Северный оберег

Марк не ответил. Он снял толстую перчатку и провёл рукой по шершавой, обмороженной кладке, словно пытаясь прочесть её историю кончиками пальцев, считать информацию, недоступную объективу. Его лицо было невозмутимым, но глаза, острые и внимательные, сканировали каждую деталь, каждую трещину, каждый намёк на что-то, что не вписывалось в стандартную картину.

– Здесь что-то произошло, – констатировал он, поднимая камеру и делая несколько кадров крупным планом. – Не просто заброшенность. Чувствуется… разлом. Разрыв.

Таисия вздрогнула от его точности. Она и сама всегда это чувствовала – болезненную, незаживающую рану на этом месте, глухую боль, исходящую из-под земли.

– Да, – согласилась она неохотно, оглядываясь по сторонам. – Говорят, здесь когда-то было древнее капище. Сильное место силы. Церковь строила монастырь именно здесь, чтобы… перебить эту силу, освятить, подчинить. Но полностью ей это так и не удалось. Что-то осталось. Спряталось глубоко.

Она говорила осторожно, подбирая слова, как крадучись, постоянно оглядываясь на его реакцию. Но он лишь молча снимал, переходя от одной руины к другой, выискивая самые мрачные, самые разрушенные и «непарадные» углы, снимая не красоту, а боль этого места.

Следующей точкой стал Чертов мостик на самой окраине города – древний, покосившийся, скрипучий, перекинутый через глубокий, заснеженный овраг, на дне которого чернела незамерзающая полынья. Место было окружено дурной славой. Местные подростки рассказывали легенды о том, что здесь по ночам является призрак девушки в белом, а старики неохотно крестились, проходя мимо, и старались не смотреть в сторону оврага.

Марк, не колеблясь, встал на середину моста, не обращая внимания на тревожный скрип старых, подгнивших досок под ногами.

– Почему «Чертов»? – спросил он, глядя в объектив на заснеженное, таящее опасность дно оврага.

Таисия, не решаясь ступить на зыбкие доски, осталась на берегу, обняв себя за плечи от внезапного холода.

– Старая история. Говорят, сто лет назад здесь повесилась невеста, которую бросил жених накануне свадьбы. А потом и он сам сорвался с этого моста при странных обстоятельствах – то ли пьяный, то ли… Говорят, её плач до сих пор иногда слышно в ночи. Особенно когда ветер с севера.

– Вы верите в это? – его вопрос прозвучал резко, почти по-детективному, вырывая её из атмосферы легенды.

Таисия почувствовала, как по спине пробежали знакомые мурашки.

– Я верю в то, что каждое место имеет свою память. И свою боль. И иногда эта боль становится… голосом. Шёпотом. Следом, который остаётся навсегда.

Он медленно опустил камеру и посмотрел на девушку. Не на объект съемки, а на неё саму. Его взгляд был тяжёлым, испытующим, проникающим внутрь. Она почувствовала себя бабочкой, приколотой булавкой к картону под стеклом. В этот момент с ближайшей ели с шумом взлетела ворона, сорвав ком снега. Таисия инстинктивно повернула голову, и их взгляды встретились – её и птицы. Ворона каркнула один раз, коротко и отрывисто, как предупреждение, и улетела, растворившись в сером небе.

Марк наблюдал за этой немой сценой, и в его глазах что-то промелькнуло – не понимание, а скорее азарт охотника, видящего первые, долгожданные следы зверя.

– Интересно, – произнёс он нейтрально, почти без интонации, и снова поднял камеру, но уже не на мост, а на неё, поймав её растерянное, задумчивое лицо на фоне тёмного леса.

Последним местом в тот день стало урочище Лопатино – глухая, давно заброшенная деревня, которую тайга постепенно, неспешно отвоёвывала обратно. Избушки стояли покосившиеся, с провалившимися крышами и пустыми глазницами окон, и лишь в одной, как шептались по слободкам, до сих пор жила какая-то полусумасшедшая старуха-отшельница, но её никто не видел уже много лет.

Они шли по занесённой деревенской улице, и Таисия невольно вела его, обходя невидимые для постороннего глаза ямы, скрытые под снегом коряги и бурелом. Она рассказывала легенды, которых не было в путеводителях: о лешем, что сбивал здесь с пути даже трезвых мужиков, о полуденнице, что могла наслать солнечный удар на того, кто уснул в поле, о кладе, который был заговорён на смерть неверного искателя.

Она говорила, и её лицо, обычно спокойное и немного усталое, вдруг озарялось странным внутренним светом. Глаза темнели и начинали гореть, голос становился глубже, бархатистей, она не просто пересказывала байки – она проживала их, будто пересказывала семейные истории. Словно была живым проводником в тот самый мир, существование которого Марк должен был отрицать и фиксировать как угрозу.

