Зимний Этюд

Павел Баррантес

Зимний Этюд

Зимний Этюд

Глава 1. Утро обмана

Сидя на балконе, с неизменной чашкой черного как ночь кофе и ароматной папиросой, Джордж размышлял о предстоящем рабочем дне. Эти размышления заставляли его испытывать смешанные чувства, не то что бы он не любил свою работу, но мысль о раннем пробуждении и походом сквозь леденящий кости ветер, обжигающую кожу метель, заставляли его сердце трепетать – не от страха, а от глухого, привычного отвращения к необходимости этого действа.

За окном, затянутым морозными узорами, мир тонул в белой, шевелящейся пелене. Снег не шел – он летел горизонтально, подхваченный порывами ветра, который гудел в телеантеннах и с свистом задувал в щели рамы. Джордж прижал ладонь к холодному стеклу – и тут же отдернул, будто обжегся. Там, снаружи, был ад. А здесь, на крохотной, заставленной ящиками с прошлогодней рассадой балконной клетушке, – его личный, уютный адок, пахнущий горьким кофе и табачным дымом.

Джордж, будучи обычным заводским работягой, был вынужден проделывать маршрут в три километра, не взирая на погодные условия, пять а еще чаще шесть дней в неделю, пешком. Он мысленно представил этот путь: сугробы по колено, ледяная корка на лице, пальцы, затекшие в перчатках, которые от частой стирки стали тонкими и пропускали влагу. Представил и содрогнулся, сделав глубокую, обжигающую горло затяжку.

Жалование у Джорджа было не высокое, но ему, жившему холостяцкой и размеренной жизнью, хватало на все необходимое и даже позволяло откладывать незначительную сумму на «черный день». Эти сбережения, хранившиеся в жестяной банке из-под чая на верхней полке шкафа, были его главным достижением и одновременно укором. Деньги копились медленно, скупо, словно сама жизнь неохотно отдавала ему эти крохи, а тратить их было не на что и не для кого. Разве что на очередную пачку дешевого табака.

Про его внешность сказать решительно нечего, особенного в нем ничего не было, среднего роста, карие глаза, коротко стриженные волосы, и слегка смазливая физиономия, он был точной копией, сотней а то и тысячей молодых людей, живших в его городке. Он ловил иногда свое отражение в заиндевевших витринах магазинов и не узнавал себя – такой же закутанный, спешащий, с опущенным взглядом человек, как и все вокруг. Безликая песчинка в гигантской снежной буре.

– А может, притвориться больным? – мысль пронеслась внезапно, ярко и соблазнительно, словно вспышка в кромешной тьме. – Давно я уже не проворачивал эту нехитрую махинацию ради пары лишних выходных деньков, да и к тому же, завала на работе нет, не думаю, что Шеф будет сильно возмущаться.

Эта мысль сладко манила, ведь последний раз, когда он проворачивал это нехитрое дельце, ему хватило смелости проболеть аж целых три дня. Три дня подряд. Три беззаботных дня, в которые было переделано множество насущных дел. Во-первых, он поменял постельное белье, вычистил всю квартиру, даже вытряхнул ковры, что делал впервые за все время пребывания в своей скромной однокомнатной квартирке на окраине города, составляющем два с половиной года! Сделав все свои насущные дела не более чем за два с половиной часа, все оставшиеся шестьдесят девять с половиной часов он провел, лежа на диване, делая небольшие перерывы на обед и на курение папирос.

Рай. Это был самый настоящий рай.

Сердце его забилось чаще, словно он задумал не мелкое жульничество, а готовил ограбление века. Он раздавил окурок в переполненной пепельнице, отпил последний глоток уже остывшего кофе и поднялся с скрипящего плетеного кресла. Решение было принято.

Он подошел к старому дисковому телефону, слоновой кости, что стоял на тумбочке в прихожей. Трубка была тяжелой и холодной. Он набрал номер цеха, пальцы слегка дрожали. В трубке послышались длинные гудки. Джордж мысленно репетировал: голос должен быть хриплым, простуженным, с надрывом.

– Иван Петрович? – просипел он, едва услышав в трубке властное «Але!». – Это Джордж… Извините, что беспокою… Да вот, беда, – он сдавленно кашлянул, – всю ночь горло скребло, температура, кажется… Вы уж извините, сегодня никак…

В трубке повисла пауза. Джордж представил себе Ивана Петровича – его красное от гнева и постоянного напряжения лицо, густые, насупленные брови.

– Опять? – раздалось наконец угрюмое ворчание. – В прошлый месяц тоже был «болен», как я погляжу. В цеху аврал, а ты…

– Иван Петрович, клянусь, – Джордж вложил в голос всю возможную искренность, – еле до телефона дополз. К понедельнику обязательно оклемаюсь!

