АД Номер 425

Макс Гордон

АД Номер 425

Ад номер четыреста двадцать пять

Роман очнулся в операционной палате. Яркий свет ударил в глаза, а в уши вгрызались посторонние звуки, многие из которых он слышал впервые в жизни. Шуршание, сопение, скрежет пилы и хруст разрываемых сухожилий сопровождал монотонный стрекот сверчков, надрывающихся громкой трелью.

Иногда к этим звукам примешивались тихие стоны, издаваемые людьми, состоящие из одной гласной буквы, – «А! О! У! Ы»». В стонах не было боли, или мольбы, в них угадывалось неподдельное удивление, как будто человек, открывающий рот, заново постигал искусство произношения.

Через несколько минут свет начал резать глаза, в голове поселилось неприятное жжение. Роман попробовал моргнуть, или закрыть веки, но не получилось ни первого, ни второго. Все, что он мог – неподвижно лежать, рассматривая потолок, сияющий ослепительно белым светом.

Позади послышалось шуршание и топот ног – множества ног, перебирающих по полу. Крепкая рука ухватила плечо, другая уткнулась в область поясницы. Рывок, и тело Романа оказалось на боку, операционная палата поменяла ориентацию. Теперь, вместо белого потолка, появилась стена, окрашенная омерзительной бурой краской.

Посередине стены пролегала неровная алая полоса, отдаленно напоминающая кровавый сгусток. От этого вида к горлу подкатила тошнота, мужчина снова попытался моргнуть, и снова не смог этого сделать. Оставалось одно – прикрыть лицо рукой, но руки не слушались, вернее не ощущались.

Толчок и его тело проехало вперед, преодолев не менее двух-трех метров. Картина перед глазами поменялась. Унылый интерьер операционной комнаты сменило нечто странное и живое. Впереди, на расстоянии вытянутой руки, которые у Романа, судя по ощущениям, отсутствовали, стояла металлическая каталка, накрытая простыней.

В грязное полотно въелось множество ржавых пятен, а под ним – под нестиранной простыней – проступали очертания человеческого тела. Тело двигалось бесцельно и вяло. Последнее наводило на тревожную мысль, что пациент под простыней начинает просыпаться, отходя от наркоза. «Но, в таком случае, где же врачи?», – подумал Роман, и попытался поднять голову.

Шейные позвонки, как руки и глаза, отказывались подчиняться импульсам мозга. «Что произошло и как я здесь оказался?», – хотел крикнуть Ерёмин, но и язык ему более не повиновался. Между тем, в поле зрения показались врачи – двое широкоплечих верзил, втиснутых в узкие больничные халаты.

Одинаковые горбатые спины медленно склонились над соседней каталкой, в ушах снова появились шуршание и стрёкот сверчков. Взмах руки, и грязная простыня скользнула на пол, обнажив отвратительное и нелепое зрелище. «Ыыыыыы», – услышал Роман, и лишь потом осознал, что сам издает неприличные звуки.

Голое тело, извивающееся под простыней, судя по физиологии, принадлежало женщине. Ее большие и упругие груди оканчивались выпирающими коричневыми сосками, ниже проступал плоский живот, а под ним виднелся маленький треугольник. На этом заканчивалась женская красота, остальное тело было повреждено, или вовсе отсутствовало.

Голова была, но вместо лица рваными краями зияла рана. У блондинки уцелел единственный глаз, на месте второго образовался пустой и темный колодец. Вместо носа также оказалась пустота, под которой скрежетали окровавленные зубы.

Руки и ноги лежали рядом с изуродованной головой, среди них Роман разглядел свою правую руку. Широкий бицепс пересекал тонкий шрам, а выше красовалась старая татуировка – трёхгранные якорь и массивная цепь, затертая временем, с выцветшими чернилами.

Единственно уцелевший голубой глаз со скорбью и ужасом взирал на оторванные руки. «Ааааа», – издал женский голос, звук получился низким и гортанным. «Ааааа», – повторила блондинка и дернула шеей, чтобы ухватить зубами собственную руку.

«Цик-цик-цик», – проскрежетал один из врачей, другой дернулся и наклонился к блондинке. В этот момент Ерёмину удалось поднять голову и оглядеть собственное тело. В отличии от женщины, он не был укрыт простыней, но выглядел не на много лучше блондинки.