А он слушал. И ждал. Ждал, когда она оступится, когда в её речи проскользнёт что-то личное, что-то, что выдаст в ней не просто знатока фольклора, а практика, носителя. Но вместо этого он видел, как она безошибочно, почти не глядя под ноги, находила тропу в зарослях бурелома, как её рука иногда сама тянулась, чтобы коснуться корявого ствола берёзы, словно здороваясь со старым другом. Как вороны, обычно пугливые и нелюдимые, не улетали при их приближении, а лишь перепархивали на соседние ветки, провожая их внимательными, умными, почти что понимающими взглядами.

Однажды, когда они углубились в лес за деревней, Марк намеренно замедлил шаг, делая вид, что снимает старое, разломанное молнией дерево. Таисия, не заметив этого, ушла вперёд, увлечённая рассказом о русалках в местных озёрах. Через минуту он услышал её тревожный голос:

– Марк? Вы где?

Он не отозвался сразу, наблюдая из-за ствола ели. Она остановилась, закрыла глаза на секунду, как бы прислушиваясь к чему-то, а затем обернулась и посмотрела прямо в его сторону, точно зная, где он стоит, хотя его скрывали густые ветви.

– Здесь, – вышел он из укрытия, делая вид, что поправлял объектив. – Что-то не так? Заблудились?

– Нет, – она покачала головой, но в глазах читалась лёгкая, остаточная тревога. – Просто… не стоит здесь отставать. Места такие. Древние. Можно легко потеряться не только в лесу, но и во времени.

«Случайность, – тут же отрезал внутренний голос. – Ветер качнул ветку, и она увидела движение. Ничего больше.»

Он кивнул, и молча последовал за ней, а внутри у него всё кричало. Как будто он видел её связь с этим местом, с природой, с этими проклятыми птицами. Это была не просто девушка, знающая легенды. Она была чем-то большим.

Но странное дело – чем больше он видел эти «доказательства», тем меньше он думал о досье и приказе. И тем больше он смотрел на неё саму. На то, как мороз румянил её щёки, как она увлечённо рассказывала истории, размахивая руками, как её руки, одетые в простые вязаные варежки, иногда касались деревьев с такой нежностью, словно это были живые, дорогие ей существа.

Он ловил себя на том, что ждёт не её промаха, не улики, а этой её улыбки, обращённой к нему. И эта мысль пугала его гораздо больше, чем любая древняя, языческая сила.

Глава 5

Они зашли слишком далеко, и это была целиком его вина. Сначала это была просто прогулка по старой, едва угадывающейся лесной дороге к заброшенному смолокуренному заводу – месту, которое Таисия упомянула вскользь, а Марк ухватился за это как питбуль, почуяв слабину, намёк на что-то настоящее, не приукрашенное. Дорога постепенно сужалась, превращаясь в звериную тропу, а затем и вовсе исчезла, поглощенная молодым, колючим ельником и глубоким, нетронутым, предательским снегом.

Небо, до этого ясное и холодное, цвета промытого льда, начало затягиваться плотной, молочно-белой, зловещей пеленой. Свет стал плоским, размытым, стирая тени и перспективу.

– Похоже, погода портится, – тревожно заметила Таисия, останавливаясь и вглядываясь в сереющий, сливающийся с землёй горизонт. Ветер трепал её капюшон. – Сердится. Надо возвращаться. Сейчас не время быть здесь.

– Еще немного, – упрямо сказал Марк, настраивая камеру на причудливо изогнутые стволы столетних кедров, похожих на замерзших великанов. – Здесь невероятный свет. Играет. Хочу поймать.

Свет и вправду был невероятным – зловещим и красивым одновременно. Воздух стал густым и тяжёлым, пахло снегом и грозой, хотя зимние грозы были неслыханным делом. Первая снежинка, крупная и резная, упала Марку на объектив, затем вторая, третья. И через мгновение небо разверзлось.

Это была не просто метель. Это была пурга, буран – внезапная и яростная, как атака дикого зверя, загнанного в угол. Ветер завыл, срывая с кедров шапки снега и слепя глаза колючей, твердой крупой. Видимость упала до пары метров, превращая мир в хаотичное, белое, обезумевшее месиво. Исчезли деревья, небо, земля. Остался только всесокрушающий белый ад.

– Марк! – закричала Таисия, но ветер унёс её голос, разорвал в клочья и смешал с воем стихии. Она едва различала его тёмную, расплывчатую фигуру в нескольких шагах от себя, будто через мутное стекло.

Он подбежал к ней, натянув капюшон. Его лицо, обычно такое собранное, было искажено не страхом, а яростью и досадой на собственную оплошность, на вышедшую из-под контроля ситуацию.

– Назад! Быстро! Где тропа?!

– Я не вижу! – почти плача от бессилия и накатывающей паники, крикнула она в ответ. Всё вокруг стало одинаково белым, чужим и враждебным. Ориентиры исчезли.

Марк вытащил из кармана навигатор, тыкал в кнопки – экран мерцал, полосатился и гас. Магнитный компас в его руках бешено крутился, словно обезумев, не находя севера.

