Святая грешница. Возрождение

– Могу я хотя бы поинтересоваться, кто… ― голос её предательски дрогнул, ― кто этот… этот человек?

– Нет! ― отрезал барон.

Анриетта с недоумением уставилась на мужа:

«Как? Он что, даже не хочет сказать, кого я должна пустить в свою постель, от кого должна понести ребёнка?»

– Вам незачем знать это, мадам. Вы даже не увидите его лица, ― улыбка старика была сардонической.

И без того большие глаза Анриетты расширились до предела.

– Но, как же…? ― попыталась, было, возразить она, но барон оборвал её на полуслове.

– Вам незачем знать это, ― раздражённо повторил он. ― Чтобы не лезли в голову всякие глупости. Для Вас, как и для всех вокруг, отец ребёнка ― я! Слышите? Я!!! И никто другой! Надеюсь, это Вам понятно?

Это было уже слишком!

Анриетта потрясённо молчала.

Хотя, не всё ли равно, кто это будет? Если её используют, как скотину, то и вести она себя должна соответственно. Корову, курицу ведь не спрашивают, хочет ли она попасть в те или иные руки! А так, пожалуй, даже лучше. Она ― скотина. Скотина! А скотина не может совершить грех…

Барон бесстрастно наблюдал за внутренней борьбой, происходившей в душе молодой женщины, отражаясь на её живом лице. Увидев, что покорность судьбе вытесняет все другие чувства, он с нарочитым участием обратился к ней:

– В одном могу заверить Вас, мадам, что мой выбор не так уж плох. Я не стал бы подсовывать Вам ни кривого, ни косого. И, как-никак, в нём течёт благородная кровь. Так что, не стоит задаваться ненужными вопросами. Просто вообразите, что на его месте ― я, ― барон гаденько хихикнул. ― Только хочу предупредить, ― в его голосе вновь зазвучали металлические нотки, ― если Вы посмеете хоть единой душе проговориться, я предам вас суду, как прелюбодейку.

– Вы бы лучше беспокоились о том, чтобы не проболтался тот… тот человек, ― огрызнулась Анриетта.

– Думаю, я сумею убедить его не болтать, мадам, будьте спокойны!

Но Анриетте было уже всё равно. Она налила себе полный кубок неразбавленного вина и залпом выпила, не замечая, что струйка красной, как кровь, жидкости ползёт по подбородку, стекая за воротник.

Анриетта готовила себя на заклание.

Глава 3. Жизнь вслепую

Анриетта сидела на краешке кровати. Зубы стиснуты до боли, тело бил озноб. Хотя в душе она почти смирилась с предстоящим ей испытанием, внутри всё сжималось в ожидании того, что должно было сейчас произойти. Она зябко куталась в меховую накидку, не ощущая даже, как жарко натоплена комната.

Наконец, за дверью послышались знакомые тяжёлые шаркающие шаги.

Сердце гулко заколотилось.

Тихонько скрипнула дверь. Но бедной Анриетте показалось, будто комната наполнилась пронзительным скрежетом. Самые привычные звуки сейчас оглушали её.

В комнату вошёл барон. Масляный светильник подрагивал в его руке. Морщины змеились по лицу, освещённому пляшущим огоньком лампы. Движения его были неловкими и какими-то суетливыми.

Анриетта ждала, не шелохнувшись, фиксируя все детали боковым зрением, отчего создавалось ощущение нереальности происходящего.

«Ему тоже не по себе…» ― она почувствовала что-то вроде злорадства.

Правда, легче от этого не стало. И дрожь не унималась.

Барон затворил за собой дверь. Потоптавшись на пороге, он приблизился к высокой и широкой деревянной кровати, на краю которой съёжилась его молодая жена, и каким-то неестественно свистящим шёпотом прошипел:

– Ну, как, вы готовы, мадам?

Анриетта молча кивнула, с усилием сглотнув комок, образовавшийся в горле.

– В таком случае, выпейте это, мадам.

Барон протянул ей довольно увесистый флакон.

– Что это, Ваша милость?

– Измельчённые высушенные тестикулы зайца, разведённые в молоке, ― лучшее снадобье, чтобы Вы понесли мальчика.

– О, Господи, я не смогу это выпить, Ваша милость!

– Сможете! Моя первая супруга принимала это, после того, как произвела на свет двух дочерей. И родила мне наследников. Так что, пейте. Да поживей!

