История неидеальной женщины

eVa eVa

История неидеальной женщины

Мои детские воспоминания начинаются с отца. Вот он в спортивных брюках и майке «алкоголичке» сидит перед телевизором и кушает яичницу прямо из сковородки, которая стоит на четырехногом табурете.

Вот я открываю глаза, за окном ночь, а он сидит и ждет пока я проснусь, чтобы подарить мне куклу барби, с гнущимися руками, которой ни у кого еще нет, и которую он привез из командировки.

Вот в 5 утра мы вместе идем завтракать. Он тонко режет французский багет, долго мажет его маслом. Очень тонко, филигранно. Потом режет сыр. Режет так, чтобы он просвечивался, кладет на багет с маслом и поливает мёдом для меня. Мы завтракаем. Я провожаю его на работу и иду досыпать свои пятилетние сны. За эту привитую мне пожизненную привычку мать всегда будет недовольна. «Какая разница как мазать? Это же бутерброд!» «Ой, блядь, как отец, аристократка, ешь что дают!»

Отец не был аристократом. Приемный сын школьной учительницы и военного. Его взяли в семью вместо сбитого машиной на смерть родного сына Александра. И назвали так же. Но любили по-другому, по-приемному.

Он не был аристократом. Он был военным, афганцем, ликвидатором чернобыльской аварии, послевоенным алкоголиком, разрушающим свою семью пьянками и вспышками агрессии, человеком, которого ненавидел родной девятилетний сын, за боль, причиненную матери.

Кем угодно… только не аристократом.

Но все это было до меня. До «торпеды», вшитой ему в который раз, в попытке избавиться от убивающей все вокруг привычки «выпить с товарищами».

Все что было до меня, это не моя боль, не мои травмы. Меня он боготворил.

Мне кажется, с меня он начал новую жизнь с моей мамой. С меня он захотел все исправить. Он вышел на пенсию в 32 года, за все, что он сделал для Родины. Списал 3 автомобиля ГАЗ 66, один обменял на синюю Волгу на польской границе, второй отдал начальнику за «закрытые на утерю глаза», третий стоял у нас во дворе, в славном городе Чапаевск Самарской области.

И наша семья начала жить. Без алкоголя. Мама стала счастливой. Брат перестал ненавидеть, смотрел с надеждой, но исподлобья. Я была беспрецедентно залюблена, безустанно заласкана, беспрерывно забалована любимым папой.

1995 год. 1 класс. Отец в импортном костюме, на синей Волге (такая была у него и у главы города) ведет меня в первый класс.

Самую маленькую меня, два года подряд будет на линейке сажать на плечо выпускник.

Папа говорил, что маленькие девочки для любви, большие для работы, чтобы я не комплексовала из-за роста и веса.

15 дней сентября он забирает меня из школы каждый день. Приезжает с работы, в милицейской форме, сажает в Волгу и делает по городу столько кругов, сколько нужно мне чтобы успеть съесть всю, привезенную им запрещенку. Mars, Stimorol, газировка- все что не разрешала мама. Потом все улики утилизируются и я счастливая еду домой.

15 дней сентября. Это предложение могло бы стать названием книги или фильма. Романтического фильма про золотую осень, про безграничное счастье, про тепло, про желтые пахучие кленовые листья.

15 дней сентября.

16 сентября 1995 года в выходной дождливый день мой отец последний раз посмотрит на меня и на маму и больше никогда не откроет глаза.

Во дворе будет праздник. Мамин день рождения мы празднуем в выходной в субботу, с опозданием на 2 дня, потому что все работали всю неделю. Накрапывает противный дождь. Мы с двоюродной сестрой ждем застолье, бегаем по дому. Взрослые во дворе суетятся. Папа жарит шашлык. Он у мангала. В старом военном легком костюме, переворачивает шампура. Воздух, пронизанный влагой и озоном наполняется запахом жареного мяса. Отец сидел, облокотившись на деревянный забор. Я на кухне смотрю в окно. Я очень люблю папу. Мы перемигиваемся, корчим друг другу рожицы. Он закрывает глаза. Опускает руку от мангала. Кажется, что он надолго моргнул. Нет, уснул что ли? Кто-то трясет его за плечо. «Сашка, Сашка, проснись!»

