Ты мой тихий рассвет

Вячеслав Гот

Ты мой тихий рассвет

Глава 1. Я перестала просыпаться с утра

Тридцать два года.

Две попытки суицида.

Один развод.

Пустая квартира.

Два горшка с засохшими растениями – один на подоконнике, второй – на полу, перевёрнутый, как будто кто-то бросил его в отчаянии.

Я не плакала больше.

Не потому, что перестала чувствовать.

А потому что слёзы – это ещё одна форма голоса.

А я… я уже давно выключила свой.

Мой телефон молчит.

Соцсети – заброшены.

Мама звонит раз в неделю.

– Элиза, ты ела сегодня?

– Да.

– Ты гуляла?

– Да.

– Ты… хочешь поговорить?

– Нет.

– Хорошо. Я люблю тебя.

– Я тоже.

Потом она кладёт трубку. И я знаю – она думает: «Она не умрёт. Она просто… исчезает».

И она права.

Я исчезаю.

Каждое утро я просыпаюсь в 6:47.

Точно в 6:47.

Будильник не стоит. Я не ставлю.

Но тело знает. Как будто оно запрограммировано на боль.

На то, чтобы вставать и не делать ничего.

Просто лежать. Смотреть на потолок.

На трещину в углу – ту самую, что появилась после того, как Даниил ушёл.

Он сказал: «Ты стала тенью самого себя, Элиза. Я не могу жить с тенью».

И ушёл.

Оставил мне квартиру, кредит, две коробки с вещами и два горшка с кактусами – «чтобы ты не была совсем одна».

Какая ирония.

Он думал, что растения – это замена.

Но они умерли.

Как и я.

Первая попытка – через три месяца после его ухода.

Порезы.

Много крови.

Соседи услышали крик.

Приехали скорые.

Я не говорила ни слова.

Даже когда врачи спрашивали: «Почему?»

Я только смотрела на стену.

И думала: «Потому что я больше не помню, как пахнет солнце».

Вторая попытка – через год.

Таблетки.

Спокойно.

Как будто принимала витамины.

Я даже не пыталась скрыть.

Оставила записку на кухне – на холодильнике, рядом с пустой банкой из-под йогурта.

«Простите, что не смогла быть лучше.

Элиза».

И снова – спасли.

Снова – психиатр.

Снова – лекарства.

Снова – «вы идёте на поправку».

Но я знала: я не иду.

Я просто… затихаю.

Я не читала книги.

Не смотрела фильмы.

Не слушала музыку.

Даже не включала свет в ванной – боялась, что он будет слишком ярким.

Мир стал серым. Не цветным.

Не тёмным.

Просто… серым.

Как старая шерстяная кофта, которую никто не хочет носить.

Я ходила в магазин.

За хлебом.

За водой.

За тем, что нужно, чтобы тело не умирало.

Никогда не говорила с кассирами.

Они улыбались.

Я нет.

Они думали – я грубая.

Я не была грубой.

Я была… пустой.

И вот однажды – 12 марта – я проснулась не в 6:47.

А в 5:30.

И услышала голос.

Он был тихий.

Не как эхо.

Не как воображение.

Не как шепот из прошлого.

Он был… реальный.

Как будто кто-то стоял прямо за окном.

Но окно было закрыто.

Занавески – плотные.

На улице – темно.

Только тусклый свет фонаря напротив, мерцал, как больной глаз.

Я не двигалась.

Не дышала.

Просто лежала.

Ждала.

Чтобы он повторил.

И он повторил.

– Ты не одна.

Голос был мужской.

Не молодой. Не старый.

Средний.

Тёплый.

С лёгкой хрипотцой – как будто он много говорил в холоде.

Или много молчал.

– Я здесь уже три месяца.

Я сидела.

Сердце билось так, будто хотело вырваться из груди.

Я не повернулась.

Не посмотрела.

Не сказала ни слова.

– Смотри – рассвет сегодня будет красивым.

Я медленно, очень медленно, повернула голову.

Окно.

Темное.

Стекло.

Занавески.

Ничего.

Ни тени. Ни силуэта. Ни отражения.

Я встала.

Подошла.

Прижала ладонь к холодному стеклу.

Потянула занавеску.

Улица.

Пустая.

Лавочка.

Фонарь.

Одинокий куст сирени – без листьев.

Никого.

Я вернулась к кровати.

Села.

Обхватила колени.

Закрыла глаза.

– Это сон, – прошептала я.

– Это сон.

– Это сон.

– Это сон.

Но когда я открыла глаза – на подоконнике лежал листок бумаги.

