Спасатель

Рахиль Гуревич

Спасатель

Часть первая

С мамой

1. Стихия

30 августа 2003 года мы с мамой, как и всегда по утрам, пошли на море. Мирошевским морем в наших местах называют искусственное водохранилище, его мелиораторы вырыли после войны, инженеры-энтузиасты. Они приезжали в посёлок на лето. А какой же отдых без водоёма? Вот и вырыли, со скрипом, но получили разрешение от города. Места у нас красивые, стародревние исконные места, ключи бьют, родники, течёт через весь в овраге речка-ручеек, вот её-то и оприходовали, перекрыв отток дамбой. Берег засадили хвойными породами. Сосны стоят правильными рядами, скрипят на ветру, кидаются шишками − держат корнями наклонный берег. Странно думать, что моря могло не быть. Жаль, дамбу сделали временную – в очень снежную зиму или в сезон дождей прорвёт. Но пока, за более чем полвека, несмотря на все аномалии, такого не случалось. Есть и другая беда: заболачивание наступает, радуя глаз кувшинками, и чем больше чистим мы пруд, тем активнее он цветёт. Если б не подводные воды, давно б море заросло. Мы – это я и наши поселковые пацаны. Я сейчас подрабатываю летом спасателем. Но речь в моём рассказе пойдёт не о сегодняшнем дне…

Тот далёкий день ноль третьего года, обыкновенный, тусклый, предосенний, с мелким дождём, не предвещал ничего нового. Но − на пляже стояла милицейская машина! И ещё одна. Канат из машины уходил в воду. Мужчины, спортивные, одетые не как поселковые и не как дачники − в туфли, брюки и ветровки без капюшонов, нацепили на головы полиэтиленовые мешки и чересчур неторопливо бродили по пляжу, явно ожидая кого-то или чего-то. Я ещё сказал маме:

− Мама! Смотри: ни одного рыболова!

– Странно, − согласилась мама, − может быть, Вась, уйдём?

− А как же на другой берег?

Я научился плавать в пять лет, когда прыгал с вышки. Сейчас вышку убрали: кто-то из «ныряльщиков» сломал себе шею, я ж говорю: «море» мелеет.

В семь лет я спокойно плавал с мамой на другой берег и обратно. В любую погоду, с мая по сентябрь. Тогда это было метров триста в ширину, туда-обратно, значит, шестьсот. Но на глубине я чувствовал себя сковано, меня немного пугала глубина, но я скрывал страх.

− Сейчас, разберёмся… Обстановочка, мда…

Мама растянула махровую тряпку-полотенце: рисунком вниз положила на землю. Рисунка – глазастых кисок – я боялся, вот мама и брала полотенце как подстилку:

− Нормально. Не пропадать же добру, дарёному коню в зубы не смотрят, даже страшному китайскому, – говорила мама, распаковывая новогодние подарки соседей.

Мы молча сидели, пялились на происходящее. Верёвка натянулась, вода пошла рябью, из воды вышел водолаз, в чёрном блестящем костюме, в коротких ластах, на спине − баллон. Он снял маску, потом капюшон. Оказалось, что у водолаза в крупных морщинах лоб и загорелое до коричневого лицо.

− Ну? – спросил кто-то.

Водолаз помотал головой:

− Ничего.

− Теперь − вправо, − приказал кто-то.

Водолаз снял баллон, ему принесли из машины новый. Водолаз поправил верёвку на поясе, надел капюшон и маску, что-то к чему-то подкрутил, какие-то шланги, и попятился спиной обратно в озеро. Верёвка уходила в воду, тянулась и тянулась как провод на высоковольтной линии. Милиционер, без фуражки и пакета на башке, но в форменной рубахе, прилипающей от дождя к телу, следил, чтобы верёвка не путалась.

Мама сказала:

− Пойдём, Вась.

