Королева. Последняя биография Елизаветы II

Но в тот момент назвать счастливой вышеупомянутую семью было трудно. Бывший герцог Йоркский, став королем, вспоминал это памятное событие не иначе как «тот ужасный день», а его жена, отныне королева, лежала в кровати с тяжелым гриппом. На следующий день герои драмы, прежде находившиеся в тени и вдруг оказавшиеся в самом центре событий, приняли свое новое положение с покорностью, смешанной с раздражением и волнением. Когда принцесса Елизавета увидела конверт, адресованный королеве, ей изменило обычное спокойствие, и она воскликнула: «Это же теперь мама, да?» Ее младшая сестра расстроилась, что теперь им придется переезжать в Букингемский дворец. «Вы имеете в виду навсегда? – спросила она. – Но я же только научилась писать слово “Йорк”!»10

В день официального провозглашения нового короля, 12 декабря 1936 года, перед уходом отца, одетого в форму адмирала флота, девочки обняли его. Кроуфи объяснила им, что отец вернется уже королем Георгом VI, и с этого момента им придется делать реверанс перед своими родителями, королем и королевой. Но это не было для них большой проблемой, ведь они привыкли приседать перед дедушкой и бабушкой – королем Георгом V и королевой Марией.

Когда в час дня король вернулся, девочки присели в изящном реверансе. Кроуфи вспоминала: «Он на мгновение замер, тронутый и ошеломленный. Затем наклонился и тепло расцеловал обеих. После этого у нас был восхитительный обед»11.

Как и отец, Елизавета теперь превратилась в живой символ монархии, ее имя упоминалось в молитвах, ее поступки и ее собаки описывались в утренних выпусках газет. Вся ее жизнь стала принадлежать нации. А лицо Елизаветы, как и личико маленькой голливудской кинозвезды Ширли Темпл, стало в один ряд с самыми знаменитыми объектами обожания и поклонения по всему миру.

Однако реальная жизнь принцессы походила не на сказку в стиле Диснея, а скорее на страшилку в духе братьев Гримм. Их новая жизнь в Букингемском дворце, с его огромными залами, отдающими эхом, со зловещими тенями, скребущимися мышами и портретами, следившими глазами за каждым, кто на цыпочках проходил мимо, соединяла в себе восхищение, скуку и изоляцию. Дворец был местом, где детские ночные кошмары становились реальностью. Ежедневные обходы крысолова с его ужасными приспособлениями отражали зловещую реальность, замаскированную под королевскую парадную роскошь. Елизавета превратилась в предмет обожания миллионов людей, а сама жила в тесном мирке, состоявшем из сестры, гувернантки, горничной и няни, в котором родители, к большому разочарованию девочек, постоянно отсутствовали.

Впрочем, в каком-то смысле ничего не изменилось в жизни будущей наследницы престола. Елизавета с ее белокурыми кудряшками была национальным символом всю свою жизнь. Она родилась 21 апреля 1926 года в 2 часа 40 минут утра, за несколько дней до всеобщей забастовки, которая подкосила британскую экономику. В разгар национального кризиса она стала символом семейных ценностей, преемственности и патриотизма. Сам факт ее рождения позволил не только забыть на время тяготы ежедневной борьбы за существование в послевоенной Британии, раздираемой конфликтами и нуждой; в нем было нечто средневековое, таинственное и даже комичное. Королевские традиции, существовавшие с XVII века, требовали присутствия при родах министра внутренних дел во избежание подмены наследного младенца в спальне роженицы. В соответствии с требованиями протокола тогдашний обитатель кабинета министра внутренних дел Уильям Джойнсон-Хикс, голова которого в тот момент была занята тревожными размышлениями о том, как справиться с профсоюзами в надвигающемся конфликте, сидел во время родов неподалеку, в особняке по адресу Брютон-стрит, 17, в лондонской семейной резиденции герцогини. После рождения ребенка королевский гинеколог сэр Генри Симсон вручил Джойнсону-Хиксу официальную бумагу с описанием процесса родов, в результате которых на свет появился «сильный и здоровый младенец женского пола». Документ затем был передан специальному гонцу, который спешно отправился к президенту Тайного Совета для официального сообщения. В то же время министр внутренних дел известил о событии мэра Лондона, а тот вывесил новость на воротах своей резиденции Мэншн-хаус. В официальном бюллетене, подписанном Симсоном и личным врачом герцогини Уолтером Джеггером, сообщалось, что в процессе родов «была успешно применена определенная медицинская процедура», что в завуалированной форме означало, что принцесса родилась в результате кесарева сечения 12.