Маленький.

Складной.

Как будто его положили туда, когда я спала.

Я не трогала.

Не дышала.

Просто смотрела.

Прошло десять минут.

Пятнадцать.

Двадцать.

Я взяла его.

Развернула.

На листке – только три строки.

Написано аккуратно, рукой, которая не торопится:

Ты не одна.

Я здесь уже три месяца.

Смотри – рассвет сегодня будет красивым.

Я сжала листок в кулаке.

И впервые за полтора года – заплакала.

Не от боли.

Не от отчаяния.

От странности.

От того, что кто-то… знал.

Знал, что я не сплю.

Знал, что я не ем.

Знал, что я смотрю на засохшие растения каждый день и думаю: «Почему я не смогла их сохранить?»

Знал, что я не хочу просыпаться.

А он…

Он сказал: «Смотри – рассвет сегодня будет красивым».

Как будто он знал, что я когда-то любила рассветы.

Как будто он знал, что до Даниила я каждое утро вставала, чтобы увидеть, как солнце касается края облаков – и считала их формами животных.

Конь.

Слон.

Лебедь.

Я рисовала их в блокноте.

Его это раздражало.

– Ты живёшь в мире фантазий, Элиза.

А я живу в реальности.

И теперь…

Кто-то пришёл.

И сказал: «Смотри».

Я не понимала, кто это.

Не понимала, почему.

Не понимала, как он узнал мои тайны – те, что я не рассказывала даже терапевту.

Но я знала одно:

Это не было сном.

Потому что листок был настоящим.

Бумага – тонкая, чуть желтоватая, как старые фотографии.

Буквы – не компьютерные.

Не печатные.

Ручка – тёмно-синяя.

Иногда следы давления – как будто человек долго думал, прежде чем написать.

Я положила листок на тумбочку.

Прижала к нему свою ладонь.

И впервые за долгое время – я не думала о том, чтобы уйти.

Я думала:

«Кто ты?»

День прошёл медленно.

Как будто время решило отомстить мне за то, что я его игнорировала.

Я не включила свет.

Не мылась.

Не ела.

Но я не лежала.

Я ходила.

По квартире.

Туда, где стоял стол.

Туда, где лежал мой блокнот.

Туда, где были фото – с мамой, с Даниилом, со мной, в детстве, на берегу моря – с волосами, развевающимися на ветру, и улыбкой, которой я больше не знала.

Я открыла блокнот.

Там были зарисовки.

Рассветы.

Облака.

Лебеди.

И под одной из них – дата.

14 июня 2018. Утро. Он сказал: «Ты – мое солнце».

Я не помнила, что писала это.

Но я помнила – он сказал это.

Даниил.

Перед тем, как всё начало рушиться.

Я закрыла блокнот.

И снова подошла к окну.

Сегодня – пятница.

12 марта.

Погода – облачная.

Холодно.

Но я надела тёплый свитер.

Тот, который носила, когда была ребёнком.

Синий.

С маленьким котёнком на груди.

Он выцвел.

Но я не могла его выбросить.

Я села на подоконник.

Слушала тишину.

Ждала.

Не голоса.

Не человека.

Я ждала… рассвета.

Потому что он сказал: «Смотри – рассвет сегодня будет красивым».

И я хотела проверить – прав ли он.

Сначала – тусклый свет.

Как будто небо боится показаться.

Потом – розовая полоска на краю горизонта.

Тонкая.

Хрупкая.

Как будто её могут стереть.

Я держала дыхание.

Потом – оранжевый.

И золотой.

И вдруг – солнце вышло.

Не как всегда – резко, агрессивно.

А мягко.

Как будто оно не хотело меня напугать.

Оно пробивалось сквозь тучи, как будто знало – я не готова к яркости.

И тогда…

Я увидела.

На крыше дома напротив – на самом краю, где начинается черепица – стоял человек.

Он был в сером пальто.

Высокий.

Не очень молодой.

Не очень старый.

Скорее – среднего возраста.

Темные волосы, немного растрёпанные.

Он стоял, не двигаясь.

Смотрел вниз – на мой дом.

На мое окно.

И когда я увидела его – он не испугался.

Не убежал.

Не спрятался.

Он просто… поднял руку.

Медленно.

Словно протягивал её мне.

Через улицу.

Через метры.

Через годы.

Через боль.

И я поняла – он не был в моей комнате.

Он не входил.

Он не знал пароль.

Он не был призраком.

Он был там – на крыше.

И видел меня.

Целыми месяцами.

Я не знала, кто он.

Я не знала, почему он здесь.