Я не хотел уходить. Оказывается, по дну можно передвигаться. Ходить вот так запросто! И не обязательно для этого быть рыбой! Верёвка снова задвигалась, но не натягиваясь, а вроде ползала, как змея: туда-сюда. Из машины вышел второй водолаз, без баллона на спине, но с трубкой в руках, поправил маску, вставил трубку в рот и быстро поплыл вправо – конец трубки с берега стало не разглядеть.

− Уходите, − сказали нам минут через десять после второго водолаза.

− Пойдём Вась туда, − указала мама на другой берег, − там ментов нет.

Босиком мы побрели по грязной тропинке, обогнули озеро, перешли на противоположный пляж и снова сели на берегу, среди других наблюдавших. Водолазы вытащили что-то или кого-то. Все стали охать и рассказывать истории о трупах в водоёмах, об утонувших по пьяни и прочий угар. Я же смотрел, как водолазы снимают свои блестящие костюмы. Для меня стало настоящим открытием нахождение под водой! Нет, я знал слово «дайвинг», смотрел и мультики, слушал аудиодиски с романами Жюля Верна. Но чтобы на нашем пруду и сразу два водолаза!.. И ищут не кораллы и сокровища, спускаются не чтобы красоту посмотреть, а чтобы найти, помочь! В этот день я увидел воочию, что глубины бояться не надо, я понял, что тоже хочу попробовать ходить по дну, пусть там темно, илисто, но есть же фонарик на лбу, целый фонарище! После выловленного тела мы одни с мамой рискнули зайти в воду и поплавать. Когда вылезли, на пляже остались считанные единицы.

− Уехал бесплатный цирк, вот и разбрелись, − заметил человек в спортивном костюме, он ходил и подбирал окурки. – Что за люди – свиньи! Человек был краснорож и странно пошатывался.

− Это спасатель, − шепнула мама мне.

− Человек может быть рыбой, но дано это не каждому! – многозначительно заметил человек и упал.

– Нормально, – сказала мама. – Каждому дано что-то своё. У одного лучше получается плавать, у другого – летать на дельтаплане. А кто-то твёрдо стоит на земле. Каждому своя стихия.

2. Первое сентября

Первого сентября мы с моим другом Михайло Иванычем, стояли на линейке за табличкой «1 класс». Миха сказал:

− Приколись, Вась: мы опят собирали, у озерца вышли, а там на чёрном пакете скрюченный лежит: лицо синее, руки синие. Мы с батей драпанули.

− Я тоже видел, но с другого берега.

− Что видел?

− Ну, что скрюченный.

Михайло Иваныч любил приврать. Может, они и вышли из леса, и я их не заметил – бывает мало ли, но, кажется, Миха нафантазировал. Может, батя, его побил, вот Михайло Иванычу и пришлось по грибы с ним колбаситься. Ни до ни после я не слышал от Михи, чтоб он когда за опятами ходил.

В нашем классе несколько человек ездили в городской бассейн. Об этом я узнал в первый свой учебный день. Учительница устроила урое знакомства, и каждый рассказывал о себе: что любит, в каких кружках занимается, есть ли домашние животные. У всех были собаки и кошки, у некоторых куры, кролики и козы. В поселковом садике все лепили из пластилина, в школе (некоторые до школы посещали кружки и в школе) – из теста. Но были и те, кого возили в город: в музыкалку, во дворец спорта и в бассейн. Город Мирошев от нас в двух километрах. Сейчас и наш посёлок Семейнной стал микрорайоном и включен в черту города, а тогда всё было по-старому – просто посёлок. Те, кто ездил в бассейн, стали рассказывать, как там страшно и глубоко, но они, такие герои, не испугались.

Я сказал Михайло Иванычу:

− Давай тоже поедём в бассейн. Мы с мамой всё собираемся, но никак не доедем, большой урожай, мама банки крутит.

Михайло Иваныч ответил:

− Давай!