Анриетта взяла флакон, с отвращением принюхалась. Но ничего, кроме запаха кипячёного молока не почуяла.

Зажмурившись (как будто это могло изменить содержимое флакона) она выдохнула и залпом проглотила густую жидкость.

– Что ж… что ж… чудненько… ― бормотал барон, внимательно следя, чтобы всё снадобье было выпито.

Барон показал жене длинный кусок полотна:

– Теперь раздевайтесь. И хорошенько завяжите глаза. И чтоб никаких глупостей! ― с угрозой прошипел он. ― Я буду рядом.

Анриетта снова почувствовала, как нарастает в ней волна негодования.

«Прекрасно! Значит, всё будет происходить в его присутствии? Впрочем, не всё ли равно?!»

Стиснув зубы, она обошла стоящего, как монумент, мужа и начала молча раздеваться. Сняла меховую накидку, сбросила сюрко ― верхнее шерстяное домашнее платье-безрукавку, упавшее к её ногам. Теперь, когда на ней оставалась только котта ― нижнее платье, Анриетта заколебалась. Лишиться сейчас тёплого сукна было для неё всё равно, что расстаться с собственной кожей. Она распустила боковую шнуровку, чтобы платье стало посвободней, но снимать не стала.

Стараясь сохранять видимость спокойствия, она подчёркнуто неторопливо собрала снятую одежду и тщательно сложила её на сундуке, стоявшем у стены. Затем снова присела на краешек кровати. Мгновение поколебавшись, она приподняла подол и принялась медленно разматывать обмотки, крест-накрест обвивавшие ноги от ступней и выше колен, заменяя чулки.

Напоследок Анриетта подняла на мужа вопрошающий взгляд: может, он всё же остановит её? Но глаза его были непроницаемы. Неотрывно наблюдая за всеми этими манипуляциями, барон ни разу не пошевелился, не проронил ни звука. Что творилось за этим изборождённым морщинами лбом, в этом зачерствевшем сердце?

Анриетта отвернулась, вынула гребень и деревянные шпильки, поддерживавшие волосы. Длинные волнистые пряди рассыпались по плечам. Всё так же неспешно она заплела волосы в тугую косу и застыла в ожидании, устремив неподвижный взгляд в пол.

Увидев, что жена безропотно ждёт, барон хотел, было, что-то сказать, но, видимо, передумал. На одно короткое мгновение могло показаться, что на лице старика промелькнула тень сомнения. Но… даже, если так, то ему удалось быстро справиться с непрошеной слабостью.

Нетерпеливым жестом барон протянул жене повязку. Повинуясь молчаливому приказу, Анриетта демонстративно тщательно завязала глаза. Руки её при этом предательски дрожали.

Наконец, завершив все приготовления, она замерла, вытянувшись в струнку, сидя на краю постели.

Она слышала, как муж резко задул фитиль масляной лампы, затем крикнул в сторону двери:

– Эй, ты там, заходи, чёрт бы тебя побрал!

Теперь комнату освещали только пляшущие блики от пламени очага. Но это не имело значения: всё равно она была совершенно слепа. Однако, слепота, а ещё волнение и невыносимое ожидание обострили все её чувства. Слух улавливал даже лёгкое потрескивание горящих поленьев, настолько привычное, что в повседневной жизни она его попросту не замечала.

Снова заскрипела дверь, пропуская в комнату ещё одного участника этого дьявольского фарса. Анриетта напряжённо вслушивалась в незнакомые шаги, надеясь получить разгадку мучительной неизвестности.

Шаги были тяжёлые и какие-то неровные, спотыкающиеся, будто у пьяного. Возможно, у вошедшего тоже были завязаны глаза…

Анриетта напряглась ещё больше, так, что заныли стиснутые зубы.

Она слышала, как что-то упало на пол ― наверное, куртка или что-то из одежды. Кто-то неуклюже присел на кровать так близко от неё, что чувствовалось даже тепло, исходящее от чужого тела. Юная баронесса непроизвольно отвернулась и чуть отодвинулась. Пальцы судорожно вцепились в густой мех одеяла.

Несколько секунд в комнате висела гнетущая тишина.