Я не знала, как он узнал, что я сижу в темноте.

Но я знала одно —

Он не хотел, чтобы я умерла.

Он хотел, чтобы я увидела рассвет.

И когда солнце коснулось моего подоконника —

я почувствовала тепло.

Не на коже.

Не на теле.

Внутри.

Как будто кто-то зажёг маленькую лампочку в груди.

Ту, что я давно считала сгоревшей.

Он не сказал ни слова.

Не махнул.

Не улыбнулся.

Он просто стоял.

И смотрел.

Пока солнце не стало слишком ярким.

Пока он не исчез.

Я не бросилась к двери.

Не побежала вниз.

Не кричала.

Я просто села на подоконник.

И заплакала.

Но не от боли.

Не от страха.

От того, что…

я не была полностью одна.

После этого я не ушла.

Не легла.

Не выключила свет.

Я включила чайник.

Поставила чашку.

Налила воды.

И села у окна.

Смотрела на место, где стоял он.

Я не знала, кто он.

Но я знала – он не пришёл, чтобы спасти меня.

Он пришёл, чтобы напомнить:

«Ты можешь смотреть на рассвет.

Ты можешь чувствовать тепло.

Ты можешь быть… живой».

Я не знала, будет ли он завтра.

Но я знала —

я буду ждать.

Потому что если он может видеть меня —

значит, я всё ещё существую.

И если он может видеть меня —

значит, я ещё не потеряна.

Я открыла блокнот.

Взяла ручку.

И написала:

Сегодня я проснулась.

И услышала голос.

Он сказал: “Ты не одна”.

И я поверила.

Потому что рассвет был красивым.

Я положила ручку.

И впервые за долгое время —

я не думала о том, чтобы уйти.

Я думала —

А что, если он придёт завтра?

И…

я хотела, чтобы он пришёл.

Глава 2. Он не из моего мира

Я не планировала идти к психиатру.

Но когда я впервые сказала вслух – «Он есть» – мне стало так страшно, что я сама испугалась своего голоса.

Я сидела в кресле, которое пахло дезинфекцией и старыми слезами. Окна были закрыты плотными шторами – как будто свет боялся попасть внутрь. На стене – часы. Тик-так. Как будто отсчитывали время до следующего приступа. Я не знала, почему пришла. Может, потому что листок, который я нашла у окна, стал тяжелее, чем моя совесть. Может, потому что я больше не могла жить с этим – ни с молчанием, ни с голосом.

– Вы говорите о мужчине, – сказал доктор Виноградов.

Он был пожилым. Седой. С глазами, которые смотрели не на вас, а сквозь вас.

– Да, – ответила я.

– И вы уверены, что он… реальный?

Я посмотрела на свои руки. Они дрожали. Не от страха. От того, что я впервые за полтора года произнесла это имя – не про себя, не в мыслях, а вслух.

– Он стоит у моего окна.

– Каждый день?

– Нет. Иногда.

– А что он говорит?

– Он говорит: «Ты не одна».

– И что ещё?

– «Я здесь уже три месяца».

– И рассвет?

– Да. Он всегда говорит, что рассвет будет красивым.

Доктор наклонился вперёд. Его голос стал мягче.

– Элиза… вы не первый человек, которого я встречаю, кто слышит голоса.

– Я не больна.

– Я не говорю, что вы больны. Я говорю – вы пережили то, что многие не выдерживают. И ваш разум… начал создавать защиту.

– Это сон?

– Возможно.

– А если нет?

На мгновение он замолчал.

Сделал паузу. Такую длинную, что я подумала – он просто не знает, что сказать.

– А если он существует… но не для других?

Я подняла голову.

– Что?

– Есть люди, – сказал он медленно, как будто каждое слово весило как камень, – которым не повезло быть замеченными. Пока они не стали слишком тихими. Пока их не перестали слышать. Но иногда… находятся те, кто всё ещё слышит. Даже если никто другой не видит.

Он посмотрел мне прямо в глаза.

– А если он не фантом, Элиза?

– А если он… тот, кого вы давно потеряли?

Я не поняла.

Или не хотела понять.

– Вы говорите, что он знает, что вы спите на левом боку. Что вы любите чай с мятой. Что вы рисовали облака, когда были ребёнком.

– Да.

– А вы помните, кто ещё знал эти вещи?

Я сжала кулаки.

– Мама.

– А потом?

– Никто.

– А если кто-то… не забыл?

Я встала.

Мне стало плохо.

– Вы хотите сказать, что я схожу с ума?

– Нет. Я хочу сказать – возможно, вы не одинока.