Тем летом в августовскую жару произошёл такой случай. Машаня и наши заречные (мы живём на 1-ой Заречной, и есть ещё 2-ая и 3-ая) катались на тарзанке в выходные. Пришли незнакомые девчонки, лет по семь, как мы. И пацанов как подменили, они стали выкабениваться, выёживаться, как маленькие или городские, а некоторым и по девять лет стукнуло. Кто-то стал мне кричать, чтобы я очередь соблюдал. А я никогда вперёд не лез. И тот, кто кричал, это знал. Я ушёл на пляж. Рано утром мы с мамой наплавались, мама ушла, я остался с поцаками, и вот просто сидел на песке, дулся. Солнце припекало, меня разморило, и я полез в воду освежиться. Мама мне разрешала на мелкоте без неё, она мне доверяла. Я стоял и думал: с кем бы побрызгаться. У берега плескалось много детей. Но всё дети в нарукавниках и кругах. От тоски я стал плавать туда-сюда. Периодически вставал на дно, смотрел: не готов ли кто со мной побрызгаться. Я и сам пробовал брызгаться, но дети только шарахались и продолжали неуклюже барахтаться на своих дутых игрушках.

Наконец у берега появился парень. Большой, лет одиннадцати. Он стал плавать вдоль берега. Я стал его догонять. Мы вставали на дно, переглядывались и… Он опять плыл, а я опять догонял, преследовал. Он всё никак не мог понять, что слабее. Всё пытался оторваться. Так мы и плавали туда-сюда вдоль берега от буйка до буйка метров по двадцать. Наконец он подплыл ближе к берегу, встал, тяжело дыша, присел, опустил руку вводу и быстро, очень быстро, метнул в меня камешек. Не попал. Он всё кидался камнями, поднимая их со дна. А я, видя что он опустил руку, подныривал и пережидал под водой камешковую атаку… Он не сдавался, решил забить меня камнями. И всё это происходило молча. Потом я стал брызгаться в него, а он – в меня. Но и тут он быстро сдох. Я всех забрызгивал из наших поселковых, а он был не наш, мирошевский скорее всего, а может и москвич. Когда он перестал брызгаться и стал опять кидаться камнями, уже не по одному, а горстями, вместе с песком, я разозлился и, поднырнув, поплыл не от него, а на него. Он был не готов и очень испугался, когда я вынырнул прямо у его пуза. А потом под водой отплыл подальше. И стал плавать туда-сюда в одиночестве, ое не шёл ко мне. Он крикнул:

−Я в бассейне плаваю, а ты—нет!

Я не ответил, подумаешь – бассейн, тоже мне.

И вот я рассказал этот случай Михайлу Иванычу, когда мы плелись из школы. Плелись, потому что выдали учебники, пухлые старые книжки. Михайло Иваныч жаловался:

− Плечи тянет.

Миха тщедушный, и бил морду тем, кто называл его не по имени-отчеству. Батя Мишани крепко поддавал. Дядя Ваня работал с моим отцом, клал печи камины. Наши отцы вместе росли в нашем посёлке, вместе в нашу школу ходили, но в разные классы, тогда в посёлке случалось и по два класса в параллели. Моя мама из Владимира, он не так чтобы далеко от нас. Мама вела хозяйство, отец работал по строительству, плотником и бригадиром, днём его не было, возвращался поздно вечером, ел плотно. Если папа набирал сезонную бригаду, мама готовила ужин на бригаду. Если не набирал, тогда с отцом иногда ужинал дядя Ваня. Мать Мишани моталась в Мирошев на работу. Растила моего друга сестрица. Я был уверен, что Михайло Иваныч такой мелкий из-за того, что родители не особо ему внимания уделяют. В детстве мне казалось, что все поселковые хулиганы с наших двух Заречных улиц мелкие и злые из-за заброшенности: ведь дикая малина мельче садовой, о землянике уж не говорю. В общем, разные у меня теории возникали в мелком возрасте, и приходили всегда в голову около моря. Сидишь, смотришь на воду, или плывёшь на спине, руками-ногами воду прорезаешь: облака впереди бегут. А ты думаешь: почему так, а не вот так или почему этак, а не разэтак.

3. Бассейн!

