Машина Клио

Александр Накул

Машина Клио

В 1914 молодой, но уже перспективный математик Николай Николаевич Лузин вернулся из Гёттингена в Москву и начал руководить семинаром по теории рядов. В 1915 году они занимались функциональными, а в 1916 году – ортогональными рядами.

А потом наступил 1917 год. В этот памятный год произошло важнейшее событие, которое повлияло на всю дальнейшую жизнь участников семинара: они стали заниматься тригонометрическими рядами!

К 1924 они продвинулись в своих исследованиях настолько далеко, что Лузина вызвали в ОГПУ.

Дождь барабанил по крыше зданий на Лубянке, словно пытался выстучать шифр. В окнах горел жёлтый свет газовых рожков, отражаясь в лужах на брусчатке. Профессор Лузин, поправляя очки, шагнул под мрачные своды особого отдела. Его сопровождал молчаливый охранник с лицом, словно высеченным из гранита.

Кабинет контрразведчика напоминал каюту подводного корабля: стены, обитые тёмным деревом, массивный письменный стол с латунными инкрустациями, на столе – паровой калькулятор, тихо шипящий, словно змея. За столом сидел человек в кожаном пальто, с глазами холоднее балтийского льда.

– Товарищ Лузин, – произнёс он, не поднимаясь. Голос был ровным, как лезвие. – Вы знаете, почему вас вызвали?

Лузин опустился в кресло, ощущая, как пружины скрипят под ним, будто предупреждая: "Не доверяй".

– Если бы знал, вы бы у меня не спрашивали, – ответил Лузин, стараясь сохранить спокойствие.

Чекист усмехнулся, как будто оценил остроту его ума.

– "Чёрные Топологи", – произнёс чекист, отчеканивая каждое слово. – Вам знаком этот термин?

– Это какой-то новомодный парижский джаз-бэнд?

– Это группа французских учёных. Их цель – остановить, а при возможности и отменить революцию.

Лузин нахмурился.

– Математики редко бывают опасны, – заметил он, – Последний, кто устроил переворот, был упёртый монархист Коши, и то – лишь в теории функций.

– А как же Эварист Галуа?

– Эварист Галуа всё-таки умер раньше.

Чекист медленно выдохнул сигаретный дым.

– Мы уважаем вклад товарища Галуа в подготовку мировой революции, – произнёс он, – Но советская наука пока не выяснила, как приспособить его идеи для строительства социализма.

– Это действительно непростая задача, – согласился Лузин, – Галуа, конечно, полностью изменил математику своими двумя краткими статьями и письмом, которое написал в ночь перед дуэлью. Он продвинул её вперёд, но, так сказать, оторвал от народа. После того, как методы Галуа были освоены, передовые математические труды стали совершенно непостижимы для человека без специального образования.

– Приятно, что вы понимаете политическое значение групп Галуа и теорем Коши. Если вас это волнует – мы готовы простить их политическую незрелость и мелкобуржуазные научные интересы. А вот Чёрные Топологи – другое дело. По нашей информации, они собираются воздействовать на определённые потоки эфира, чтобы переписать саму реальность пространства-времени. Они даже не пытаются оправдаться, что якобы занимаются чистой наукой. Они не скрывают, что их наука – грязная!

– Это какая-то газетная утка!

– Вот, взгляните.– заявил чекист, доставая из ящика папку с грифом "СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО".

Внутри лежали фотографии: странные механизмы, напоминающие гигантские арифмометры, чертежи с формулами, от которых у математика похолодела кровь.

Тишина повисла в воздухе, как запах гари после взрыва. Лузин перевёл взгляд на фотографии. Один из аппаратов напоминал гигантский механический мозг, соединённый проводами с паровыми турбинами. На другом снимке – человек в лаборатории, его лицо засвечено, но позади него на стене чётко виднелась формула Максвелла.

– Модель Пуанкаре? – пробормотал Лузин.

– Не только. Они работают с топологией пространства. И если верить нашим агентам, окончательная цель их проекта – уничтожение всех завоеваний социалистической революции!

Лузин покачал головой.

– И что вы хотите от меня? Если их расчёты верны, я не могу их отменить, просто придираясь к шагам доказательства.

Чекист откинулся в кресле.

– Их логово – Париж. Вы отправитесь туда под видом научного обмена. Узнаёте, что они задумали.

– А если я откажусь?

В кабинете стало тихо. Даже паровой калькулятор замер.

Чекист улыбнулся.

– Тогда, профессор, вам придётся объяснять, почему в 1921-м вы встречались с французским атташе по образованию. И куда делся ваш аспирант Серпинский.

Лузин почувствовал, как по спине пробежал холодок.

– Это блеф, – сказал он, – Такое доказательство ни в один журнал не возьмут.

– В революцию блефовали. Сейчас – проверяют. Товарищ Лузин! Вам выпал уникальный шанс доказать на деле силу советской науки, её превосходство над наукой буржуазной! Как товарищ Фридман, который нашёл ошибку у самого Эйнштейна! Как товарищ Выготский, который на деле опровергает буржуазную теорию воспитания Пиаже! Подумайте над этим!

За окном загрохотал паровой автомобиль, выбросив клубы дыма. Лузин вздохнул и спросил:

– Когда отправляемся?

Как и положено математику, он был человек неконфликтный.

Чекист выложил на стол билет и уже заполненный загранпаспорт.

– Завтра. Поезд "Москва-Париж".

Лузин взял билет. В его руках он казался тяжелее свинца.

– Удачи, профессор, – сказал чекист, и в его глазах мелькнуло что-то, что могло быть или насмешкой, или предупреждением.

Дверь закрылась. Лузин остался один в коридоре, под мерцающим светом газовой лампы.

***

Паровой автомобиль Лузина, скрипя шестернями, остановился у покосившегося дома с облупившейся краской. Над дверью висела вывеска: "Инженерно-богословская лаборатория. Патенты. Откровения. Ремонт часов".

Лузин толкнул дверь. Внутри пахло ладаном, машинным маслом и чем-то подозрительно похожим на серу.

– Павел? – окликнул он, пробираясь между стопками книг, механическими скелетами неведомых аппаратов и чертежами, покрытыми каббалистическими символами.

Из-за железного стола, увенчанного медным теодолитом, поднялась фигура в рясе, с лицом, освещённым голубоватым светом газовой горелки.

– Коля! – воскликнул Флоренский, размахивая паяльником, как дирижёрской палочкой. – Я как раз вычислял, сколько ангелов поместится на острие иглы, если учитывать теорию относительности!

Лузин вздохнул.

– Ты всё такой же.

– А ты – всё такой же скептик, – Флоренский бросил паяльник в кучу металлолома и вытер руки о рясу. – Но раз ты здесь, значит, дело пахнет серьёзной ересью. Или ОГПУ?

Лузин нахмурился.

– И то, и другое.

Флоренский засмеялся, как будто услышал лучшую шутку в жизни.

– Садись, рассказывай. Но для начала – выпьем.

Он достал из-под стола бутылку с мутной жидкостью и два стакана, один из которых был явно от химического прибора.