Сторож брата моего

Таверна «Касл» оказалась теплым, дружелюбным прибежищем. Владел заведением бывший чемпион по боксу, а посетителями были журналисты, любители бокса и приезжие, такие же, как он сам. И в этой нетребовательной компании ему удавалось блистать.

Обаятельный и остроумный юноша прекрасно дополнял любую компанию выпивох, всегда был готов пошутить или привести подходящую литературную цитату и благодаря своей обширной начитанности мог разумно рассуждать на любую тему, от истории до спорта и политики. Он рассказывал собеседникам анекдоты о диких землях Йоркшира, он рассказал историю о том, как его десять лет назад укусила уродливая и, по-видимому, бешеная собака. Он пояснил, что это обошлось для него без последствий, но не стал говорить о том, что тогда ему целый месяц снились кошмары.

История привлекла внимание хорошо одетого мужчины, который наблюдал за ним, сидя чуть поодаль, и поспешно вышел, как только рассказ закончился.

Но незадолго до закрытия таверны незнакомец вернулся в сопровождении моложавого светловолосого священника в сутане и при воротничке; указав священнику на Брэнуэлла, он сразу же снова ушел.

Священник присоединился к группе новых друзей Брэнуэлла, задал несколько вопросов, уточняя подробности его жизни в Йоркшире, и вскоре отделил Брэнуэлла от компании, собравшейся у стойки, и увел за угловой стол.

Он представился преподобным Фарфлисом, а Брэнуэлл, у которого спьяну пробудилась осторожность, сказал, что его зовут Нортенгерленд.

Фарфлису хотелось как можно больше узнать о странной собаке, укусившей Брэнуэлла. Он расспрашивал о самочувствии после укуса, «заражении… тревожных снах?..» и улыбался, когда Брэнуэлл неловко пытался доказывать, что ничего этого не было.

«В тот день вы были отмечены, – сказал ему Фарфлис, – нечеловеческой силой».

Брэнуэлл попытался перевести разговор на другую тему, но Фарфлис тут же задал еще один вопрос: «Видел ли он смуглого мальчика возле Понден-кирк?»

Брэнуэлл лишь через несколько секунд сообразил ответить на это: «Во сне». И мысленно добавил: «И еще раз – на кладбище, где он босиком стоял в снегу».

Фарфлис откинулся на спинку стула. «Вы, мистер Нортенгерленд, причастны к избранным. Хотите обрести власть над людьми и внушать им страх? Пойдемте со мною и примите крещение».

«Я крещен».

«Не тому владыке. Пойдемте».

Если бы разговор не вписывался так идеально в печальные мелодраматические фантазии о графе Нортенгерленде, обитающем в воображаемой стране Ангрии – гнев среди гнева![2] – Брэнуэлл, скорее всего, пожелал бы этому человеку спокойной ночи.

На улице Фарфлиса ждал наемный экипаж; Брэнуэлл покорно последовал за новым знакомым и сел рядом с ним. Холодный ночной воздух несколько развеял алкогольные пары в его голове, и он заверил себя, что пока что не принял на себя никаких обязательств.

Место назначения оказалось всего в десяти минутах езды – узкая, по-видимому заброшенная, псевдоготическая церковь на улице Сент-Эндрю. Отпустив экипаж, Фарфлис провел Брэнуэлла через сломанную кованую калитку, вдоль бокового фасада здания, где лежала глубокая тень, к двери ризницы. Во время непродолжительной поездки Брэнуэллом овладела тревога, и сейчас он уже был почти готов убежать обратно на улицу и искать кеб, но Фарфлис постучал в дверь, и почти сразу же им открыла темноволосая молодая женщина, облаченная в белую шелковую мантию и держащая в руке фонарь; она улыбнулась Брэнуэллу, отступила в сторону, и Брэнуэлл очнулся лишь после того, как вошел следом за молодым священником в помещение с высоким потолком. Аромат мимозы смешивался с запахами лампового масла и старого дерева.

Единственным источником света был фонарь женщины; она поставила его на длинный стол, уходивший в темноту. У стола стояло не менее дюжины кресел, и лишь через несколько секунд Брэнуэлл разглядел, что все они свободны. Вдоль одной стены выстроились книжные шкафы, а на противоположной, плотно соприкасаясь резными позолоченными рамами, висели потемневшие от времени картины. Казалось, что комнатой пользуются – несмотря на то впечатление, которое церковь производила снаружи, – но он видел в воздухе пар от дыхания.

Женщина извлекла из складок своей мантии какой-то странный нож, и Брэнуэлл отступил на шаг к двери, где стоял Фарфлис, но она просто положила его на стол рядом с маленьким, ничем не прикрытым стеклянным кувшином. Брэнуэлл разглядел, что широкий обоюдоострый клинок ножа был разделен вдоль промежутком в дюйм и рукоять была очень простой, из рифленой стали.

Женщина села в одно из кресел и жестом предложила Брэнуэллу занять другое, рядом с нею; после нескольких секунд колебаний он нерешительно подошел и занял указанное место.