Разбежались по своим домам: я − к маме, Михайло Иваныч – на соседний участок, к сестрице. Сестра Михайло Иваныча не знаю чего сказала, наверное, что «как Вася, так и ты», а моя мама сняла с рук кожаные перчатки, она как раз шиповник вдоль ограды обирала, и сказала:

− Надо съездить, узнать наконец. Ты же у меня – человек-рыба.

Поехали. Оказалось, первого сентября в бассейне как раз набор в абонемент и в спортивное плавание. Людей много. Мама не знала, где припарковаться. А машины всё приезжали и приезжали, кто-то стал нам бибикать, кто-то матюгнулся – Михайло Иванович тут же отозвался; он жуткий матершинник раньше был, крыл матом так, что взрослые завидовали. Кто-то уже шёл к нашей машине. Мама испугалась, что нас побьют из-за Михайло Иваныча, сказала своё дежурное «нормально», поскорее вырулила, и поехала с территории обратно. Бассейн-то и дворец спорта были в военном городке. Но городок давно уже не военный, расформирован, а название осталось. На стадион неподалёку невозможно было смотреть: дорожки потрескались, поросли зеленью, футбольное поле по центру заросло тимофеевкой, трибуны обваливались, напоминая раскопки археологов – у нас копают в мирошевских лесах, культурные пласты, как говорится.

Мама припарковала машину далеко: там, где стопроцентно в машину не залезли бы: при въёзде в военный городок, около шлагбаума, точнее того, что от него осталось − шлагбаум спилен, торчал полосатый облупленный обрубок. Там была площадка для вождения, напротив – остановка, будка КПП, в которой теперь автошкола, и люди, ждущие автобус – вроде как постоянное наблюдение, угонщикам главное без свидетелей. (В Мирошеве в то время часто угоняли иномарки, а не угонят, так наркоманы влезут и магнитолу стибрят, запах анаши стоит в салоне после два дня.) Мы пересели на автобус, проехали в бассейн три остановки. В автобусе Михайло Иваныч стал каким-то пришибленным, не похожим на себя. Он дико испугался, увидев столько машин и людей. Миха ни разу за свою жизнь не ездил в автобусе!

Людей в здании бассейна пропасть – не протолкнуться. Мама пошла узнавать, нас оставила у гардеробщика. Гардеробщиком дядя Костя оказался, наш поселковый, местный. Возвращается мама расстроенная и говорит:

− Там оказывается проплыть нужно.

− Ну, Галка, ясно дело – в бассейн же принимают.

− Я думала просто пробежать надо, − сказала мама. – Тупанула я, блин.

− Я не пойду, − Михайло Иваныч обрадовался, в холле бассейна он ещё больше перепугался, больше даже, чем в автобусе.

Мама тяжело посмотрела на Миху, а мне говорит:

− Сможешь в трусах? Шапочку резиновую сказали в гардеробе попросить.

Я кивнул: в трусах, так в трусах, неприятно конечно, но уж очень мне хотелось бассейн внутри увидеть.

Дядя Костя выдал мне шапочку из коробки, там много шапочек было. А в другой коробке валялись шлёпки, дядя Костя подобрал мне два правых разного цвета, но одинакового размера.

− Большеваты, − вроде извинялся.

− Нормально, − сказала мама.

В третьей коробке − одни девчачьи купальники.

− Пришли б пораньше. Теперь – тю. Плавки последние забрали, − переживал дядя Костя. – Это всё забытые вещи, забывают и не спрашивают. Очки только спрашивают, но очки до нас не доходят, их в раздевалках крадут, шапочки и шлёпки – брезгуют.

Потом дядя Костя и мама стали уговаривать Михайло Иваныча пойти со мной, а он – опять ни в какую. Упёрся. Чего Михайло видел за свою семилетнюю жизнь? Наш посёлок, нашу улицу, лес и море. Он в Мирошеве в сознательном возрасте ни разу не был, он всем только врал, что на аттракционах в парке культуры катался, а ещё гордился, что никакие прививки не делал.