Грудная клетка смялась и вдавилась в внутрь, по центру образовалось сквозное отверстие. Сквозь свою грудь Роман видел очертания простыни и металлический торец больничной каталки. Все было на месте, кроме правой руки, которая оказалась рядом с блондинкой. «Ыййй», – проскрежетал Роман, вложив в этот стон всю боль и отчаяние.

На этот раз врачи обернулись к нему, и глядя на них, мужчина застыл от ужаса. Вместо ожидаемых человеческих лиц, на шеях гримасничали паучьи морды. Налитые кровью огромные глаза с пониманием и осуждением смотрели на Ерёмина, а внизу, где полагалось находиться губам, выпирали отвратительные клыкастые жвала.

«Цык», – прострекотало второе существо, и оставив женщину, двинулось на Романа. Две пары ног, обутых в ботинки – последнее вызывало особое отвращение – быстро пересекли узкий коридор, и три пары рук, покрытых шерстью, перевернули Ерёмина на левый бок. Он попытался загородиться единственной рукою, но ее грубо отпихнули назад, и существо в медицинском халате, смрадно дыша, склонилось над ним.

«Эээээ», – протянул Роман, не в силах пошевелиться, чувствуя, как в шею вонзаются острые клыки, а рану наполняет жгучая влага. Через минуту паукообразный доктор отстранился, по шее Ерёмина прокатилась горячая волна, но жар тут же стих, превращаясь в холод. В пальцы ног – хвала проведению, ноги у Романа оказались на месте – вонзился миллион тонких игл, покалывание быстро перешло в онемение. Обездвиженный мужчина молча наблюдал, как оба существа вернулись к блондинке.

Ее ожидала такая же судьба. Клыкастое жвало впилось в бледную кожу, из пасти паукообразного закапала слюна, тягучая, бледно-зеленого цвета. Женщина всхлипнула и неподвижно замерла, лишь единственный глаз, с отчаянным страхом, продолжал метаться по фигурам существ, иногда фокусируясь на застывшем Романе.

Второе существо, не принимавшее участие в омерзительных укусах, достало из кармана хирургическую иглу, оканчивающуюся острым и изогнутым носом. Одну из конечностей оно запустило себе в рот, рука скрылась до локтевого сустава. Послышался неприятный, булькающий звук, и рука вернулась, вытягивая паутину.

Оба монстра повернулись к мужчине спиной и, склонившись, принялись за блондинку. Шестирукий, державший нитку и иглу, быстро и сноровисто пришил левую руку. Из двух правых, лежавших возле покалеченной головы, он взял руку с татуировкой морского флота. «Ыыыыы», – протестующе завыл Роман, но на его мычание не обратили внимания.

Другое существо тоже не стояло без дела. Одна из его нижних рук, оказавшаяся тоньше и короче верхних, потянулась к женской голове и скрылась в отверстии отсутствующего глаза. «Цык-цык», – проскрежетал врач-паук, пытаясь что-то нащупать внутри живого черепа. Из уцелевшего глаза блондинки скатилась крупная слеза, когда конечность врача вынырнула из глазницы с тошнотворным хлюпающим звуком.

На это Роман смотреть не мог, точно также, как не мог отвернуться. Он попытался сфокусироваться на спинах врачей – если паукообразные существа поддавались такой человеческой формулировке. Под белыми халатами (в отличии от грязной простыни) прокатывались живые, колышущиеся волны.

Иногда от волн отделялись куски и под тканью выделялись очертания длинных сороконожек. Ничего омерзительнее Ерёмин в жизни не видел, но не мог заставить себя отвести взгляд. Тем временем паукообразные закончили с блондинкой, и тот, что орудовал иглой, склонился над ней.

На этот раз укус подействовал оживляюще. Вздрогнув всем телом, женщина выгнулась дугой, и медленно приняла сидячее положение. Стройные ноги свесились с каталки, и Роман заметил, что левая пришита в обратную сторону. Лицо женщины также претерпело изменения. Вместо рваной дыры появился нос и маленький рот, окруженный тонкими синими губами.

Пришитые конечности и части лица окаймляли болтающиеся полоски кожи, во всем остальном – если бы не перевернутая нога – блондинка выглядела весьма сексуально. Женщина попыталась сделать шаг, но оступилась и едва не упала. Рука Романа – его правая рука – с хрустом оперлась на опустевшую каталку.

На простыне появился окровавленный отпечаток ладони, но ни женщина, ни врачи на это не обратили внимание. Сделав два пробных шага по направлению к двери, на негнущихся ногах девушка покинула операционную палату. «Цык-цык-цык», – к Ерёмину подошли врачи, один из них держал правую руку блондинки.