Отец заваливается. В его теле больше нет силы. Несколько секунд, паника. Взрослые начинают паниковать. Мой родной дядя тащит отца в синюю Волгу, на заднее сидение, выпивший садится за руль, и гонит вместе с мамой в больницу.

Был ли у нас тогда телефон, я не помню.

Зато помню яблоко. Розовое с коричневой веточкой. Оно открывалось. Я точно помню, что там лежал крест. Обычный, металлический, обшарпанный крест. Мы с сестрой бежим к яблоку, хватаем крест и начинаем молиться. Я не плачу. Смерть – это что-то незнакомое, не про меня, не со мной. Я не знаю молитв, но я прошу у того, кто на кресте вернуть мне отца. Кристина (так зовут мою двоюродную сестру) тоже просит. Но так странно просит: «Господи, пусть лучше мой папа умрет, чем дядя Саша. Дядя Саша хороший!». Я потом, даже когда стану старше, не решусь спросить у нее почему она просила бога об этом.

Я не знаю сколько не было мамы. Мы ждали её у соседей, у жены Маминого брата Ольги, матери той самой Кристины. Она кормила нас маминым именинным тортом и ничего не объясняла. Наверное, мой родной взрослый брат все понимал. Ему уже было 14. Наверное он знал, что случилось. Возможно, даже в глубине души был рад. Как говорится «вспомнились обиды, сжались кулачки».

Но я не знала. Я ждала отца. А приехала только мама.

Знаете, что люди тоже чернеют?

Мать вернулась черная, вся, а волосы белые. Она поседела в 36 лет, в тот вечер, когда в больнице констатировали смерть её мужа, моего отца Александра Ивановича Б.

«Тромб.»– сказали одни.

«Нет, ну а что Вы хотели, у всех чернобыльцев проблемы с кровью!» – сказали другие.

«Счастье что так ушел, тихо, не мучился!»– сказали третьи.

Счастье, блядь????

Поразительная способность видеть в смерти счастье приходит с возрастом.

Когда мне было шесть, счастье виделось мне совсем иначе.

Мать больше не праздновала дни рождения.

Когда я стану старше, я буду пытаться делать для нее этот день счастливым, памятным. Дарить подарки, зажигать свечи.

С годами, она даже будет улыбаться губами.

Но я вижу глаза. Черные как ночь. Цицерон или Толстой (кто из них достоверно не известно) сказал однажды, что глаза – это зеркало души.

Так вот, в глазах своей матери, я уже 30 лет, на ее день рождения, вижу не отблеск праздничных свечей, не отражение букета цветов, и даже не счастливые улыбки любимых внуков. Я вижу, что она ждет. Ждет что через два дня, 16 сентября, тридцатый раз в этот день умрет её муж. Единственный. Любимый несмотря ни на что. Не заменённый ни кем. Её Сашка. Мой отец.

Через много лет, на терапии у психолога (ровно 3 сеанса по 5000 рублей), я узнаю, что все мои разводы связаны конечно же с отцом. С тем, что он меня боготворил и я жду, что любой мужчина будет вести себя так же. С тем, что он рано умер, и я запомнила его идеальным и не узнала или не запомнила того, что у него были недостатки. Хм… по той же логике, мой брат в нулевых организовал ОПГ и отсидел потом за это? Видимо он запомнил плохую сторону отца? Пьянки, драки. Вообщем, по мнению моей богини психологии, наш отец виноват во всем, не важно, плохим он был или хорошим. Главное виноватого мы нашли, потому что 15000 рублей надо было отрабатывать, кто-то должен был быть виноватым.