Я пробрался сквозь толпу людей. Оказывается, все они стояли в очереди к столу администратора. Уборщица провела меня в раздевалку. Я разделся у шкафчика. Ко мне подбежал пацан, старше меня и повыше. Он внимательно наблюдал за мной, пока я складывал вещи в шкафчик: аккуратно, как мама учила. Я тоже посмотрел на него в упор: пусть не думает, что он тут основной. Он был светленький, сероглазый, в лице нет угрозы, но довольство и надменность.

− Здорово, − сказал он, картавя. – Ты к Анне Владимировне?

Я кивнул. Я не хотел с ним общаться, я думал о бассейне: какой он? Пацан мне мешал думать.

− Давай скорей. Через пять минут − всё. А плавки где твои?

− Нету.

И пацан начал смеяться надо мной:

− Нетути?! Ха-ха! Моя мама тебя в трусняке не пропустит.

Я расстроился, но и разозлился, вышел в трусах и шлёпках, обеих правых, в дверь, а там был не бассейн, а души. Один душ, самый дальний, хлестал кипятком, в душевой стоял пар, как дымовая завеса. Двое пацанов в ближних кабинках плескали друг на друга из резиновых шапочек. На меня попали холодные брызги – я вздрогнул, дёрнулся. Противный пацан преследовал меня по пятам, заржал противно, но я не решался его прогнать. Я шёл мимо стены с висящими на крючках полотенцами. Многие полотенца были со знакомыми глазастыми уродцами: щенками, кошечками, тигрятами – мне стало совсем тоскливо. Я открыл дверь из «душегубки», меня обдало холодом. Всё сверкало белыми клетками и зелёной голубизной, всё вокруг покачивалось и светилось. Вот он цвет морской волны – цвет бассейна. На дне – кафель будто двигается, зыбкое волшебное зрелище – так мне тогда казалось. Подошла женщина не намного выше меня, симпатичная, с большими глазами, как у моего преследователя, на шее висел свисток:

− Ты кто?

− На просмотр.

− Здороваться тебя не учили?

Я кивнул. Я ненавижу здороваться, и разговаривать по телефону ненавижу.

− Почему в трусах?

− Плавок не досталось, − вздохнул я.

− Безобразие, − подошла тётка в белом халате, я подумал, что врач, испугался, я ненавидел врачей. – В трусах вонючих прутся. А потом энтеробиоз, глисты, плазмы. Справку-то принёс?

Я помотал головой: какая справка?

− Что делать, Белла Эдуардовна, что делать, − сказала женщина со свистком на шее. – Надо группу набрать. Недобор. Ты не городской?

Я кивнул.

− Но даже не помылся, Анна Владимировна!

− Да это да. Но мальчик, смотрите, хороший.

− Сними шапку! – приказала Белла Эдуардовна.

Я снял. Стрижка у меня всегда короткая, спортивная, «двойкой»-насадкой мама стрижёт, у неё страсть нас с папой стричь. Белла Эдуардовна посмотрела на мои ноги.

− Откуда? С Иголки что ли?

Иголка – самый неблагополучный район в городе. Там раньше был завод оптических приборов, а теперь только иголки штампуют, многие остались без работы, все обнищали: кто спился, а кто ещё хуже.

− С Семенного я.

− А-аа, − удовлетворённо кивнула Белла Эдуардовна. – Где там живёшь?

− На Первой Заречной.

− А дом?

− Толянов.

−А-аа. Плотника? – Белла Эдуардовна заулыбалась. – Я с папой твоим в одном классе училась. На свадьбе у вас в доме гуляла, когда тебя ещё и в помине не было. Грибка-то нет? А лишая? − она попросила показать руки, внимательно осмотрела шею. − Да вижу: вроде нет! Но мыться иди! Почему не помылся?

Между тем Анна Владимировна пронзительно свистнула в свисток и крикнула куда-то наверх, запрокинув голову.

− Стё-оп!

И ещё раз крикнула, и засвистела, засвистела.

− Куда запропастился-то? – она пошла в другой конец бассейна.