Спящая новорожденная на тот момент занимала третье место в порядке наследования британского престола после отца и принца Уэльского по Закону о престолонаследии от 1701 года и не рассматривалась как реальная наследница. Ее родословная представляла собой густой замес из королевской, экзотической и самой обыкновенной кровей. Ее прапрабабкой была королева Виктория, а через бабушку королеву Марию ей приходился родственником некий дантист Пауль-Юлиус фон Хюгель, который практиковал в Буэнос-Айресе, столице Аргентины. Со стороны отца доминировала кровь королевских домов Европы, более всего из Саксен-Кобург-Готской и Ганноверской династий, британское же наследие матери было более интригующим.

Гербовый король Ордена Подвязки Энтони Вагнер утверждал, что среди многочисленных аристократических предков Елизаветы насчитывались два герцога, дочь герцога, дочь маркиза, три графа, дочь графа, один виконт, один барон и полдюжины богатых землевладельцев. В ее генеалогическом древе числились не только аристократы, но и представители бизнеса и религии: директор Ост-Индской компании, провинциальный банкир, две дочери епископа, три священнослужителя (один из которых был родственником первого американского президента Джорджа Вашингтона), ирландский офицер и его французская любовница, лондонский мастер игрушек, столичный водопроводчик, а также некий Брайан Ходсон – владелец постоялого двора для кучеров под названием «Джордж» в Стэмфорде, графство Линкольншир.

Хотя родословная новорожденной включала широкий социальный спектр, выбранные любящими родителями имена – Елизавета Александра Мария – намекали на ее королевское будущее. Многие считали это вполне возможным. Газета Daily Graphic провидчески написала: «Перспектива превращения маленькой незнакомки с Брютон-стрит в королеву Великобритании (возможно, даже во вторую блестящую королеву Елизавету) вызывает трепет»13.

Впрочем, такой поворот событий в то время представлялся весьма маловероятным, ведь дяде Дэвиду было тридцать два года. Предполагалось, что он женится и произведет на свет наследника. Но несомненным было одно – малышку королевских кровей нация приняла с распростертыми объятьями. Судя по радостному волнению людей, толпившихся около резиденции на Брютон-стрит, в Елизавете Александре Марии было что-то особенное. Возможно, теплое отношение людей к ее матери распространилось и на ее малютку-дочь. Герцогиня спустя всего три года после свадьбы с Берти пользовалась уважением и любовью. В ее авторизованной биографии леди Синтия Асквит писала, что молодая мать представляла собой образец совершенства.

На ранних фотографиях принцесса Елизавета предстает классическим образцом прелестного младенца с голубыми глазами, идеальной бело-розовой кожей и белокурыми локонами. По выражению королевы Марии, она была «очаровательной малышкой с чудесной кожей и прелестными светлыми волосиками»14.

После рождения Елизаветы ее родители, мирно существовавшие в тихой королевской заводи, вдруг оказались на первых страницах газет и журналов. Новорожденная стала принцессой Дианой своего времени: каждая крупица информации о ней обсуждалась и обрастала домыслами. Газеты просто выполняли заказ широких масс: прошла уже не одна неделя с момента рождения Елизаветы, а тротуар перед лондонской резиденцией Йорков по-прежнему наводняли восторженные толпы почитателей. Порой, чтобы совершить ежедневную прогулку, принцессу вместе с коляской приходилось выносить украдкой из заднего входа. 29 мая, в день крещения Елизаветы, у ворот Букингемского дворца произошло настоящее столпотворение, и толпа, желавшая увидеть малютку, прорвала полицейский кордон. После восстановления порядка нескольким счастливцам, стоявшим близко к машине Йорков, удалось мельком взглянуть на малышку. По отзывам очевидцев, принцесса плакала все время, пока ее крестил архиепископ Йоркский.