Фарфлис перешел на другую сторону стола и исподволь заговорил о своем религиозном ордене, который он назвал Косвенным. Он говорил о «двуедином» боге, что, по мнению Брэнуэлла, означало бога в двух лицах, поскольку христианская троица описывалась словом «триединый». Фарфлис сказал, что две ипостаси этого бога в настоящее время разделены и его орден издавна поставил себе цель воссоединить их и подчинить всю Англию власти бога, вернувшего свое единство; тут Брэнуэллу пришла в голову мысль, что Фарфлис не ожидает – или даже вообще не хочет, – чтобы это произошло в скором времени.

Ну а пока что целью ордена являлась поддержка в северной Англии и некоторых областях Европы неких «сверхъестественных святых», которые совокупно образовывали что-то «похожее на электрическую батарею американца Бенджамина Франклина». «Агрессивная миссионерская деятельность» этих святых создает область, или поле спиритуалистической тени, в которой члены Ордена Косвенности способны продлевать свою жизни и даже творить чудеса определенного рода.

«Вы избраны, – сказал Фарфлис Брэнуэллу, – для того, чтобы войти в число владеющих этими древними и могущественными силами. Вы проживете неисчислимые годы, и даже короли будут страшиться вас».

Брэнуэлл ясно понимал, что, несмотря на то что они находились в церковном здании и молодой человек носил на себе облачение священника, все это не было связано ни с какой известной ему религией. Он знал также, что могли бы сказать обо всем этом его сестры – и отец! – но он уже давно раскусил угнетающую христианскую мифологию, которой его пичкали в детстве и юности, и эта явно неудавшаяся поездка в Лондон показала ему, что он не из тех людей, которые вынуждены тратить свои лучшие годы на скучную повседневность, следование указаниям и всяческие полумеры.

И – «вы проживете неисчислимые годы, и даже короли будут страшиться вас».

Эти слова отозвались в той части его сущности, которая была воплощена в Нортенгерленде.

Фарфлис снял с полки какие-то замшелые старинные книги и показал ему отпечатанный в 1592 году полный – запрещенный – текст «Трагической истории доктора Фаустуса» Кристофера Марло и рукопись, которая, по его словам, являлась отчетом Джона Уэсли о случаях одержимости демонами, происходивших в Йоркшире… но тут, перехватив взгляд женщины, сидевшей рядом с Брэнуэллом, суетливо запихнул книги на место и сказал, что, прежде чем двигаться дальше, Брэнуэлл должен пройти крещение.

Женщина взяла Брэнуэлла за правую руку и повернула ее на столе ладонью вверх, а преподобный Фарфлис схватил двухклинковый нож. Брэнуэлл дернулся было, но женщина оказалась неожиданно сильной, а Фарфлис поспешил заверить его, что он сделает совсем маленький, малюсенький надрезик, просто укольчик: «Чисто символическая рана, шрам духовного значения, отметка для тех, чьи глаза способны видеть». Брэнуэлл прикусил губу, чтобы она не дрожала, но все же заставил себя расслабиться – и молодой священник ткнул в его ладонь остриями сдвоенных клинков.

Слабые разрезы совершенно не болели; от них по всей руке побежали мурашки, и голова Брэнуэлла закружилась еще сильнее, чем прежде.

Преподобный Фарфлис поклонился и вышел из комнаты через внутреннюю дверь, забрав нож с собою.

Брэнуэлл вопросительно взглянул на женщину, и та погрузила указательный палец в сосуд и медленно заговорила, обращаясь к нему. Он не узнал этого языка, но каждые несколько слов заканчивались восходящей интонацией, как будто это были вопросы, и каждый раз в ответ Брэнуэлл пожимал плечами или бормотал нечто невнятное, а она прикасалась пальцем к его лбу. В свете фонаря кончик пальца блестел, и Брэнуэлл ощущал, как между его бровей медленно стекает капелька масла.

Внезапно ему пришло в голову, что происходящее очень похоже на католическое таинство соборования – последнего помазания, обычно свершаемого с теми, кто находится на грани смерти; он отодвинул кресло и бросился к двери, через которую вошел. Когда он рывком распахнул ее и, спотыкаясь, шагнул через порог в холодную ночь, он услышал, что женщина, оставшаяся в комнате, тихо рассмеялась.

Он без остановки бежал по улицам ночного Лондона до гостиницы «Чаптер кофе-хаус» на Патерноностер-роу, где по приезде снял номер, и утром сел на первый же дилижанс, идущий в сторону дома – обиталища хоуортского священника.

Нынче же он скреб ногтями по шершавому надгробному камню, на котором сидел, и стискивал пустые кулаки. За спиной у него возвышался дом, предоставленный местной общиной его отцу, где его сестры составляют какие-то литературные композиции и думают, что ему ничего об этом не известно. Перед ним – нужно всего лишь перелезть через дальнюю стену кладбища и немного спуститься с холма – находился «Черный бык», где он почти наверняка найдет кого-нибудь, кто согласится поставить ему стаканчик-другой благословенного джина.