Когда чужая рука легла ей на колено, Анриетта вздрогнула от неожиданности и так резко отшатнулась, что едва не свалилась с высокой кровати. Её охватила паника. Вплоть до этого самого мгновения, вопреки очевидному, она, похоже, надеялась, что свершится какое-нибудь чудо, которое помешает осуществлению абсурдной затеи, порождённой нездоровой фантазией выжившего из ума старика. Только с прикосновением чужой руки, словно заявившей на неё свои права, Анриетта, наконец, осознала, нутром ощутила отвратительную реальность того, что с ней сейчас будут делать. Её рука непроизвольно дёрнулась, чтобы сорвать повязку. Но не успела ― запястье грубо сдавила всё ещё крепкая ладонь мужа.

– Но-но! ― в его голосе звучала неприкрытая угроза.

Чуда не случилось. Она вынуждена исполнить волю своего господина. Она обещала…

– Ну, давайте же! Чего вы тянете? ― в отчаянии воскликнула Анриетта, обращаясь, то ли к мужу, то ли к его сообщнику, сидевшему рядом. Она больше не могла выносить это тягостное ожидание.

– Ну, ты, поганец! Пош-ш-шевеливайся! ― тут же отозвался барон.

Чужая рука снова легла на колено, двинулась выше по бедру.

«Будь, что будет! Я больше не шелохнусь. Ни за что!» ― руки сами судорожно сжались в кулаки.

Мгновение мужская ладонь оставалась неподвижной, словно её хозяин набирался решимости. Наконец, решившись, он обеими руками схватил свою госпожу за плечи и опрокинул на постель.

Ноздри уловили запах мужского пота.

Анриетта брезгливо отвернулась.

Его руки были сильными и горячими, это чувствовалось даже через ткань платья. В то же время, их прикосновение было не таким уж и грубым ― скорее, человек просто послушно следовал приказу сеньора.

Зубы молодой женщины выбивали дробь.

Осмелевшие руки неловко ткнулись ей в живот, тронули в одном, другом месте, видимо, чтобы понять, что на ней надето.

Теперь уже не осталось сомнений: у него действительно завязаны глаза.

Как ни странно, эта догадка принесла Анриетте некоторое облегчение ― хотя бы глазеть на неё не будет…

Раз уж этого всё равно не избежать, нужно, чтобы этот нелепый кошмар поскорее закончился.

Анриетта схватила незнакомца за руку и нетерпеливо подтолкнула её вниз. Мужчина словно только и ждал разрешения. Подол платья пополз вверх. Вместе с тканью поползла вверх дрожь.

Ещё немного, и задранное платье оголит низ живота.

Как бы Анриетта ни хорохорилась, всё равно оказалась к этому не готова. Она напряглась до предела. Казалось, ещё немного, и жилы порвутся от перенатяжения.

«Так, успокойся! Не думать об этом! Скоро, скоро всё кончится…»

Чтобы хоть как-то отвлечься от унизительных ощущений, Анриетта прислушалась: что там барон?

Она слышала его хрипловатое дыхание. Буквально физически ощутила устремлённый на них взгляд.

«Ну, раз Вы, Ваша милость, решили дать мною попользоваться, как скотиной, что ж, глядите! Вы сами этого хотели! Глядите же! Ну, и как Вам нравится то, что Вы видите?!»

Анриетта почувствовала злорадное удовлетворение, как будто то, что сейчас переживал её благоверный, было важнее того, что происходило с ней самой.

Злорадство придало ей силы. Она повернулась к незнакомцу. Терпкий мужской запах сразу стал резче. Крепкие руки тут же сграбастали её, тяжёлое тело навалилось сверху, вдавив в постель.

Анриетту вновь охватила паника. Инстинктивно упёршись обеими руками ему в грудь, она попыталась оттолкнуть насильника, но встретила мощное сопротивление.

Отпор женщины, уже очутившейся в его руках, похоже, лишь подстегнул незнакомца. Неловкость и нерешительность первых минут уступили место нарастающему возбуждению. Он резко рванул вверх подол платья. Шершавые ладони впились в обнажённые бёдра, причинив боль.

Молодая женщина содрогнулась и рефлекторно стиснула ноги.

Но сознание того, что на неё устремлён взгляд барона, придало ей сил.

«Вы сами хотели этого, сами!» ― это была решимость отчаяния.

Страх и волнение куда-то исчезли. Собрав волю в кулак, она прекратила сопротивляться.

«По крайней мере, этот ― не такой охлявший, как мой муженёк!» ― ни с того, ни с сего подумалось ей.

Почувствовав, что она расслабилась, руки, сжимавшие её бёдра, тоже ослабили хватку.

«Небось, этот мужлан вне себя от радости, что его удостоили такой неслыханной чести! Представляю, как его будет распирать желание похвастать, как он тискал собственную хозяйку! Господи, скорей бы уже!»