– Но он… не может быть настоящим.

– Почему?

– Потому что… его нет.

– А если он есть – но вы не можете его видеть, пока не научитесь видеть себя?

Я вышла из кабинета.

Не сказала «спасибо».

Не сказала «до свидания».

Просто ушла.

Но слова доктора остались.

Как запах дождя перед грозой.

Тихий. Настойчивый.

На следующий день я проснулась в 5:30.

Как обычно.

Но сегодня – я не стала смотреть в окно.

Я не стала ждать.

Я не стала надеяться.

Я просто встала.

Надела свитер.

Поставила чайник.

И пошла к двери.

Я не знала, зачем.

Но ноги вели меня.

К подъезду.

Я открыла дверь.

И там он стоял.

Он был в сером пальто.

Не новом. Не старом. Просто… правильном.

Как будто его сшили специально для него.

Для тех, кто умеет ждать.

Для тех, кто не торопится.

Для тех, кто знает – некоторые люди нуждаются не в словах, а в тишине рядом.

Его волосы были чуть длиннее, чем я представляла.

Седые пряди – не от возраста, а от усталости.

Глаза – цвет осеннего леса после дождя.

Тёмные, глубокие.

Словно в них хранились тысячи историй, которые никто не хотел слушать.

В руках – чашка.

Белая.

С тонкой синей полоской у края.

Я знала её.

Я знала эту чашку.

С детства.

Мама покупала её в одном маленьком магазинчике у вокзала.

Только такие. Только у неё.

Она говорила: «Эта чашка – для особенных утренних моментов. Когда ты хочешь, чтобы мир немного подождал».

Я не видела её десять лет.

После её смерти – я выбросила всё.

Всё, что напоминало о ней.

Чтобы не плакать.

А теперь – она здесь.

У него в руках.

Он не двигался.

Не улыбался.

Не протягивал чашку.

Он просто стоял.

Смотрел на меня.

И я – не могла дышать.

– Я не придумал тебя, Элиза, – сказал он.

Голос.

Тот самый.

Тот, что был у окна.

Тот, что знал мой сон.

Тот, что знал мой чай.

– Я просто ждал, – продолжил он, – когда ты будешь готова меня увидеть.

Я хотела закричать.

Хотела убежать.

Хотела хватать его за рукав и кричать: «Кто ты?! Почему ты здесь?! Почему ты знаешь всё?!»

Но я не смогла.

Я только сказала:

– Ты… не можешь быть здесь.

Он кивнул.

– Я знаю.

– Ты не живёшь в этом городе.

– Я знаю.

– Ты не должен знать, как я сплю.

– Я знаю.

– Ты не должен знать, какой у меня чай.

– Я знаю.

– Тогда… кто ты?

Он сделал шаг вперёд.

Не наступая на порог.

Не входя.

Просто… приблизился.

– Меня зовут Лукас.

– Я не знаю такого имени.

– Ты знала его.

– Когда?

– Когда тебе было четырнадцать.

Я почувствовала, как воздух исчезает из лёгких.

– Ты… ты был тем, кто приходил к моему окну.

– Да.

– После смерти мамы.

– Да.

– Ты… ты исчез.

– Я не исчез.

– Ты исчез.

– Я не мог быть для тебя тем, кем ты хотела меня видеть.

Я пошатнулась.

Он не двинулся.

Не протянул руку.

Не сказал: «Не плачь».

Он просто стоял.

– Я работал в центре психологической помощи для детей, переживших травму, – сказал он наконец.

– Я был твоим терапевтом.

Я замерла.

– Ты… ты был моим врачом?

– Да.

– Но… я не помню тебя.

– Ты не помнишь никого из нас.

– Почему?

– Потому что ты не позволила себе помнить.

Он достал из кармана маленький блокнот.

Скорее всего – старый.

С потёртой корочкой.

Открыл.

Показал мне страницу.

Там – рисунок.

Ребёнок.

Девочка.

Сидит на подоконнике.

Смотрит в окно.

Подпись внизу – печатными буквами:

Элиза, 14 лет.

Говорит: “Я не хочу быть живой.

Я хочу, чтобы солнце не вставало”.

Приходит каждый вечер.

Принесла рисунок – это она.

Она не хочет, чтобы её видели.

Но она рисует себя.

Значит – она всё ещё хочет быть найденной.

Я вздрогнула.

Это – мой рисунок.

Я его рисовала.

Я даже не знала, что сохранили.

– Я приходил к тебе каждый день, – сказал Лукас.

– Ты не открывала дверь.

– Ты не отвечала на вопросы.