Он знал, что стать профессиональным художником ему помешала самая банальная трусость и она же заставила его убежать от приоткрывшегося было темного, но блистательного шанса – теперь он верил, что это был по меньшей мере шанс – на… силу, власть, почтение!

Он разжал правую ладонь и пристально вгляделся в нее. От двух уколов, оставленных ножом преподобного Фарфлиса, не осталось никаких следов уже через пару дней, но ведь священник назвал их «чисто символической раной, шрамом духовного значения, отметкой для тех, чьи глаза способны видеть». Возможно, на его ладони с тех пор осталась какая-то метка.

Он поднял руку и посмотрел из-под нее на уже начавшее темнеть небо.

Среди деревьев на другой стороне кладбища двигалась очень невысокая темная фигура, но, повернув голову, Брэнуэлл увидел, что это всего лишь несколько ворон, сидевших на одном из вертикальных мраморных надгробий; как только он повернулся, они начали взлетать.

Он нахмурился. Во всяком случае, после того, как он взглянул, там оказались вороны.

Вороны… чтобы вот так пугающе напоминать стоящего поодаль невысокого человека или ребенка, их должно было насчитываться, пожалуй, не менее полудюжины – стрелой устремились в его сторону, пронеслись, чуть ли не задевая крыльями голову Брэнуэлла; он вскинул руки, закрывая от них лицо, но уже через мгновение они с карканьем полетели дальше между верхушек деревьев.

Сердце Брэнуэлла все еще продолжало отчаянно колотиться в узкой груди. Когда вороны на мгновение показались ему смуглым мальчиком, которого он видел во сне – и однажды наяву, здесь, на этом самом кладбище! – не было ли это видение вещим?

Черные птицы, случайно устремившиеся в сторону «Черного быка», уже скрылись из виду.

«Назовем это призывом», – подумал он с натужной иронией, пытаясь скрыть от самого себя волнение.

Брэнуэлл поднялся с могильного камня и побрел дальше.

За Брэнуэллом, который, ссутулившись сильнее обычного, плелся через кладбище к улице, наблюдала пара внимательных глаз.

Страж, могучий бульмастиф Эмили, выбрался наружу через кухонную дверь, обошел сарайчик, в которой хранился торф и помещалось отхожее место, и южную стену дома, в которой не было ни одного окна, и теперь стоял, принюхиваясь к холодному ветру, дующему с бескрайних вересковых пустошей. Он видел, как улетели вороны и как Брэнуэлл пошел следом за ними.

Страж знал признаки, позволявшие опознавать членов его семьи; удаляющейся фигурой мог быть только Брэнуэлл. В представлении Стража Эмили была высоким божеством, которого любили и которому поклонялись, а Эмили привечала Брэнуэлла и даже любила его, хотя Страж порой улавливал в изменчивом множестве его запахов тревожащую, не свойственную семье мускусную ноту. Это была одна из многих вещей, не имевших очевидной причины.

И этот непостижимый запах Брэнуэлла был связан с сильным, угрожающим запахом, который исходил нынче утром от раненого незнакомца. Страж вскоре понял, что именно кровь на оружии, а не сам незнакомец, заставила его ноздри раздуться, а губы скривиться и обнажить зубы в неосознанном стремлении напасть. Что-то, чья кровь осталась на оружии, ранило незнакомца, а Эмили, хоть и неявно, выказала ему благосклонность тем, что помогла подняться и идти.

Там, у подножия плато, рядом с башней из черного камня, Страж принюхивался к ветру, настораживал уши, крутил тяжелой головой, глядя по сторонам, а потом позволил себе несколько ослабить привычную бдительность: то, что напало на этого человека, находилось за пределами досягаемости собачьих органов чувств.

Эмили счистила с оружия почти всю так раздражавшую его кровь, да и случилось происшествие довольно далеко от дома – но этот запах и пара слогов валлийского языка, произнесенных, пока запах еще отчетливо витал в воздухе, пробудили в Страже давнюю память.

При всем старании он не мог облечь в отчетливую форму эти воспоминания: они были столь отдаленными, что, казалось, принадлежали какому-то другому псу.

Отец Эмили каждое утро, на заре, возился с металлической штукой, издававшей короткий громкий звук; Страж понимал, что это делается для того, чтобы напугать что-то и заставить его держаться подальше. А на закате, почти каждый вечер, Страж занимался делом, которое сам придумал для себя: стоя возле кладбищенской стены, он яростно лаял на хрупкие фигурки, походившие на людей, но не являвшиеся ими. В это время его лай обретал особую глубину и звучность, как будто источником звука было не собачье горло, а нечто куда более мощное. Этот лай обычно прогонял хрупкие фигурки.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Пер. Н. Д. Вольпиной.

2

Фамилия Нортенгерленд (Northangerland) переводится как «Северная земля гнева», название страны Ангрии (Angria) тоже происходит от слова «anger» – гнев.