Боли не было, хоть слышался омерзительный хруст, с которым грудная клетка встала на место. Следом за этим появилась правая рука – изящная, с длинными и тонкими пальцами. «Цык», – услышал Роман, и понял, что это приказ подниматься. Пошатываясь, как пьяный, он вышел в коридор и медленно побрел в поисках выход.

…

Прошло не меньше двенадцати часов, пока мужчина не увидел выход. «Больница скорби и отчаяния. Выход № 425» – гласила надпись на отполированной медной табличке. Дверь отворилась медленно и с огромным трудом, и сразу нахлынули звуки с улицы: скрипы, громыхание и шум дождя заглушились душераздирающим, тоскливым воем. Кто-то кричал на одной ноте, – «Ааааааа», – надрывая горло и разрывая легкие.

Не чувствуя страха, Роман шагнул вперед, оказавшись на крыльце, с пологой лестницей. Дождь не шел, хотя монотонный гул, с которым разбиваются дождевые капли, окружал мужчину со всех сторон, мешая думать и ориентироваться. Ерёмин медленно пошел вперед, пока не оказался перед широким спуском. И ступени, и перила напоминали гранит, а межэтажные балюстрады имели форму надгробий.

«Аааааааа», – снова повторился душераздирающий крик, который, казалось, исходил отовсюду. Роман повернулся и посмотрел на выход номер четыреста двадцать пять – снаружи вместо него висела иная табличка: «страдай телом, скорби душой», красовалась непонятная и пугающая надпись. Глянув на ступени, уходящие вниз, мужчина взялся за перила и начал спускаться.

Чужая и тонкая женская рука временами взмывала в воздух и принималась жестикулировать. Не обращая внимание, Ерёмин шел вниз, рассматривая родной и незнакомый город. Перед ним, вне сомнения, раскинулся Санкт-Петербург, но дома и улицы поменяли очертания.

Внизу послышался городской шум, но ни людей, ни машин Роман не видел. Свинцовые облака упирались в крыши домов, казалось, что небо опустилось на город. «Аааааа», – вновь послышался крик, а следом за ним равномерные, скребущие звуки.

Повернувшись на шум, Ерёмин увидел одинокого дворника, который неуклюже ковылял к нему. Походка дворника и раскачивания при ходьбе напоминали неровные движения пингвина, а дерганье головы и хаотичная жестикуляция рук походили на конвульсии ожившего манекена.

Вблизи, с расстояния в несколько шагов, Роман разглядел, из чего состоит манекен в фартуке дворника. Выпирающий пивной живот, который держали слишком тонкие ноги, и почти незаметная маленькая голова, очень похожая на голову младенца. Обе крохотные, детские руки, сжимали метлу и совковую лопату. Ни то, ни другое дворник поднять не мог, и лопата, волочась по асфальту, издавала неприятные скрежещущие звуки.

Дворник остановился напротив него, улыбнулся искренней детской улыбкой, а потом, запрокинув голову вверх, громко завыл – тоскливо и отчаянно. «Аааааа», – этот крик, как игла, пронзил мозг, воздух вокруг Ерёмина начал твердеть и стремительно сгущаться.

«Ыра», – послышался новый звук, обернувшись, Роман увидел приближающуюся блондинку. Женщина, хромающая на ходу, неуклюже подволакивала правую ногу, но быстро пересекла пустынный двор и остановилась в шаге возле Ерёмина. «Ты…ра», – заикаясь произнесла она, и увесистый правый кулак – его же собственный, если вдаваться в подробности – сильно и больно ударил в лицо.

Чувствуя спиной неровности асфальта, Роман смотрел в свинцовые облака. С неба, кружа на холодном ветру, оседали хлопья серого пепла. Пепел забивал ноздри и застилал глаза, которые по-прежнему не желали закрываться. Через несколько секунд стало трудно дышать, сотрясаясь в конвульсиях, Ерёмин задыхался. «Нельзя терять сознание, иначе …», – с этой мыслью мир погрузился во тьму и мозг отключился.

…

Приглушенные голоса и стук колес – было первым, что услышал Ерёмин. Поезд, заходя на крутой поворот, едва не опрокинул задремавшего мужчину. Вцепившись руками в переднее сиденье, Роман резко распахнул глаза, осматриваясь по сторонам и пытаясь отдышаться.