Словно услышав её мысли, мужчина принялся развязывать верёвку, поддерживающую штаны. Когда он возился, приспуская их, его голова прижалась к лицу молодой женщины. Анриетта почувствовала прикосновение чего-то грубого, шероховатого.

Это ещё что такое? Любопытство пересилило отвращение ― не удержавшись, она потрогала нечто, покрывавшее голову незнакомца. Это был мешок из грубой дерюги, полностью скрывавший и лицо, и волосы. Мешок был затянут вокруг шеи.

«Да-а, мой предусмотрительный муженёк позаботился обо всем!» ― с горькой иронией усмехнулась Анриетта.

– Эй-эй, ну-ка, прочь руки! ― прикрикнул на неё цербер, от цепкого взора которого не укрылось движение жены.

Барон действительно предусмотрел всё! Она не только не могла видеть навязанного ей любовника, но даже ощупью не смогла бы узнать его.

Одёргивая руку, она задела то место, где под мешковиной угадывалась нижняя часть лица незнакомца. Оказалось, в районе рта и носа было небольшое отверстие ― видимо, чтобы его носитель мог дышать. Ладонь даже скользнула по его губам.

От её прикосновения мужчина неожиданно вздрогнул, пальцы снова впились в её бёдра. Анриетте показалась странной такая реакция на невинное, вроде бы, прикосновение. А вот боль, которую он ей при этом причинил, она восприняла как-то совершенно отстранённо.

Она вообще с каждой минутой чувствовала себя всё более отстранённой от собственного тела и предпочла бы больше не терзаться сомнениями и не думать ни о чём. Ей хотелось одного: чтобы всё, наконец, осталось позади. Однако рассудок с навязчивой остротой и, в то же время, как бы со стороны фиксировал не только каждое движение мужчины, но и её собственные ощущения.

Дыхание мужчины становилось более тяжёлым. Внезапно он раздвинул коленом её стиснутые ноги и навалился на неё всей своей тяжестью.

Анриетта судорожно вдохнула и изо всех сил зажмурила глаза, будто они у неё и так не были завязаны.

Тело замерло в ожидании…

– Прочь! Ступай прочь! ― раздалось вдруг прямо над головой рычание барона.

Невидимая сила сорвала с неё тяжёлое тело.

– Вон! Убирайся вон, скотина! Вон!!!

Анриетта слышала неуклюжую возню незнакомца, торопливо пытавшегося справиться с одеждой.

– Да пошевеливайся же ты, ублюдок чёртов!

Молодая женщина приподнялась, опираясь на локоть, и уже собиралась, было, снять повязку, но костлявая рука сжала её запястье, пригвоздив к постели.

– Лежите смирно, мадам, ― прохрипел барон. ― А ты, мразь, убирайся отсюда прочь! Да поживей!

Послышались торопливые спотыкающиеся шаги. Заскрипела дверь.

В тот же миг узловатые пальцы жадно и нетерпеливо завладели телом Анриетты. Лицо обдало смрадным дыханием.

Однако и на этот раз усилия жалкой дряблой плоти оказались тщетными. Распалённый представшим перед глазами зрелищем, которое он сам и устроил, её супруг теперь бессильно барахтался на её безучастном теле. Возбуждение, ненадолго охватившее его, испарилось бесследно, не оставив ни малейшей надежды на то, что ему удастся-таки довести дело до конца.

В бешенстве барон наотмашь ударил жену.

Как всё до боли знакомо!

Молодая женщина сжалась, не смея шевельнуться. Муж, чертыхаясь, брызгая слюной, яростно хлестал её по лицу, по груди ― куда придётся. Она же, с покорностью забитого животного, затаив дыхание, терпела, ожидая, пока он выплеснет свою злость и, наконец, успокоится.

Изрыгнув напоследок в лицо жене грязное оскорбление, барон нетвёрдой походкой бросился к двери.

Истерзанная и совершенно обессиленная, Анриетта стянула с головы повязку и с трудом перевернулась на живот. Зарывшись избитым лицом в мягкий тёплый мех, она разрыдалась…

К завтраку молодая баронесса не вышла.

Как ни странно, никто её не беспокоил, не пытался будить. Когда же она, наконец, спустилась вниз, было уже далеко за полдень.

Супруги встретились холодно и сдержанно, избегали смотреть друг на друга. Никто из них ни словом не обмолвился о том, что произошло ночью.