Через несколько месяцев Йорки переехали в дом по адресу Пиккадилли, 145, недалеко от Гайд-парка. Резиденция представляла собой пятиэтажный особняк с бальным залом, библиотекой, столовой на 30 персон и электрическим лифтом. Домашняя обслуга насчитывала 17 человек, включая дворецкого, двух лакеев, камердинера и трех нянь для новорожденной. Однако охваченные коллективной близорукостью журналисты с умилением описывали, как Йорки отвергали все чрезмерно вычурное и нарядное и отдавали предпочтение простоте, особенно в детской. В этом миниатюрном королевстве царили аккуратность и раз и навсегда заведенный порядок.

Все с одобрением кивали, когда стало известно, что принцессе, которую пресса называла Бетти, разрешается играть всего с одной игрушкой за раз. Однако, когда ее родители вернулись из полугодового турне по Австралии в 1927 году, они привезли ей три тонны игрушек.

Так проявился извечный парадокс монархии или, точнее, нашего восприятия монархии: с одной стороны, члены королевской семьи были и остаются отличными от нас, но с другой – они такие же люди, как мы. Не подозревая ни о чем, маленькая принцесса спала крепким сном, покрытая своим невидимым приданым – одеялом из легенд и мифов, в ткань которого постоянно вплетались, образуя причудливый узор, новые нити вымысла. С этим одеялом она прожила всю жизнь.

Едва принцесса начала ходить и говорить, ее уже окрестили «самым известным в мире ребенком». Мир узнал ее под именем Лилибет (так малышкой она выговаривала свое имя), когда ее фотография появилась на обложке журнала Time. Изображение Елизаветы штамповалось на почтовых марках, коробках с конфетами, коробочках для чая, чайных полотенцах, кружках и прочих предметах. В ее честь слагались песни, а ее восковая фигурка на пони заняла свое место в музее мадам Тюссо среди других знаменитостей. Австралийцы назвали ее именем часть Антарктиды. Единственным соперником в этом параде обожания был ее дядя Дэвид, принц Уэльский: он превратился в настоящую мировую звезду, с которой мог сравниться в то время лишь голливудский сердцеед Рудольф Валентино.

Герцогиню Йоркскую беспокоила волна неумеренного внимания к принцессе. Во время визита в Эдинбург в мае 1929 года она писала королеве Марии: «Меня почти пугает такая всенародная любовь к ней. Полагаю, что это хорошо, и надеюсь, что она окажется ее достойной, моя дорогая бедняжка»15.

Шли месяцы и годы, и постепенно начала вырисовываться личность Елизаветы, как настоящая, так и вымышленная. Часто ее называли «херувимом» и «ангелом» и изображали как жизнерадостную и хорошо воспитанную девочку, невинную и смышленую, трогательную и обаятельную.

В 1927 году, когда королевская семья собралась в замке Сандрингем на Рождество, газета Westminster Gazette описывала, как Елизавета «щебетала, смеялась и бросала в гостей кусочки печенья, которые ей давала мать»16. Она произвела впечатление даже на Уинстона Черчилля. Он писал жене Клемми из Балморала в сентябре 1928 года: «У нее есть авторитет и рефлексия, удивительные для ребенка ее возраста»17.

Становились популярными различные истории, например о том, как бесстрашная девочка приручила вспыльчивого деда – короля. Георг V, как известно, наводил ужас на своих детей и персонал. В присутствии же Елизаветы из него можно было вить веревки. Архиепископ Кентерберийский вспоминал, как внучка и по совместительству «конюх» важно водила по комнате короля, исполнявшего на четвереньках роль лошади, держа его за бороду. «Он любил обоих внуков, сыновей принцессы Марии, – вспоминала графиня Эйрли, – но Лилибет всегда была его самой большой привязанностью. Он играл с ней, чего я никогда не наблюдала в отношении его собственных детей. Он любил, чтобы она находилась рядом»18.

Устоять было трудно: Елизавета была ангелоподобным ребенком с естественным и живым воображением, особенно во всем, что касалось лошадей. Обожание короля приняло образ шетлендского пони по имени Пегги, подаренного четырехлетней внучке.

Веру в способность принцессы разгладить насупленные брови монарха можно рассматривать как отголосок средневекового поверья о целительной силе королевского прикосновения. Вся нация обсуждала в феврале 1929 года здоровье короля, отправившегося на курорт в Богноре на южном побережье Англии, чтобы восстановиться после болезни, которая едва не свела его в могилу. Двухлетняя принцесса развлекала дедушку своей болтовней на протяжении всего путешествия, и о ее роли в выздоровлении короля говорилось очень много.