– Чёрт! Не работает! Ничего не работает! – он застучал по прибору ладонью, и в этом жесте было столько отчаянной, слепой веры в технологии, что Таисии стало почти жаль его. Сильный, собранный, вооружённый гаджетами охотник – и он был абсолютно беспомощен, как слепой щенок, перед лицом разгневанной, живой стихии. Он метнулся в одну сторону, затем в другую, но это были хаотичные, бесполезные движения загнанного в угол городского жителя.

Таисия же стояла, закрыв глаза, стараясь заглушить панику, которая подкатывала к горлу холодным комом. Она дышала глубоко и медленно, через нос, пытаясь услышать сквозь вой ветра, сквозь этот техногенный хаос в своей голове что-то другое. Что-то древнее и постоянное. Нить. Зов.

– Что ты делаешь?! – закричал Марк, хватая её за руку. Его пальцы вцепились в её рукав с такой силой, что больно. – Мы замерзнем насмерть! Двигайся! Надо идти!

– Подожди, – её голос прозвучал тихо, но с такой неожиданной, непререкаемой властью, что он инстинктивно разжал пальцы. – Просто подожди. Молчи.

Она отшатнулась от него, сделала несколько неуверенных шагов в сторону, словно ведомая невидимым импульсом, и остановилась перед древним, могучим кедром, ствол которого был покрыт шрамами, наплывами и узорами, словно тело старого воина или карта забытой вселенной. Она сняла варежку, и мороз больно ужалил кожу. Она приложила голую ладонь к шершавой, обледеневшей коре. Боль была острой, живой. Она закрыла глаза и склонила голову, словно прислушиваясь к биению сердца внутри дерева.

Марк замер, наблюдая. Он видел, как её губы зашевелились, произнося слова, которые тонули в рёве бури. Это не была молитва из церкви. Это был тихий, доверительный, почти интимный шёпот. Разговор. Просьба.

И тогда случилось нечто, что заставило кровь застыть в его жилах. Ветер вокруг Таисии стих. Не полностью, нет, буря продолжала беситься в двадцати шагах. Но образовался небольшой, неподвижный купол тишины, пузырь спокойствия, где снежинки начинали кружиться в медленном, почти ритуальном танце, ни разу не касаясь её лица и рук. Воздух внутри него словно сгустился, стал теплее.

Она прошептала что-то ещё, погладила кору, словно успокаивая испуганное животное, и открыла глаза. Они сияли в зимних сумерках странным, почти зелёным, глубоким светом, отражая не внешний свет, а исходящий изнутри.

– Идём, – сказала она просто и уверенно, её голос звучал чётко в внезапно наступившей тишине. – Это не с той стороны. Надо туда.

И девушка пошла. Не оглядываясь, не сомневаясь, прямо в стену снега, которая, казалось, расступалась перед ней, образуя короткий туннель. Марк, ошеломлённый, поплёлся следом, чувствуя себя тем самым слепым щенком, всецело доверившимся хозяину.

Он не понимал, как она ориентируется. Никаких следов, никаких признаков тропы. Только белое безумие вокруг. Но через пятнадцать минут, показавшихся вечностью, сквозь пелену метели проступили тёмные, расплывчатые контуры. Лесная избушка. Крошечная, покосившаяся, почти полностью занесённая снегом, но настоящая. Спасение.

Таисия молча принялась откапывать дверь, с силой толкнула её – старые петли проскрежетали, протестуя, но поддались. Внутри пахло мышами, пылью, сухими травами и холодным пеплом. Было темно и очень холодно, но это было спасение. Стены.

Марк, молча, прислонился к дверному косяку, переводя дух. Его руки дрожали – не от холода, а от пережитого шока, от крушения картины мира. Он смотрел на Таисию, которая, привычным, автоматическим движением нашла в углу охапку хвороста и затопила маленькую, ржавую печурку-буржуйку.

Когда огонь разгорелся, отбрасывая на стены гигантские, пляшущие тени и осветив её сосредоточенное, осунувшееся лицо, он наконец нашёл в себе силы говорить. Голос его звучал хрипло, неестественно, чуждо:

– Как… как ты это сделала?

Она не подняла на него глаз, подбрасывая в огонь щепки.

– Интуиция. Повезло. Я просто хорошо знаю лес. Чувствую его.

– Не ври мне! – его голос сорвался, в нём прорвалась вся накопленная ярость, страх, непонимание и ужас перед необъяснимым. – Компас с ума сошёл! Навигатор не работал! Ты говорила с деревом, и ветер… ветер стих вокруг тебя! Я видел!

Таисия медленно повернулась к нему. В свете пламени её глаза были огромными, бездонными и очень усталыми.

– А что ты хотел услышать, Марк? – спросила она тихо, и в её голосе не было вызова, лишь горькая усталость. – Что я колдую? Что я ведьма? Ты ведь этого ждёшь? Ищешь доказательства? Ну так вот они. Бери. Только потом не жалей.