Служанки, сталкиваясь с хозяйкой, отводили глаза, делая вид, что не замечают следы побоев на её лице. За обедом Анриетта несколько раз ловила сочувствующий взгляд девушки, прислуживавшей за столом. Но её это не слишком волновало ― она ведь не в первый раз ходила с синяками. Правда, так сильно муж её ещё не истязал.

Превозмогая боль, молодая женщина заставила себя проглотить несколько кусочков жаркого. Разбитые губы распухли, малейшее движение отзывалось болью во всём теле. Но меньше всего ей хотелось сейчас привлекать к себе внимание барона.

В тягостном молчании обед подошёл к концу. Супруги поднялись из-за стола, и Анриетта уже собиралась покинуть зал, когда резкий голос барона остановил её:

– Вечером будьте готовы, мадам!

Молодая женщина обернулась, с тоской взглянув на своего мучителя.

– Может, не стоит? ― взмолилась она. ― Заклинаю Вас всеми святыми! Видит Бог, Ваша милость, это ― плохая затея!

– Вашего мнения не спрашивают! ― рявкнул барон в ответ и небрежно махнул рукой, выпроваживая её.

В этот день Анриетта больше не выходила из своей комнаты, даже на ужин.

Сгущались сумерки. С приближением ночи нарастало и её волнение. Она не была уверена, что сможет вторично пройти через то же самое.

Молодая женщина опустилась на колени возле кровати, чтобы помолиться. Она отмаливала и свой грядущий грех, и ненависть к мучителю, и просила о ребёнке, появление которого положило бы конец её мучениям и унижению.

В таком состоянии и застал её старый барон ― коленопреклонённой, глубоко погружённой в молитву.

Приход мужа вернул Анриетту из молитвенной отрешённости на грешную землю. Но молитва вдохнула в неё силы, и она почти спокойно встретила вошедшего.

Молодая женщина не без отвращения проглотила новую порцию чудодейственного снадобья. Быстро, насколько позволяло ноющее от побоев тело, разделась. На этот раз она не колебалась (какой смысл церемониться, если её насильник всё равно ничего не видит?) и спокойно освободилась от котты. Она предусмотрительно позаботилась, чтобы в комнате было жарко натоплено.

Оставшись в шемизе ― длинной нижней льняной рубашке без рукавов, она подчёркнуто тщательно завязала глаза и легла в постель.

А дальше всё повторилось в точности, как накануне: скрип двери, те же неуверенные шаги слепца, шорох снимаемой одежды и потрескивание поленьев в очаге. Только сегодня человек, которого привёл её муж, вёл себя куда смелей. Видимо, вчерашняя неудача, а, может, и выволочка от хозяина подстегнули его решимость.

В его действиях не было ни малейшего намёка на нежность или грубость, ни наглой бесцеремонности, ни омерзительной похотливости, к которым она давно привыкла, ― только требовательность и нетерпение распалённого жеребца, стремящегося поскорей получить предложенное ему женское тело.

Не теряя времени, одним ловким движением он перевернул хозяйку ничком, поставив на четвереньки, рывком задрал подол рубашки.

Вынужденная безропотно повиноваться, Анриетта молча подчинилась мужской силе. Только, когда он быстро и резко вошёл в неё, она не удержалась и вскрикнула от боли.

Даже в первые дни их с бароном брака, когда свежий пыл ещё придавал его усилиям какое-то подобие былой удали, Анриетта так толком и не узнала, что же это такое ― мужская сила. После двух лет замужества она имела о ней почти такое же представление, как и накануне брачной ночи.

– Боже, да что же это такое?! ― она непроизвольно напряглась, но от этого стало только больней.

Анриетта взмолилась про себя, чтобы это возмутительное насилие поскорей закончилось. Сосредоточенная на своих неприятных ощущениях, она даже забыла о присутствии мужа. Её и без того измученное тело сотрясалось под мощным напором самца, а она в это время с тоской спрашивала себя, почему должна терпеть эти чудовищно наглые проникновения? Она уже не знала, что хуже ― отвратительное трепыхание старческой плоти или эта грубая, терзающая её изнутри животная сила?!

Внезапно руки, опиравшиеся на её поясницу, стиснули её так, будто их судорогой свело. Насильник содрогнулся всем телом, тяжело и хрипло дыша, потом ещё раз, и ещё. И, наконец, замер.