Георгу V нравилось, что маленькая Елизавета стала называть его «Дедушка Англия». Девочка всегда внимательно слушала его разговоры о принципах долга, добропорядочности и трудолюбии. Постоянное пребывание в компании взрослых привело принцессу к раннему и несколько скороспелому взрослению. Как-то, гуляя с архиепископом Кентерберийским Космо Лэнгом в парке Сандрингема, она попросила его не затрагивать тему Бога. «Я уже все о нем знаю», – важно заявила девятилетняя Елизавета 19.

Первой подругой Елизаветы за пределами узкого семейного круга стала Соня Грэм-Ходжсон. Принцесса встретила дочь рентгенолога короля на прогулке в саду Гамильтон. «Хочешь поиграть со мной?» – спросило Соню грациозное создание голосом, похожим на колокольчик. Они были одного возраста и играли во французский крикет под бдительным надзором своих нянь. После этого они встречались почти ежедневно до тех пор, пока принцесса не переехала в Букингемский дворец. Долгое время Елизавета считала Соню своей лучшей подругой. Она даже посвятила ей свой неоконченный роман «Счастливая ферма», который писала в восьмилетнем возрасте. Дарственная надпись гласит: «Соне, моей маленькой подружке и любительнице лошадей»20. У Сони остались счастливые воспоминания об этой долгой дружбе: «Она была милой девочкой, и с ней было весело. Она обладала хорошим чувством юмора и живым воображением»21. Большинство игр не обходилось без лошадей, но иногда они воображали, что их пригласили на большой бал, и тогда девочки серьезно обсуждали, что они наденут. До начала второй мировой войны они вместе брали уроки танцев, и Елизавета присутствовала на 21-м дне рождения Сони в качестве почетного гостя. После того как Елизавета взошла на престол, они не потеряли связь и время от времени встречались на вечеринках или за чашкой чая.

21 августа 1930 года у Елизаветы появилась подруга совсем другого рода. В тот день родилась ее сестра Маргарет Роуз. Произошло это в замке Глэмис – родовой резиденции Боуз-Лайон, графов Стратмор и Кингхорн в Шотландии. Когда с формальностями было покончено и новый министр внутренних дел Джон Роберт Клайнс лично засвидетельствовал факт рождения младенца в северной семейной цитадели, Елизавету привели к новорожденной. Она надлежащим образом выразила свой восторг, особенно когда поняла, что перед ней не кукла, похожая на настоящего младенца, а живая, хоть и спящая сестра. Тысячи людей, в том числе из Глазго и с юга Шотландии, приняли участие в празднованиях в замке Глэмис, где в честь новорожденной устроили праздничный фейерверк 22.

Как и рождение старшей сестры, произошедшее за несколько дней до всеобщей забастовки, появление Маргарет стало светлым пятном на темном фоне экономических проблем, с которыми столкнулась нация после обвала фондовой биржи в октябре того года.

Некоторое разочарование, вызванное рождением второй девочки, а не мальчика, еще раз выявило уязвимость конституционной позиции Елизаветы. Всерьез обсуждались варианты двойной коронации сестер и даже передачи первого места в порядке наследования престола младшей сестре. Это вызвало такой накал страстей, что король назначил формальное расследование этой непростой ситуации. Победил здравый смысл, и право первоочередности осталось за Елизаветой.

Герцогиня Йоркская скоро столкнулась с другой конституционной тонкостью, связанной с привилегией быть членом королевской семьи. Ей пришлось смириться с тем, что окончательное решение о том, как назвать второго ребенка, принимали дед и бабушка, то есть король Георг и королева Мария, а не родители. Первоначально Йорки хотели назвать дочь Энн Маргарет, так как герцогине нравилось сочетание Анна Йоркская. Свекру же и свекрови больше нравились имена Маргарет Роуз, поскольку среди предков семьи была шотландская королева Маргарет. Их мнение оказалось решающим. И это был не единственный случай, когда монархи вмешивались в воспитание принцесс. Матери пришлось прикусить язык и заняться новорожденной. Ей не терпелось рассказать о ней друзьям и родным. В письме к архиепископу Кентерберийскому Космо Лэнгу она писала: «Дочь номер два просто очаровательна. Рада сообщить, что у нее огромные голубые глаза и железная воля, а это самые необходимые качества для леди! И если ей удастся замаскировать волю и в полной мере воспользоваться глазами, то все будет в порядке»23.

