Бойся своих желаний. remake

– Пожалуйста, не трогайте меня… Не трогайте…

Я думала, что готова – читала, слушала, представляла. Но это было не просто больно, это было как конец света. Неописуемо, иррационально, зверски больно. Всё внутри горело и ломалось.

Где-то на пике этого безумия я услышала, как кто-то сказал:

– Кесарево. Срочно.

И это было как спасение. Я больше не могла.

«Сейчас я просто усну… и вся боль прекратится…» – последняя мысль, прежде чем сознание померкло.

Меня везли по длинному, полутёмному коридору. Колёса каталки стучали по швам линолеума, как метроном. Я пыталась что-то говорить, но слова путались, язык не слушался. Кажется, я спросила, не привиделась ли мне ёлка в углу. Кто-то тихо фыркнул, и в полусне я уловила сдержанный смех.

Очнулась уже в палате. Всё плыло. Голова кружилась, горло было пересохшим, будто я глотала вату. Меня мутило. Сквозь белёсый свет я разглядела серые стены, тумбочку, чужую кровать у окна – типичная больничная палата, в которой даже тишина звенит.

И вдруг дверь приоткрылась. Медсестра вошла и осторожно поднесла ко мне свёрток.

– Мамочка, вот ваш мальчик.

Она положила его рядом. Моего сына.

Он был крошечный. Розовый. С морщинистыми ручками и белыми точечками на курносом носике. Он шевелился так неуверенно, сопел, фыркал, как новорождённый котёнок.

И я затаила дыхание.

– Ну здравствуй, солнышко, – прошептала я. В горле стоял ком, но сердце налилось теплом. Всё исчезло: боль, страх, одиночество. Остался только он.

Я не успела насладиться этим моментом, его быстро унесли. Но внутри уже всё изменилось.

Теперь я была – мама. Настоящая.

Покормить ребёнка принесли только на третьи сутки. ТРЕТЬИ. СУТКИ. Долгожданно и… странно. Я смотрела на это крошечное чудо и думала: «Простите, а инструкции прилагаются?»

К тому моменту я уже чувствовала себя как вяленая вобла – сухая, трясущаяся и слегка подкопчённая страданиями. Ходить не могла – передвигалась по палате, как пингвин на льду, цепляясь за стены, подоконники, за надежду, если повезёт.

К ночи третьего дня мне стало совсем худо. Я теряла сознание, приходила в себя, хотелось спать, а вместо этого слабость, тошнота, рвота. Тело будто вышло из строя, как старый утюг. Я не понимала, что со мной, и, кажется, никто не понимал. А может, делали вид.

А потом вертолёт. Санитарная авиация.

Меня экстренно доставили в одну из московских клиник. У кого ещё роды заканчиваются полётом над Россией? В новостях бы про меня рассказали, но я не из тех, у кого всё заканчивается красиво.

Во время кесарева сечения во мне забыли… инородное тело. Тампон? Перчатку? Быть может инструмент? Кое-что поинтереснее, но всё равно не сувенир. Пелёнку, чёрт возьми!

Моё тело, видимо, решило сыграть в прятки с врачами. Или оставить "капсулу времени" внутри.

Сделали повторную операцию.

Очнулась я в реанимации. Горло болело так, будто ночью я съела кактус. Швы ныли, как будто туда подселились маленькие гномы с молотками. Жажда была такой, что я могла бы осушить Байкал. Губы, как сушёный манго, только без витаминов. Я – сухочеловек. Вся в трубках, дренажах, капельницах, носовой зонд – всё торчит, всё пищит, всё мешает.

Шевельнуться не могла. Только глазами водила – танец от безысходности.

А боль… Боль была повсюду. В животе, в швах, в душе. Только задремлю, как кто-нибудь обязательно придёт. Постель поменять, УЗИ сделать, укол, или единорога показать. Кстати, кто-нибудь знает, что это был за "единорог"? Мне так его и не показали.

Все три дня я просто ревела от боли, от бессилия, от тоски по сыну, который остался в роддоме. Как назло, пропало и молоко. Тело сдалось и капитулировало. Потом перевели в обычную палату. Там было хоть чуть-чуть тише и спокойнее.

И однажды, когда я плелась по коридору после очередного обследования к лифту – еле-еле, держась за стены.

Мимо прошёл Он.

Я остановилась, вцепившись в каталку как в спасательный круг, и внимательно посмотрела ему в след.

Высокий. Врач. Белый халат. Быстрый шаг. И взгляд.

Он повернулся в сторону лифта, а я случайно встретилась с ним глазами.

Он посмотрел внимательно на меня, как будто что-то понял… или почувствовал.

Я отвела взгляд, потому что почувствовала: краснею. А сил краснеть не было. Даже внутренне. Но внутри что-то щёлкнуло.

Мелькнуло. На секунду. Но в этой секунде что-то дрогнуло. Как будто тело вспомнило, что оно не только болит, но ещё и чувствует.

А потом он исчез – лифт закрылся, и я осталась стоять.

Озадаченно.

С зондом в носу, в больничной пижаме, с облезшей косичкой и мыслью:

«Интересно, как я выглядела с его стороны?..»

И вот – этот день настал. День моей выписки. Сняли швы, сказали: полежите пару часов. Я, конечно, кивнула. А через пятнадцать минут собралась и пошла на выход. Долго петляла по коридорам, как хомяк в лабиринте. Уставшая, с рюкзаком, в носках – больничный стайл. Остановилась передохнуть, присела на корточки.

Подошла соседка по палате с другими девчонками:

– Эй, ты чего? Врача позвать?

Я резко замахала руками:

– Нет-нет, не вздумай!

И убежала… ну как убежала… скрылась грациозной черепахой в дверях.

Уж лучше умереть на воле, чем остаться в этих катакомбах.

На выходе встретили родители. Я повисла на плече мамы, как тряпичная кукла. Плакала. Молча. От всего сразу – страха, облегчения, усталости, радости. Ветер задирал волосы, листья кружились. За эти три недели наступила настоящая осень – холодная, шумная, настоящая.

Папа предложил перекусить.

– Пожалуйста, – умоляла я, – только отвезите меня к сыну. Сейчас.

Никаких перекусов. Только мой малыш.

Родители были рядом недолго. Помогали, мама научила пеленать и купать. Всё было правильно, логично. Но когда они уезжали, я вдруг осознала: осталась одна. Совсем. Одна. С этим малышом, который крошечный и хнычет, а я не понимаю, что с ним делать. Всё, чему учила мама – улетело. Осталась я. И страх. Что если не справлюсь? Что если он плачет не просто так? Что если он… не дышит?! (дышит, я проверила. Шесть раз.)

Но где-то внутри зарождалась сила. Она была слабенькая, как росточек сквозь асфальт. Но она уже была. Потому что я теперь – мама. А мамы не сдаются.

Глава 4

Я всегда хотела ребёнка… но одновременно до ужаса боялась. Боялась, что он будет всё время кричать, а я не справлюсь. Боялась ответственности, этой бесконечной взрослости, которая приходит вместе с крохотным существом в пелёнках. Мне казалось, я стану ужасной матерью. Ну, вот просто провалю всё.

В роддоме я едва не теряла рассудок от страха. Даже взять сына на руки боялась, всерьёз думала, что могу сломать ему кости. Никто не объяснял ничего: как мыть, как пеленать, как понимать его сигналы. Я вспоминала, чему учили в «школе мам», судорожно пересматривала видеоуроки. И пеленание… Господи, это было целое шоу. Получалось только с третьего, а то и с четвёртого раза. Пока завернёшь, весь взмокнешь, а он уже снова вырывается.