Молодая женщина не шевелилась, выжидая, пока не осознала, что её больше не удерживают. Тогда она опустилась на постель и свернулась калачиком. Только машинально одёрнула подол рубашки.

– Ступай вон! Живо! ― голос барона доносился глухо, будто сквозь одеяло.

Шорох одежды… Неровные шаги… Скрип двери…

Анриетта оставалась недвижимой. Ну, вот и всё! Её использовали, как яловую корову. Теперь надо молиться, чтобы она понесла, и, чтобы это был мальчик.

– Завтра повторим, мадам…

Анриетта не поверила своим ушам. Резко приподнявшись, она сорвала с глаз повязку и с негодованием уставилась на мужа: что ему ещё от неё нужно?

– Надо сделать это несколько раз, чтобы наверняка.

Молодая женщина отчаянно затрясла головой. От резких движений буйные волосы рассыпались по плечам. Она готова была закричать от отчаяния.

Над нею зловещей чёрной тенью нависал силуэт её мучителя. В полумраке она не могла разглядеть выражение лица барона ― он стоял спиной к огню. Но она буквально нутром почуяла фанатичную решимость добиться своего любой ценой, которую излучали холодные, немигающие, как у рептилии, глаза.

Сопротивляться бесполезно!

Анриетта ощущала гулкую пустоту в каждой клеточке своего осквернённого тела. Она натянула на себя одеяло, укрывшись с головой, чтобы хоть как-то отгородиться от безжалостной реальности.

«Господь, почему ты отвернулся от меня?»

Снова, как когда-то, молодая женщина с ужасом ожидала наступления ночи. Всё повторялось, как в кошмарном сне: её использовали с примитивным скотским безразличием, в присутствии собственного мужа, а потом оставляли, униженную и измученную, наедине с чувством безграничного отвращения к самой себе.

Бедняжке казалось, что всем слугам известно о её позоре. Она была уверена: домочадцы смотрят на неё как-то иначе, не так, как раньше. В их взглядах она читала насмешку, а, может, и осуждение.

«Ещё бы, ― горько усмехалась юная баронесса, ― разве бывает что-либо более приятное для слуг, чем унижение их хозяев?» Стоит ей только поднять глаза, и она непременно встретит чей-нибудь язвительный взгляд и умрёт от стыда.

Однако, спустя несколько дней после шока первой унизительной ночи все её чувства, как будто, притупились. С безучастием и покорностью животного она подставляла себя под безликого безымянного жеребца, которого на поводу приводили к ней.

«По крайней мере, этот хотя бы не лапает так противно!» ― с бесстрастием стороннего наблюдателя констатировала молодая женщина.

Даже к боли, которую он ей причинял, она притерпелась. Тем более что длилось это не так уж долго. Во всяком случае, это было не хуже, чем то, что она вынуждена была терпеть, когда барон часами изводил её, компенсируя щипками, оплеухами и грубыми бесстыдными прикосновениями собственное бессилие.

Перестало волновать даже то, что о ней думают слуги, если вообще кому-нибудь из них известно о её унижении…

Последняя неделя перед Рождеством принесла Анриетте временную передышку, так как это была неделя особо строгого поста. Даже циник-барон не осмелился нарушить правила. А, может, он посчитал, что всё уже получилось, и теперь остаётся только ждать результата…

Пора было готовиться к празднику ― до Рождества оставались считанные дни.

Никогда ещё праздники не казались молодой баронессе такими безрадостными, а предпраздничные хлопоты ― столь обременительными. Как никогда, ждала она поездки в город. Но не торжественная месса и даже не традиционные рождественские увеселения в этот раз привлекали Анриетту. Она хотела одного ― исповедаться!

Церковь считала исповедь накануне Рождества и Нового Года обязательной для каждого христианина, если не самой важной. Это была возможность покаяться и очиститься, получив отпущение грехов за весь истекший год. А кто, как не Анриетта, так нуждался сейчас в очищении и утешении?

От странствующего торговца, забредшего к ним в поместье, она узнала, что в канун Нового Года папа Римский Бонифаций IX разослал по всем городам своих легатов ― посланников с «юбилейными привилегиями» ― индульгенциями во искупление всех возможных грехов. И, подумать только! даже грехов будущих, ещё не совершённых! Ведь наступающий год был особенным ― Святой Год, первый год нового столетия. Только в такие Юбилейные Годы, которые не каждому выпадало счастье пережить, можно было получить полное отпущение всех грехов и избавление от наказания.