Маргарет Роуз стала еще одним «персонажем документальной пьесы о королевской семье». Превратившись в квартет – «нашу четверку», как говорил о своем семействе герцог, – они стали для британцев символом домашнего очага. В нестабильное время массовой безработицы и бедности они представляли собой идеал простой, порядочной и благочестивой семьи, которая жила скромно и разумно. Несмотря на то что Йорки занимали огромный роскошный городской особняк рядом с Гайд-парком, с бальным залом и электрическим лифтом, тот факт, что супруги предпочитали свой уютный дом модным клубам, снискал им популярность.

Примером сплоченности нации и королевской семьи может служить подарок, приподнесенный принцессе Елизавете по случаю ее шестого дня рождения жителями Уэльса, наиболее угнетенным населением королевства. Это был миниатюрный коттедж с соломенной крышей размером в две трети обычного дома, сконструированный Эдмундом Уиллмоттом. В чудесном «Маленьком домике» (Y Bwthyn Bach) имелись электричество, водопровод и настоящий туалет. А еще там были миниатюрные сковородки и кастрюльки, книги Беатрис Поттер, консервы и даже газовая плита. Домик поставили в Роял-Лодж – резиденции в Большом Виндзорском парке, незадолго до этого переданной Йоркам в сильно обветшавшем состоянии.

Принцессы были в восторге от подарка. Они часами наводили в домике порядок при помощи тряпок и щеток и даже «готовили» там. Елизавета заворачивала серебряные вещи в газеты, чтобы они не почернели. Маргарет обожала бегать вверх-вниз по лестнице, вынимать затычку из ванны и прислушиваться, как шумит вода в трубах.

Официальные фотографии девочек перед коттеджем или в компании обожаемых ими корги в саду приоткрывали публике окошко в их невинную жизнь и еще более укрепляли связь между королевской семьей и ее подданными. Анализируя жадный интерес публики к двум принцессам, личный секретарь короля Алан «Томми» Ласселс называл их «домашними любимицами всего мира»24. Ощущение того, что маленькие принцессы были в определенном смысле дочерями нации, усилилось после публикации иллюстрированной книги «Наши принцессы и их собаки» в 1936 году, за несколько месяцев до отречения короля Эдуарда. В ней с теплотой рассказывалось о восьми собаках, включая двух корги, принадлежавших семье Йорков, а также об их роли в повседневной жизни принцесс. Этот рассказ можно рассматривать аллегорически, как трогательную историю о близких отношениях между монархией и ее подданными, как символ безоговорочного союза, который подвергся испытанию, но не распался в тот памятный год.

Две корги по имени Дуки и леди Джейн постоянно сопровождали девочек, но животными, занимавшими почетное место в детском королевстве принцессы, были лошади – живые, игрушечные и воображаемые. Корги стали неотъемлемой частью жизни и правления Елизаветы, но ее главной страстью можно назвать мир лошадей. Зачитанный томик Анны Сьюэлл «Черный красавчик», лежавший на столике в спальне принцессы, служил тому доказательством.

Елизавета в те годы приняла такое решение: «Если я когда-нибудь стану королевой, я издам закон о запрете ездить верхом в воскресенье. Лошади тоже должны отдыхать»25. Кони играли огромную роль в жизни юной принцессы. Она таскала за бороду деда, изображавшего лошадь; когда же эту роль играла ее биограф, леди Синтия Асквит, уздечкой служила нитка дешевого жемчуга. Принцесса любила играть в цирковых лошадей в Биркхолле со своей кузиной Маргарет Роудс, причем во время игры «приходилось ржать»26. Полученные травмы, когда, выброшенная из седла, Елизавета ударилась о дерево, или в другой раз получила удар в челюсть, не охладили ее энтузиазма. В возрасте пяти лет принцесса выезжала на охоту с гончими Питчли. Отец надеялся, что она пройдет церемонию «приучения к крови» в случае, если на охоте удастся подстрелить животное, но этого не случилось.

