипломатический бой, сказал Румянцев.

Через пятнадцать минут – ровно столько потребовалось башкирским старейшинам, чтобы преодолеть расстояние до середины реки – в большую, просторную избу стали заходить представители башкирского народа. Не все сюда собрались, не все успели доехать, некоторые и вовсе не узнали о том, что русский генерал собирает их для беседы. Но больше половины старейшин присутствовало.

Они входили по одному в избу и осматривались. Каждый из старшин ждал подвоха, коварной хитрости от русских.

И во многом они были правы. В двух других избах были вырублены проруби, в которые предполагалось сбрасывать всех вошедших и баграми не давать им всплывать, а заталкивать под лёд [таким образом с башкирами поступал один из губернаторов Оренбургской губернии – Неплюев].

Александр Иванович Румянцев повелел собрать все возможные сведения о том, с какими намерениями прибыли старшины. Исходя из полученных данных, русский генерал и принимал решение, в которой избе встречать их.

И пусть первоначально Румянцев и сам склонялся к тому, чтобы решить башкирский вопрос мирно, но даже после общения с Норовым Александр Иванович не отрицал силовой вариант. И одномоментно убить многих потенциальных лидеров бунтовщиков – это, по мнению Румянцева, сразу же предоставляло фору для русских войск.

Ведь после устранения старшин, несмотря на непогоду и установившиеся устойчивые морозы, генерал предполагал повсеместно атаковать кочевников.

Да, это было бы сложно, санитарные потери в русских полках могли быть немалыми. Однако сейчас степняки не кочуют – они остановились в своих стойбищах на зимовку. И есть возможность не бегать по степи и выискивать башкирские орды, а уничтожить большую часть активных башкирцев ещё зимой.

– Знакомы ли вы, старшины башкирские, с теми кондициями, что обещаны были секунд-майором Норовым? – когда представители башкирского народа расселись на мягких подушках, разложенных на коврах, что в свою очередь лежали прямо на расчищенном льду, спрашивал Румянцев.

Сам же генерал сидел на стуле. С одной стороны, он уважил башкир и предложил им расположиться так, как они привыкли. И даже подушек навалили преогромное количество. С другой же стороны, теперь выходило так, что Александр Иванович Румянцев возвышался над всеми башкирскими старшинами лишь потому, что предпочёл соблюсти и свои традиции и сидеть на стуле. Казалось, что на переговорах соблюдаются особенности традиции и культуры. Но есть нюанс. И благодаря этому нюансу сейчас Румянцев взирал на восьмерых башкирских старейшин свысока. Правда, не позволял себе уничижительного взгляда.

В полный рост поднялся один из башкирцев.

– Я Тевкелев. И могу говорить от родов Ютаевых и Алкалиновых. У нас семнадцать тысяч воинов и большие орды, и мы хотим заключить соглашение с Россией!

У Румянцева был свой переводчик. Однако он заметил, что и башкирцы привели своего толмача. Так что генерал повелел, чтобы сперва переводил переводчик от башкирцев – юноша с европейскими чертами лица, а уже потом он слушал уточнение своего переводчика. Это несколько удлиняло переговорный процесс, но сделано подобное было намеренно. Румянцев всегда любил взять некоторую паузу на размышление, не озвучивать первое, что приходит в голову.

– Изучили ли вы те кондиции, что я привёз из Петербурга? – после взятой паузы ещё и на то, чтобы поесть, спрашивал Румянцев.

Башкирцы изучили. Основные пункты этого договора уже и так ходили, постепенно распространялись – сперва людьми Алкалина, а после и всей коалицией башкир, которые выступали за договор с Российской Империей.

Вновь поднялся Тевкелев.

– Со многим мы согласны. В том договоре многое уступаем от себя. Но желаем, чтобы в кондиции внесены были два условия. Никогда не холопить башкир кому-либо, будь то магометанской веры али христианской. И второе – за все те земли, что уже заняты русскими помещиками, они повинны выплатить нам деньгу. И Россия повинна оборонять нас от притязаний и калмыков, и киргизов-кайсаков. А земли те, что уже взяты кайсаками младшего жуса, повинны тоже быть оплачены!

Александр Иванович Румянцев нахмурился, делая вид, что он крайне озадачен этими двумя пунктами. На самом же деле он считал, что будет куда как сложнее договориться. Система крепостей, которые должны были быть воздвигнуты, как и сам Оренбург, – с этим башкиры согласились. При том условии, что они могут свободно как входить в эти русские города для торговли или наниматься на службу, так и выходить из них. Причём торговать башкирцы в этих городках должны были беспошлинно. Как и русские купцы – во всех стойбищах башкирцев.

Вопрос веры также башкирами обходился стороной. Они приняли то, что их единоверцы могли бы переходить в православие без каких-либо помех. При этом русские не должны были разрушать мусульманские мечети и устраивать гонения на мулл.

– Если это – всё, то мы можем договариваться. И пусть под этими кондициями подписываются остальные старейшины. Кто не подпишет кондиции до апреля – тех Россия признает врагами своими и бунтовщиками. К апрелю же мы ждём двадцать тысяч лучших башкирских воинов, готовых участвовать в войне. И, если я прознаю, что вы послали новое посольство к османскому султану, то посчитаю, что враги нам – и вы также! – грозно и решительно сказал Александр Иванович Румянцев.

А потом он резко сменил свой тон на более доброжелательный. И стороны стали рассматривать каждый пункт кондиций подробно.

Оставалось дело за малым – отправить делегацию в Петербург.

Глава 5

Брак, если уж говорить правду, есть зло, но зло необходимое.

Сократ

Петербург

27 ноября 1734 года

– Не желаете ли, господин Норов, познакомиться со своей невестой ближе? – спросил Эрнст Иоганн Бирон, когда мы с ним договорились. – Впрочем, я уже распорядился послать за Юлианой Менгден.

И пусть я думал, что породниться с каким-нибудь действительно великим родом было бы для меня лучшим решением, но с другой стороны – не могу себе представить, чтобы какой-то даже весьма уважаемый род предоставлял мне такое богатое приданое. Это нужна невеста из элит. А там свои правила и, уверен, расписаны все брачные союзы еще до рождения детей.

Не рано ли я раскатал губу на подаренное поместье? Нет. И оно даровано именно мне, а не моей невесте. Вот так, в право пользования, по договорённости с герцогом, я вступал сразу же, как только давал своё слово и согласие на женитьбу.

Конечно же, герцога не так чтобы сильно волновала моя судьба. Я, по его мнению становился удобным инструментом. И в ходе разговора мы дошли до того, что вещи называли своими именами.

– Господин Норов, я, как и все люди, хочу жить. А жизнь моя будет зависеть от того, смогу ли я удержаться у трона, – то ли изрядно захмелев от венгерского вина, то ли посчитав меня уже исключительно своим человеком, откровенничал герцог. – Я полагаюсь на вас, господин Норов, и дальше стану способствовать продвижению по службе. Через два, может, три года, вы можете надеяться получить чин премьер-майора. Но должны понимать, что после вам предстоит уйти из гвардии. Потому как иных, более высоких чинов добиться в ней уже будет сложно. А взамен… Анна Леопольдовна будет ко мне благосклонна через вас, конечно.

Пока об этом говорил герцог, я успел подумать, что если получу чин премьер-майора, то следующим чином будет уже тот, который занимает в Измайловском полку Густав Бирон. Так что – да, дальнейший рост в чинах будет возможен только в регулярной армии, в пехотных или драгунских полках. И премьер-майор в гвардии это кто? Бригадир? То есть даже старше чем полковник? А сейчас мой чин равен полковнику.

– У нас с Анной Леопольдовной сразу не заладилось. Вы примирите нас, – продолжал герцог откровенничать.