– Ты не смотрела мне в глаза.

– Но ты смотрела в окно.

– И я смотрел на тебя.

– Почему ты не ушёл?

– Потому что ты была единственным ребёнком, которого я не смог спасти.

– Что значит – не смог?

– Я пришёл к тебе через неделю после смерти матери.

– Ты был молодым тогда?

– Мне было двадцать восемь.

– А сейчас?

– Тридцать восемь.

– Ты… ты ждал меня десять лет?

Он опустил глаза.

– Я ждал, чтобы ты снова начала смотреть на рассвет.

Я посмотрела на чашку.

На ту самую.

На ту, которая должна была быть в мусорке.

На ту, которую я сама выкинула.

– Почему ты принёс её?

– Потому что ты не забыла.

– Я забыла всё.

– Нет.

– Что же я помню?

– Ты помнишь, как пахнет мятный чай.

– И?

– Ты помнишь, как тяжело становится, когда солнце встаёт, а ты не хочешь вставать.

– И?

– Ты помнишь, как однажды ты сказала: «Если бы кто-то просто сидел рядом… без слов… я бы не умерла».

Я почувствовала, как что-то внутри меня ломается.

Не криком.

Не слезами.

А тихо.

Как старый стеклянный шар, который треснул – и не разлетелся.

Просто… распался на части.

– Я не помню этого, – прошептала я.

– Ты не помнишь, потому что ты не позволяла себе.

– А теперь?

– Теперь ты слышишь меня.

– Ты… ты был причиной моей боли?

– Нет.

– Тогда… почему ты не ушёл?

– Потому что я не мог.

Он положил чашку на пол.

Не на порог.

Не на ступеньку.

Просто на землю.

Как будто это священный предмет.

– Ты была моей первой пациенткой, – сказал он.

– И последней, которой я не смог помочь.

– Почему?

– Потому что я пытался спасти тебя.

– А теперь?

– Теперь я просто хочу, чтобы ты спасла себя.

Он сделал шаг назад.

– Я не пришёл, чтобы вернуть тебе прошлое.

– Я пришёл, чтобы напомнить тебе – ты ещё не умерла.

Он повернулся.

Я не кричала.

Не звала.

Не просила остаться.

Я только смотрела.

И когда он исчез за углом дома – я подошла к чашке.

Подняла её.

Она была тёплой.

Я не пила чай.

Я просто держала её.

Как будто она была частью меня.

А потом – я пошла обратно.

Закрыла дверь.

Села на пол.

Прижалась спиной к двери.

И впервые за долгое время – я не чувствовала пустоты.

Я чувствовала – тепло.

От чашки.

От его слов.

От того, что он знал.

От того, что он ждал.

От того, что он не ушёл.

Я не знала, кто он.

Я не знала, почему именно он.

Я не знала, почему он выбрал меня.

Но я знала одно:

Он не из моего мира.

Он – из другого.

Из мира, где люди не прячутся от боли.

Где они остаются.

Даже если их не просят.

Даже если их не видят.

Даже если их не помнят.

Он не герой.

Он не спаситель.

Он – просто человек.

Который не ушёл.

И я… я не знала, смогу ли я когда-нибудь простить его.

Но я знала —

я больше не могу его игнорировать.

Я подняла чашку.

Поднесла к губам.

И впервые за десять лет —

я выпила мятный чай.

Он был горьким.

Как прошлое.

И сладким.

Как надежда.

Глава 3. Я не помню тебя, но ты помнишь меня

Я не спала.

Не потому, что боялась сна – а потому что сон был хуже, чем бодрствование.

В нём она была.

Мама.

Смеялась.

Пахла лавандой и свежим хлебом.

Она говорила: «Элиза, смотри – солнце сегодня как мёд».

И я смотрела.

И просыпалась.

С пустым горлом.

С пустым сердцем.

С тишиной, которая гудела в ушах, как будто внутри меня жил призрак.

Тридцать дней после её смерти.

Тридцать дней без звонка.

Без объятий.

Без голоса, который звал меня по имени.

Дом стал музеем.

Каждая вещь – экспонат.

Её туфли у двери.

Её чашка на кухне.

Её шарф на спинке стула – всё ещё тёплый.

Я не трогала.

Не смела.

Боялась, что, если прикоснусь – она исчезнет навсегда.

Я заперлась в комнате.

Занавески – плотно задёрнуты.

Окно – заклеено скотчем.

Но я знала – он приходит.

Каждый вечер.

В пять часов пятнадцать минут.

Точно.

Я слышала его шаги по лестнице.

Тихие.