Мы остались с Беллой Эдуардовной. К нам подошёл молодой мужчина тоже со свистком, ярко-красным на белой футболке:

− Привет! На просмотр?

Я кивнул.

− Его Анна Владимировна просматривает, − сказала Белла Эдуардовна и поджала губы, от этого щёки у неё стали похожи на хомячьи.

− Плаваешь? – обратился ко мне мужчина.

Я кивнул. Раздался свист. Мы обернулись.

− Максим Владимирович! Этого я просматриваю! – к нам быстро возвращалась Анна Владимировна. Она дала мне мочалку, мыло и плавки.

− Спасибо! – я так обрадовался, что готов был их всех обнять, особенно толстую Беллу Эдуардовну. Я сказал Максиму Владимировичу:

− Я с другом приехал. Он в гардеробе сидит, боится просматриваться.

− А плавать умеет?

− У нас в Семенном все умеют. У нас и тарзанка пятиметровая.

− Да что ты! От дерева пять?

− Нет. От дерева все семь. Пять до воды, когда раскачиваешься.

− Ну ты не завирай, –улыбнулась Анна Владимировна. – Иди. Мойся.

− Там горячо, − сказал я.

− Опять кипяток включили! – закричала Белла Эдуардовна. – Сумасшедший день. Вшивые, грибковые, прутся и прутся с Иголки.

− Это уж точно, − сказала Анна Владимировна, опять подняла голову и крикнула: − Стё-ооп!

− Ну чего? – отозвался сверху голос противного пацана. (Наверху были трибуны, но я тогда этого не знал.)

− Позови дядю Костю – пусть воду закроет.

Ответа не последовало. Я вошёл в душепарилку, пацанов с шапочками не было. Я стал мыться подальше от пара, вдруг на голову мне обрушился ледяной поток. Я вздрогнул, обернулся – передо мной стоял большеглазый противный пацан:

− Я же говорил: мама не пустит в трусняке. – И он загоготал.

Тут в душепарилку вошли дядя Костя и трясущийся панической дрожью Михайло Иваныч.

Дядя Костя в огромных резиновых рукавицах − такие у папы в бригаде надевают электрики − выключил душ.

− Эй! Вась! Ты видел бассейн? – спросил Михайло Иваныч.

Большеглазый пацан захихикал.

− Бассейн не видели. Во дятлы!

− Стё-оп?! – заглянула Анна Владимировна в душевую. – Передай второму мальчику плавки. На пол, под ноги Михе, шлёпнулись плавки.

Пацан испуганно вздрогнул и вышел в дверь.

− Блатной? – спросил Миха.

− Сын тренера, − ответил я.

− Я и говорю – блатной.

Я так и не уговорил Михайло Иваныча помыться – дружбан только побрызгался. Белле Эдуардовне он нагло сказал:

− Я мылся.

И всё.

− Прыгать с тумбочки умеете? – спросила Анна Владимировна.

− Да ничего они не умеют. Они в бассейне первый раз! – хихикал картавый Стёпа.

− Мы с тарзанки прыгаем.

− И с вышки, − прошептал Михайло Иваныч.

− Вставайте вот так, − Максим Владимирович показал. − И прыгайте. Да не друг за другом. На двух дорожках. И плывите наперегонки.

− Тумбочки, что ли, не видите? − хихикал пацан-Степан. Он вился егозой, кажется, сразу со всех сторон.

− Ты − на первой, ты − на второй, − командовала Анна Владимировна.

− Чего? – не понял Михайло Иваныч.

− На первой дорожке и на второй, пугало, − заржал Стёпа.

Я испугался, что Михайло Иваныч его пошлет, крепенько так пришпилит словцом, но Михайло Иваныч был так напуган новой обстановкой, что не ответил. Раздался свисток. Мих прыгнул солдатом, я тоже прыгнул как умел, и мы поплыли. Проплыли туда-обратно. Миха ещё доплывал на середине. Я подтянулся, еле вылез на бортик.