Я же был само внимание. Не спешил развеять мысль герцога, что я – его человек. Я вообще хочу и предполагаю лавировать между всеми политическими силами. Пусть ситуативно мне и нужно будет прибиваться к той или к иной группировке.

Приспособленчество? Нет, наилучший путь, чтобы не проиграть и от разных людей иметь прибыль. Ведь я сам собираюсь стать одной из таких сил. И нельзя исключать такой вероятности, что я лично, или мои люди, придут арестовывать Бирона в будущем. Однако здесь и сейчас, опять же, ситуативно, Бирон оказался самым участливым человеком в моей судьбе.

Некрасиво обманывать тех, кто тебе помогал, пусть и желая при этом заиметь собственную выгоду. Но совестливые люди как-то не проникают в политику.

Расчёт на то, что Елизавета Петровна хоть что-то сможет сделать, как-то продвинуть меня по службе, пока не оправдывается. Ушаков и вовсе, едва шевельнув пальцем в мою сторону, думает, что это я ему во всём и всегда должен. Просто так, потому что он – Ушаков и потому что он не арестовал и не пытает меня. И только за это, якобы, должен быть благодарным.

И сейчас… без меня, меня женили. Но моя женитьба на прелестнице Менгден в один миг превращает меня из выскочки и крайне странного карьериста в заслуженного члена общества. И речь не только о том, что с женатым мужчиной больше доверия в делах.

Пётр Великий многое изменил в России, большую часть порядков и вовсе сломал. Но невозможно было сломать убеждение людей, что если ты владеешь землёй и многими душами крестьянскими, то только тогда ты и человек. Ну, а если у тебя за душой нет богатых деревень, то ты – всего лишь временщик.

Вот за такого выскочку и могли принимать меня, пока я не заполучил в своё распоряжение большое поместье, причём во вполне котируемом регионе Российской империи. Учитывая ещё и то, что мною куплен большой участок земли у башкир, что я являюсь единственным наследником пусть и небольшого, но всё же поместья под Калугой… Получается, что я по своему благосостоянию – вполне даже не самый последний человек.

И пусть я покажусь жестким человеком, но ведь… от жены всегда можно избавиться. Тем более от такой свободолюбивой, какой, несомненно, является Юлия. Да стоит только подстроить то, что она якобы мне изменит… Да, некоторым образом это будет осуждаться обществом, которое уже рвётся к свободе и к революции в межполовых отношениях. Но ведь можно по-разному преподать информацию.

А потом… и новый брак. Я же остаюсь достаточно богатым помещиком, при своих чинах и положении. Вот тогда и можно будет уже всерьёз задумываться о том, чтобы породниться с каким-нибудь влиятельным родом.

Такой план, пусть и попахивает не лучшими ароматами, но вполне осуществим. К сожалению, мне сложно припомнить какой-нибудь взлёт на вершину политического Олимпа хоть одного великого человека, чтобы не вспомнить на пути этого восхождения подлость и предательство.

Кому-то, чтобы стать великим, надо было убить своего отца, как, например, Александру Македонскому. Кому-то – нарушить законы и пойти войной на собственное государство, например, Юлию Цезарю. Да и нынешняя русская императрица, пусть её и не следует считать великой, но также пришла к власти через обман, подлог и предательство.

Подумав об этом, я вновь подружился со своей совестью, принимая ситуацию как необходимую для своего возвышения. Откажись я прямо сейчас от брака с Юлианой – отправили бы обратно в Уфу, где год или два, а может, и все десять лет, я сидел бы и занимался… Да, уверен, что уже ничем бы и не занимался, потому как пришла бы апатия и чувство безысходности, которые никак не мотивируют к энергичной жизни и службе.

– У меня есть к вам ещё одна просьба, ваша светлость, – когда Бирон уже подводил наш разговор к теме коневодства, стало понятно, что иного случая не будет, и сейчас мне придется выслушать очень много интересного и не очень про коней, я обратился к герцогу.