Вокруг него трясся и вибрировал пустой вагон, за окнами тянулось предрассветное небо. Ерёмин потянулся и потер заспанные глаза, все еще прибывая в полуночном кошмаре. Случайно коснувшись подбородка рукой, он замер и болезненно сморщился. На правой скуле наливался огромный синяк, отчего вся челюсть пульсировала болью.

Впереди, через два пустых ряда, привалившись головой к оконному стеклу, сидела девушка со светлыми волосами. «Как такое возможно?», – размышлял Роман, глядя, как блондинка из его кошмара вздрагивает во сне и трясет волосами. Колесо попало на очередной стык, вагон тряхнуло, и девушка проснулась.

Голова девушки – Ерёмин не видел ее лица – оторвалась от окна, и блондинка завизжала. Истеричный, нечеловеческий, душераздирающий крик разрубил тишину пустого вагона. Девушка подняла перед собой обе руки, после чего, успокоившись, глубоко задышала.

«У нее была моя правая рука. Пауки пришили. По ошибке, или незнанию», – подумал Роман, вспоминая свой сон. «Девушку я уже видел в этом вагоне. Мозг запомнил и добавил в сновидение. Но возможно ли, чтобы нам приснился одинаковый кошмар?», – думал Роман, пытаясь разобраться.

Позади послышались приглушенные голоса, позволяя отвлечься от страшных мыслей. Обернувшись, он заметил двоих мужчин, сидящих в дальнем конце вагона. Самому молодому на вид было не больше тридцати, другой, что постарше, выглядел на все девяносто.

– Проснулись, – равнодушно произнес молодой, безразличным взглядом рассматривая Романа.

– Тогда им крепко не повезло. Снова придется пройти по кругу.

Тот, что постарше, с усами и бородой, смотрел отстранённо, но с искренним состраданием. Ни один из мужчин не отвел взгляд, когда к ним повернулся Ерёмин. «Ни стыда, ни совести у людей! Обсуждают, как будто нас нет в вагоне», – подумал Роман, поворачиваясь к блондинке.

– Сами виноваты, – раздалось за спиной. – Не хотят, или не могут смириться с неизбежным.

В разговоре мужчин наступила тишина, потом заговорил тот, который постарше.

– Тоже самое можно сказать и про нас. Оглянись вокруг, в вагоне никого не осталось. Большинство сошли на девятом кругу, а мы только сейчас начали просыпаться.

– Уже не важно, – ответил ему молодой, – раз проснулись, значит нас переведут дальше.

Снова пауза. Роман прислушивался к словам, не хотел, но помимо воли прислушивался. «Какой же бред они несут», – едва не выпалил вслух, но всё-таки сдержался

– Думаешь, там будет лучше? В другом кругу? – в вопросе пожилого прозвучал страх, настолько оглушающий, что Роман вцепился в подлокотники кресла.

– Надеюсь, хуже не будет, – ответил молодой, и снова в разговоре повисла пауза.

Блондинка, сидевшая впереди, обернулась и внимательно посмотрела на Романа. «Она тоже слышала», – понял Ерёмин, наблюдая, как в глазах девушки появляется тревога, а губы искажаются в болезненной улыбке. На секунду их глаза встретились, а потом по вагону разлилась темнота, поезд нырнул в жерло тоннеля.

– Я больше не помню своих родных, – раздалось позади. В словах было столько страдания и слез, что Ерёмин не понял, кому из мужчин принадлежит этот голос. – Помню, как факт, у меня была семья. Но ни лиц, ни имен не могу вспомнить.

– А я вспоминаю предыдущую жизнь, – этот голос, вне сомнений, принадлежал молодому. – Я был женщиной и ненавидел мужчин, – добавил он с нервным смехом.

Разговор прервал громкий и протяжный гудок, поезд вынырнул на открытое пространство. За окнами снова замелькали огни, но, сколько Роман не вглядывался, так и не смог разглядеть, кто или что отбрасывало пятна света. Вагон подрагивал и несся вперед, а Ерёмин пребывал в тревожных мыслях.

– Какой же бред они несут, – прошептал он, и попытался вспомнить свою жизнь, проведенную за пределами вагона. «У меня жена и двое детей», – информация немедленно появилась в памяти, а дальше Рома замер и перестал дышать, ничего, кроме этого, он не смог вспомнить.

Ерёмин находился в поезде Санкт-Петербург – Москва, другие подробности путались и переплетались в сознании. Ни лица жены, ни возраст детей – ничего, как будто все предыдущее случилось не здесь, а в другой, в прошлой жизни. «Не может быть», – подумал Роман, и с трудом поднялся на онемевшие ноги.

Во чтобы то ни стало нужно покинуть душный вагон, выйти в тамбур, ощутить свежий воздух. Неловко перебирая ногами, как пьяный космонавт, Рома двинулся по узкому проходу. Колени подгибались, а руки тряслись, при каждом шаге он хватался за подголовник сиденья. Поравнявшись с рядом, где сидела блондинка, он почувствовал прикосновение холодной ладони. «Это правда?», – спрашивали ее глаза, но Ерёмин не нашелся с ответом.

– Уже скоро, – послышался голос позади, равнодушный, и от этого более зловещий. – Будет больно, – после паузы добавил он.

– В последний раз, – подбодрил второй голос, – а вон и та проклятая фура.

Взявшись за руки, Роман и блондинка смотрели в окно. Подпрыгивая на ухабах, два ярких огня на бешенной скорости приближались к вагону. Пространство вокруг сотряс мощный удар, послышался звон бьющегося стекла и скрежет раздираемого металла. Сознание затопил яркий свет, усиленный нестерпимой агонизирующей болью.

…

Иру разбудил собственный стон. Девушка вздрогнула, и оглядела операционную палату. Бурые стены и ослепительно-белый потолок, все остальное находилось за пределами видимости единственного глаза. Она не чувствовала ни ног, ни рук, у противоположной стены лежал мужчина на подрагивающей больничной каталке. Лицо лежащего загораживали спины двоих врачей, а с каталки свисала рука со знакомым перламутровым маникюром.

Полтергейст

Небольшой деревянный дом из свежего сруба стоит на опушке, подобно острову в море, омываемый волнами бескрайнего леса. В доме есть хозяин. Его сила практически безгранична. Всякий путник, решивший отдохнуть в доме, рискует навсегда в нем остаться. Но кто такой хозяин дома? Кем он был в прошлой жизни? – этого не знает даже он сам.

…

Я мыслю – значит существую! Это стало моим гимном, мои гербом и девизом на протяжении уже… не помню скольких лет. Вообще-то, я теперь много чего не помню. Мысли несут в голову много слов и понятий, все они кажутся родными и значимыми, но я не помню, что они означают, ибо никаких вещей и образов, связанных с ними, более не существует.

Теперь для меня это просто слова. Пустые слова. Порой мне кажется, что слова это все, чем я располагаю. Сперва было слово! – откуда это? – не помню. Беспамятство и пустые слова наполняют свинцом мое тело, сковывают мои руки, чугунными гирями оседают в ногах.

Иногда мне кажется, что я должен сбросить с себя груз этих мыслей, скованность пустых слов, расправить плечи и поднять голову. Мне хочется подняться во весь рост, почувствовать, как упругие мышцы на ногах с легкостью преодолевают силу гравитации, вытянуть перед собой руки и сжать кулаки, – почувствовать себя снова живым, готовым к действию.

Но есть проблема. У меня нет рук. И у меня нет ног. Если на-то пошло, то у меня нет тела и отсутствует голова. Правда, у меня есть лицо. Какая нелепость! Есть лицо, но нет головы. Я – полтергейст.

Это я знаю, хотя не помню откуда. Все-таки, не все слова для меня пустые. Я упомянул гравитацию? – Да-да, я знаю, что такое гравитация, ведь я ее чувствую. Это нечто большее, чем сила притяжения. Гравитация – это часть сознания вселенной. Да кого я обманываю? – Вселенная это и есть сознание. Теперь я это знаю.

Я чувствую и понимаю такие вещи, о которых не подозревают величайшие умы человечества. Я знаю, что сокрыто за черными дырами, чувствую, как наша галактика на немыслимой скорости мчится сквозь время и пространство в бесконечность бытия.

Но я не знаю, Что Я. На эту тайну я бы, не задумываясь, променял все остальные знания. Иногда мне кажется, что раньше я был человеком. Впрочем, в этом я не уверен. Я не знаю, как стал тем, чем являюсь, и кем или чем был до этого. Знаю лишь то, что теперь моя вселенная – этот дом.

Небольшой деревянный дом из свежего сруба стоит на опушке, подобно острову в море, омываемый волнами бескрайнего леса. Лес подступает со всех сторон, но близко к дому не подходит. В доме тихо и уютно: русская печка, деревянный стол, два табурета и в два яруса нары.

Я слежу за порядком. Дом – это часть меня, или я – это часть дома? – Еще один вопрос, на который у меня нет ответа. Где я? Что я? Зачем я? Почему именно в этом доме? Ответов нет. Дом стал моей вселенной и моей тюрьмой, я не могу покинуть его стены. Вне дома я стану ничем.

Дом не все время пустует. Нередко в него заходят люди. Они разжигают печь, накрывают стол, спят на нарах. Так продолжается несколько дней, потом люди уходят. Конечно, если я им позволю… И дом снова стоит пустой и безмолвный, окруженный Тайгой, ветром и снегом.

Тайга – это слово я услышал несколько снов назад от одного из людей, гостивших в доме. Это еще один вопрос, на который я мучительно желаю получить ответ, – «где я?».

Трое бородатых мужиков забрели ко мне в начале зимы. Как давно это случилось? Не помню, кажется, несколько снов назад. Мой сон длится годы и случается раз в четырнадцать лет. Впрочем, что такое «год» я забыл. Когда-то я знал это, но каждый сон забирает от меня все больше воспоминаний прежней жизни, если, конечно, она у меня была. А я в этом почти уверен…

Возможно, когда-то я ее даже помнил. Всего в голове не удержишь и тем труднее, когда у тебя нет головы. Да и так ли мне важно знать, что такое год? Это мерило времени, но в моем измерении времени нет, есть лишь четыре стены и крыша над головой. Дом. Проклятый старый дом. Я люблю его также сильно, как ненавижу.

Итак, я в Тайге. Это мне говорит о многом и ни о чем. Когда-то я слышал это название. Но где и когда? Как давно это было. Видимо, в прошлой жизни. Один из трех охотников, из тех самых бородатых мужиков, упомянул это выражение. И я взбесился. Я хотел спросить у них – что такое Тайга, но вместо этого я потерял над собой контроль.

Они увидели мое лицо. Двое успели выбежать за дверь, туда, где я не мог их достать. С ними разобрались волки. А тот из них, который остался в доме… что ж, теперь он полностью осознал, что такое прежняя жизнь. Когда-то я слышал, что полтергейст не может причинить вред людям, подобно призраку он может только пугать. Забавное заблуждение…

Теперь в лесу живут два призрака. Я могу смотреть на лес глазами ворон, я видел сколько душ они загубили. Первый призрак появился еще до меня, и я не несу ответственности за его действия, но второй, которого создал я, он оказался гораздо кровожадней. Я погубил его, а он загубил в разы больше меня. Так кто же из нас плохой? Иногда на меня находят подобные мысли. Стыд мне не ведом, мной движет любопытство.

Когда дом пустой, а такое случается не редко, мне остаётся лишь думать. И я отключаюсь, как холодильник, до появления новой жизни. Холодильник, – вот еще одно слово, значение которого мне не ведомо. В моем доме его нет, видимо, я знал о нем в прошлой жизни…

В лесу я не один. Среди бесчисленных деревьев бродят звери. Я чувствую их присутствие, могу наблюдать их глазами. Волки умны, управлять ими сложно. Я могу брать под контроль, только отбившуюся от стаи особь, но медведи совсем другое дело. Однажды, изучая лес глазами медведя, я увидел нечто темное, громадное, подобно тени величественно скользящее среди деревьев.

Это был Хозяин тайги. Дух настолько могучий и древний, коей мог существовать здесь с начала времен. Вот уж у кого точно не было прошлой жизни. К счастью, он ко всему безразличен. Так же, как я, он следит за порядком в доме, только его дом простирается на многие горизонты. Он увидел меня за глазами медведя, но прошел мимо – молчаливый и безразличный…

В доме я полноправный и единственный хозяин, моя сила в нем практически безгранична. Все мыслящие и пустые предметы, пересекая порог, попадают в мою власть. На мою милость. Или не милость. Последнее случается чаще. Когда за окнами потрескивал первый настоящий мороз – предвестник зимы, в дом заселились два человека.

По их словам, прожить в нем они собирались не более трех дней. Но для меня их желания не имеют значения. Один из них плюнул прямо на пол. Они сидели за столом, много пили, разговаривали и хохотали. Два хозяина мира, – так пахли их мысли, так читалось каждое сказанное слово. На подъездной дороге стоял большой автомобиль. Этим меня не удивить, подобного я насмотрелся.