Когда в октябре 1933 года новая гувернантка, шотландка Мэрион Кроуфорд, впервые зашла в спальню принцессы в Роял-Лодж, разговор сразу же обратился к двум главным пристрастиям Елизаветы, а именно к лошадям и малютке-сестре Маргарет Роуз. В тот вечер, когда она познакомилась с женщиной, впоследствии названной ею Кроуфи, Елизавете разрешили лечь попозже. Она сидела в своей деревянной кроватке и правила воображаемыми лошадьми по парку. Уздечкой служил пояс от спального халата, который она привязала к кровати. «Вы уже видели Маргарет? – спросила принцесса. – Думаю, она уже спит. Она очаровательна, но иногда очень непослушна. Вы с ней тоже будете заниматься и играть? А вы позволите мне водить вас под уздцы в саду?»27

В течение нескольких лет Кроуфи в качестве компаньонки и учительницы девочек играла роль послушной рабочей лошадки и «возила» еду и разные предметы людям, жившим по соседству. Во время этих игровых эпизодов Кроуфи наблюдала, как развито воображение Елизаветы, особенно когда принцесса сама носила эти передачи. Кроуфи вспоминала: «Тогда завязывались совершенно чудесные разговоры – о погоде, о лошадях хозяев, об их собаках, цыплятах, детях и взрослых»28.

Кроуфи скоро поняла, что интерес Елизаветы ко всему, что связано с лошадьми, был чем-то большим, чем простое увлечение, – он граничил со страстью и стал ее единственной и неувядающей любовью. Принцесса часто повторяла, что если бы она не стала тем, кем стала, то хотела бы жить в деревне в окружении множества лошадей и собак 29. Вторым вариантом могла быть ферма с коровами, лошадьми и детьми 30.

Когда Йорки переехали в Букингемский дворец, самым желанным событием недели для Елизаветы был урок верховой езды с инструктором Хорасом Смитом. Со знанием дела она говорила о потертостях, подпругах, скребницах, демонстрируя, что ее интерес к лошадям распространялся и на уход за ними.

Принцесса так дорожила своими тридцатью деревянными лошадками, заполнявшими ее детскую на пятом этаже, что, когда семья переезжала в Букингемский дворец, она отдала на хранение своего любимца Бена подружке Соне. Его привезли во дворец две недели спустя, когда все другие лошадки уже были распакованы и стояли в ряд в коридоре перед ее комнатой 31.

Для Елизаветы конная езда представляла один из способов оставаться собой, держать под контролем ситуацию в привычной обстановке. По большому счету ее ежедневная жизнь ей не принадлежала. Бобо выбирала для нее одежду, Ала составляла меню, Кроуфи организовывала учебный процесс, а родители, дедушка и мужчины в деловых костюмах в Букингемском дворце определяли ее будущее. В юные годы она могла просыпаться по нескольку раз за ночь, чтобы проверить, на своих ли местах сложенные ею перед сном вещи. Это тоже был своего рода контроль.

Образование принцессы было предметом постоянной борьбы за сердце и ум предполагаемой наследницы престола. Если король Георг V лишь рычал на Кроуфи: «Ради всего святого, научите Маргарет и Лилибет красиво писать, это все, что я хочу от вас»32, то королева Мария в гораздо большей степени вовлекалась в образовательный процесс. Она контролировала учебный план. Королевский матриарх настаивала на чтении Библии и изучении династической истории. Часто по понедельникам она брала девочек на экскурсии в Королевский монетный двор, лондонский Тауэр, Английский банк, а также в художественные галереи. Иногда не удавалось соблюсти инкогнито. Однажды во время посещения универмага Хэрродс там собралась толпа любопытных, чтобы взглянуть на принцесс. Елизавету так взволновал вид многочисленной толпы, которая жаждала ее увидеть, что бабушка, не желая, чтобы слава ударила ей в голову, быстро увела девочек через заднюю дверь. Лидер дворцовой фракции, королева Мария при поддержке королевского библиотекаря Оуэна Морсхеда и грозной леди Синтии Колвилл, старшей фрейлины королевы, считала, что образование Елизаветы было слишком дамским и поверхностным. В учебной программе практически отсутствовали знания, необходимые для будущей роли принцессы и связанных с ней обязанностей. Как считала леди Синтия, «никто из рода Боуз-Лайон никогда не думал о духовных ценностях». Такое мнение доверенный королевский хроникер Дермот Морра считал слишком суровым, ведь в этом роду насчитывались три поэта-женщины 33.