− Лесенка же есть, ну ты дятел! – противный голос далеко-далеко. Темно перед глазами, в ушах шумит: я же старался плыть как можно быстрее. Шутка ли – сразу сто метров на скорость. Сел на лавку. Кружилась голова: от всей этой неразберихи, суеты, от пара в душевой, от большеглазого противного Стёпы, прилипчивого и вредного. Как бы врезали ему наши поселковые, захихикай он так у нас на улице. Ну и что, что мы в бассейне не были, мы на тарзанке каждый день с мая по октябрь.

Я услышал:

− Анна Владимировна! Отдайте его мне!

− Нет. Другого забирайте, а этот – мой.

− Мам! Да отдай ты его. Он… − дальше я не расслышал.

Меня хлопнули в спину – это был Михайло Иваныч, и я очнулся.

− Ну, парни, − сказал Максим Владимирович. – Отвоевал вас у Анны Владимировны. Зовут меня Максимом Владимирович. У нас в бассейне все тренеры Владимировичи – такая, вот, незадача. Пойду переговорю с мамой вашей.

Я был просто счастлив, что нас взял Максим, а не тренерша.

− Уходите, ребят, − появилась Белла Эдуардовна. – Время сеансов.

− Ну хоть дорожку-то оставьте! – стал просить наш тренер.

− Да оставлю, − сказала Белла Эдуардовна. – Так и будут тянуться до вечера. Это ж надо! Стоят в очереди за абонементами, на бесплатные занятия не идут. Зажрались.

− Занятия не прогуливать, − сказала нам Анна Владимировна. – Вещи и мочалки вернуть.

− Я ему ещё задам за «пугало», − прошептал Михайло Иваныч грозно, затравленно озираясь вокруг. Он боялся, наш заречный забияка Михайло Иваныч, не освоился ещё в новом месте.

Я не нашёл своих трусов ни в раздевалке, ни в душевой. Михайло − тоже.

− Ну, гад. Убью, − и Михайло Иваныч приправил выражение привычным лексиконом. Ему тут же сделал замечание какой-то мужчина, жилистый и с маленьким животиком – он шёл на сеанс. Михайло ничего не ответил, но хлопнул угрожающе дверцей шкафчика.

4. Хулиган

Михайло Иваныч слово своё сдержал и ближе к декабрю отомстил Стёпе за «пугало» – стырил по-тихому у него очки и шапочку. А выбросил их у нас в Семенном, на лесной помойке. Воровать нехорошо, я знаю. Но я был рад. Просто побить Стёпу нельзя. Пытались и до Михайло другие, но их выгоняли. Анна Владимировна выставляла группу вдоль бортика и начинался допрос-разбирательство. Не все родители знали, что Стёпа – сын тренера, начинали спорить с Анной Владимировной в фойе, объяснять, что Стёпа первый начал и т.д. Но Анна Владимировна не терпела возражений, «драчунов и хулиганов» выгоняла без сожаления.

− Мне травмы не нужны, − говорила она. – И так на кафеле все поскальзываются, в душевых дерутся. Ударится ребёнок головой. Я в тюрьму не хочу.

Я слышал, как мама одного «хулигана» сказала Анне Владимировне:

− Я на вас пожалуюсь. Секция бесплатная, а вы деньги берёте.

− Жалуйтесь куда хотите. Я ни копейки не беру, всё − добровольное пожертвование спортшколе. У вас в квитанциях прописано.

− Добровольно-принудительное! – ругалась мама, вытирала слёзы и уводила сына, хлопнув дверью. – А у самой муж замдиректора.

В нашей группе, то есть у Максима Владимировича, драк особых не было, а если были, он не выставлял всю группу на бортике. Но деньги собирал тоже.

Папа хорошо зарабатывает. Но у него деньги всегда « в деле», нужны деньги на инструмент, на «газельку и соболёнка», ещё на доллары – в то время папа ещё надеялся купить квартиру где-нибудь в Подмосковье, поближе к Москве. Папа мне говорил: