Купеческий дом

Стася Мэл

Купеческий дом

Часы показывали без двух минут половину шестого утра. В комнате царил плотный сумрак, особенно густой по углам и жидко-серый возле тумбочки, где лежал телефон.

Она не поняла, что ее разбудило. Просто проснулась и все. Резко открыла глаза, ощущая… что-то. И больше не смогла уснуть. Ворочалась с боку на бок, считала овечек, утыкалась лицом в подушку, накрывалась одеялом с головой, и только когда затылок начал пульсировать тупой болью, смирилась с тем, что сон ушел. Тогда она поднялась с кровати и отправилась в ванную. Умыться, принять душ, а потом – кофе. Подумаешь, день начался раньше на два часа! Зато можно успеть подбить хвосты по работе – проверить пару статей, что скинули припозднившиеся копирайтеры, написать письмо дизайнеру, а то задержал сдачу макета на сутки. Она поставила на стол кружку с кофе, долила в него молока, а потом села и придвинула поближе ноутбук.

За окном разливался мазутный мрак, холодный мартовский ветер трепал обнаженные ветви деревьев, наст глянцево блестел в огнях фонарей, а дома было светло, тепло и сухо. Золотистый уют прогонял смутные и тревожные воспоминания о сне, где был старый дом, разбитый забор, а за ним – дрожащие фигуры пожилых женщин, сцепившихся не то в объятиях, не то в борьбе.

Дело спорилось: от копирайтеров и дизайнера она перешла к аналитике по сайту, потом к планированию, потом к проверке фотоконтента – сама не заметила, как ушла в работу с головой, поэтому тихое жужжание телефона напугало. На экране высветилось: «Мама». Слегка поморщившись, она приняла вызов, щелкнула по значку громкой связи и отпила кофе. Холодный! Ну и гадость!

– Любочка! – голос матери звучал почти как всегда, но это самое «почти» заставило волоски на руках тревожно приподняться. К возмущенно-обвинительной интонации добавились истерические нотки. – Любочка! Бабушка умерла!

– Когда?

Маму, да и не только, всегда злило, что Люба скрывала свои эмоции, кричишь на нее – а она спокойна, ни румянца ни слезинки; замахнешься – даже не моргнет. Вот и сейчас тон ее не выражал ни ужаса, ни страха, ни шока, ничего из того, что от нее ждали.

– Тебе что, совсем все равно?! – не то взвизгнула, не то всхлипнула мать.

Любе все равно не было. Было больно. И страшно. И виновато. Ведь она раз за разом откладывала звонок бабушке, хотя та очень хотела поговорить. Но Люба все отговаривалась: занята, на работе, на встрече, в душе и еще с десяток причин, почему именно сейчас она поговорить не может.

А теперь поздно.

– Когда? – повторила Люба.

– В шестом часу, – ответила мать, и у девушки похолодели ладони. – На похороны приедешь?

– Приеду.

Люба нажала отбой, не прощаясь. Внутри у нее все дрожало, но она волевым усилием отодвинула все эмоции в сторону: сейчас важно разобраться с рабочими вопросами, оплатить билеты на самолет, собрать вещи. Плакать и горевать – потом. Получалось плохо: Люба вспоминала разговор с бабушкой недельной давности.

День был пасмурный, но теплый – в окно стучал первый весенний дождь, а сама девушка сидела в офисе, в своем закутке, и занималась составлением контент-плана. Работа ладилась, и звонок, отвлекший от нее, конечно, вызвал раздражение. Люба поставила телефон на беззвучный, но бабушка продолжала набирать ее раз за разом, так что ответить все-таки пришлось.

– Ну что такое-то?! – вместо приветствия прошипела Люба.

– Любочка, – бабушкин голос, такой растерянный и тихий, пристыдил ee.

Люба закусила губу, чувствуя, как щеки заливает жаркий румянец, и заговорила мягче:

– Ну, ба… Я же на работе! Срочное что?

– Надо, чтобы приехала ты, – после долгой паузы, изгнавшей остатки стыда, произнесла бабушка.

Люба фыркнула:

– До отпуска еще полгода, а там посмотрим. Целую, ба! – и нажала отбой.

Положив смартфон на край стола, девушка покачала головой: ну, надо же, как соскучилась! И все-таки… Просьба звучала странно: не то мольба, не то приказ – так ба говорила с ней лишь однажды. Люба даже думать не хотела о том случае, старательно изгоняя его из памяти. Со временем воспоминания поблекли, перестали тревожить, а сейчас вот – всколыхнулись, окатив волной неясного, мутного и липкого страха.

В тот день она так и не смогла его прогнать – ни работой, ни тренировкой до изнеможения, ни посиделками в баре с подругой…

***

Люба почесала бровь, критически оглядывая разложенные на кровати вещи: три футболки, двое джинс, черный пиджак, черная рубашка, белье, носки. Хватит ли? А если придется задержаться? Ответов не было. «Ладно, просто докуплю, если что», – решила девушка и принялась перекладывать все это в рюкзак. Эти простые действия – отобрать одежду, собрать сумку – немного ослабили завязавшийся в груди узел, но Любу не покидала смутная тревога. Она маячила на самой границе восприятия, словно тень на краю зрения, словно звук, который ощущается не слухом, но – кожей. Казалось, что-то приближается, но все вокруг оставалось неизменным – ночник на тумбочке, золотистые полоски на обоях, плед на кровати. Черно-синий, плотный мрак не заползал с улицы через окно, пол под ногами не исчезал, а Любе неожиданно стало страшно даже дышать. Чувство было столь сильным, что она осторожно присела на краешек кровати и провела так несколько минут, осторожно и медленно вдыхая и выдыхая, фокусируясь на этом простом действии. Только когда страх отступил, девушка продолжила сборы.

Спустя несколько часов такси везло ее в аэропорт. Мимо проплывал город: золоченые купола церквей, озябшие деревья, длинные троллейбусы, звонкие трамваи, спешащие по своим делам люди – все это появлялось и пропадало, оставаясь позади. Люба смотрела в окно и крутила маленький красный мешочек. Пальцы привычно ощущали мягкость бархата, его гладкость там, где ткань вытерлась от времени. Внутри перекатывались кристаллики ладана, распространяя тяжелый аромат, в который примешивалось что-то еще, горчащее травами и дымом.

– А что это у вас, а? – не выдержал таксист, скосив взгляд на любины руки.

– Подарок, – холодно произнесла она и сжала ладонь в кулак, скрывая мешочек.

Водитель поджал губы, но приставать с уточнениями, вроде «от кого?», не стал, а девушка прикрыла глаза. Ладанку подарила бабушка, когда Люба училась в восьмом классе, и с тех пор она носила ее, не снимая, почти двенадцать лет. А сегодня шнурок порвался, и мешочек упал на пол. «Это от старости, столько лет прослужил!» – подумала Люба, но в душе поселилась тревога.

Она становилась тем сильнее, чем ближе девушка была к аэропорту, поэтому когда таксист остановился, и пришло время выбираться из машины, Люба едва смогла открыть дверь – пальцы дрожали и не слушались. Почему-то казалось, что если она сделает еще шаг, если сядет в самолет, если зайдет в родительский дом, то случится что-то ужасное. Но она сделала этот шаг. Вышла из авто, поблагодарив водителя за поездку и улыбнувшись ему дрожащими губами. Прошла регистрацию, стараясь думать только о текущих действиях: достать паспорт, забрать посадочный талон, пройти в зал ожидания. Села в самолет, кивнув на вежливое приветствие стюардессы, нашла свое место, и только тогда узел в груди ослаб. Но не потому, что страх ушел, просто пути назад уже не было. Люба чувствовала это так же явно, как неудобство кресла, слишком тесного, слишком близкого к предыдущему. Убрав рюкзак под ноги, девушка пристегнулась, откинула голову назад и прикрыла глаза.

Она сидела на кровати, поджав под себя ноги, и листала журнал. С глянцевых страниц улыбались звезды, пахло типографской краской и немного пылью от ковра, что висел на стене. За окном разливалось чернично-розовое утро, темнота отступала, растворяясь в свете нового дня.

– Любочка, – бабушка возникла на пороге комнаты неслышно, словно не шла по коридору, шаркая тапочками, а материализовалась из воздуха. – Завтрак готовый, иди покушай, и в школу собираться будешь.

– Еще пять минут, ба! – не поднимая головы, отозвалась Люба и продолжила изучать платье певицы – яркое, усыпанное пайетками. Вот бы такое на выпускной!

– Остынет же, – ласково произнесла бабушка.

Люба услышала, как она пошла обратно на кухню, и тогда отложила журнал. Зажмурилась, потянулась, а когда открыла глаза, вновь увидела на пороге бабушку. Она не шевелилась и будто бы даже не дышала, в глазах клубился белый туман, губы посинели.

– Осты-ы-ы-ынет, – голос ввонзился в уши тонким и одновременно низким воем. – Тело мое осты-ы-ынет!

Бабушка медленно встала на цыпочки, потом воспарила над полом, подергиваясь, будто бы сопротивлялась неведомой силе. Люба почувствовала, как волоски на руках от ужаса встали дыбом, а ба двинулась к ней – с усилием, как если бы ей приходилось преодолевать сильный, бьющий в лицо ветер. Девушка поджала ноги, начала отползать, и вскоре уткнулась в стену, а бабушка остановилась перед кроватью, поводила руками перед собой, как слепая. Люба зажала рот руками, чтобы даже дыхание ее не выдавало, но хватило и шороха одежды. Ба рывком схватила ее за плечо, девушка с криком дернулась назад и…