Последовал тяжелый вздох. – Ладно, валяйся. Выздоравливай. К понедельнику чтоб огурцом был, понял? Завал ждет. – Понял, понял. Спасибо, Иван Петрович…

Щелчок в трубке оборвал речь. Джордж медленно положил тяжелую трубку на рычаги. В квартире воцарилась тишина, нарушаемая лишь завываниями ветра за окном. Первое чувство – ликующий восторг, сладкая эйфория обмана, удавшегося на все сто. Он сделал это! Три дня свободы!

Но почти сразу же, словно укол булавкой, его кольнуло внутри. Чувство вины? Нет, не совсем. Что-то другое. Что-то похожее на стыд. Он поймал себя на том, что стоит посреди прихожей и смотрит на свои поношенные домашние тапки, и внезапно осознал всю жалкую незначительность своей победы. Он обманул начальника, чтобы три дня проваляться на диване. Это было пиком его жизненных устремлений.

Он махнул рукой, отгоняя назойливую мысль. Не время для философии. Теперь у него было три дня. Целых три дня. Он подошел к окну, посмотрел на бушующую метель и улыбнулся. Теперь она была не врагом, а союзником, стеной, отгораживающей его от всего мира.

Он был абсолютно свободен. И абсолютно один.

Глава 2. Сладость безделья

Первые часы свободы текли густо и медленно, как патока. Джордж переоделся в застиранный до дыр спортивный костюм – свою униформу выходных дней, и это действо казалось настоящим ритуалом посвящения в бездельники. Он сварил себе еще одну чашку кофе, уже не торопясь, наслаждаясь самим процессом: медленное перетирание зерен, томление на огне, терпкий аромат, заполняющий кухню.

Он растянулся на диване с книгой, которую собирался читать больше полугода, – толстый исторический роман о войнах и страстях, так не похожий на его собственную жизнь. Но буквы расплывались перед глазами. Внимание перескакивало на окно, на неумолимый танец снежинок за стеклом, на монотонное тиканье часов в углу комнаты.

Мысли путались и возвращались к одному: он здесь, а они – все остальные – там. На заводе. Стоят у конвейера, мерзнут в продуваемых цехах, слушают ворчание Ивана Петровича. А он вот он, в тепле, и никто не может ему ничего приказать. Это осознание сперва грело, как хороший коньяк.

Он включил телевизор. Местный канал показывал репортаж о последствиях циклона: занесенные дороги, перевернутые машины, интервью с недовольными горожанами. Потом пошел сериал – бессмысленный и яркий, про красивых людей с незначительными проблемами. Джордж смотрел, не вникая, позволяя картинкам и звукам заполнять пустоту, которая начала потихоньку, почти незаметно образовываться внутри него после первоначальной эйфории.

К полудню он почувствовал легкий голод. Разогрел вчерашние щи, нарезал хлеба, устроился есть перед телевизором. Было вкусно. Было удобно. Но чего-то не хватало. Острой приправы, которую придает обычному обеду чувство заслуженного отдыха после труда. А он не трудился. Он просто украл это время.

Чтобы заглушить странное беспокойство, он решил взяться за уборку. Не потому, что было грязно, а потому, что нужно было занять руки и голову. Он вытряхнул коврик у двери, протер пыль на полках, аккуратно сложил разбросанные газеты. Делал он это тщательно, почти медитативно. Вода шумела в тазу, пахло средством для мытья стекол. На какое-то время это помогло – физический труд, пусть и незначительный, успокаивал совесть.

Но когда последняя поверхность была вытерта, а веник убран в угол, тишина и пустота вернулись, став еще громче и ощутимее. Три дня. Семьдесят два часа. Он потратил на уборку три. Осталось еще шестьдесят девять. Что он будет делать все это время?

Он снова подошел к окну. Смеркалось. Фонари зажглись, их свет размывался в плотной снежной пелене, создавая призрачные, расплывчатые ореолы. Город казался незнакомым, чужим, замерзшим до смерти. И он был заперт в своей клетке-квартире посреди этого белого безмолвия. Внезапно его роскошное одиночество стало походить на заключение.

Именно в этот момент он увидел Того Самого Незнакомца.

Глава 3. Призрак в метели

Сначала это была просто тень, смутное пятно в вихре снега. Джордж прищурился, протерев ладонью запотевшее стекло. Да, не показалось. Кто-то был на улице. В такую-то погоду?

Фигура медленно двигалась вдоль занесенных тротуаров, пошатываясь и спотыкаясь о невидимые под снегом препятствия. Человек был без шапки, и его темные волосы уже покрылись белой шапкой. Пальто – нет, это было даже не пальто, а какой-то легкий плащ или куртка – развевалось на ветру, не предлагая никакой защиты от стихии.

Джордж почувствовал странное напряжение. Что за дурак будет бродить в такую вьюгу? Пьяный? Или… Его сердце почему-то забилось чаще. Он продолжал наблюдать, затаив дыхание.

Незнакомец сделал несколько неуверенных шагов и почти упал, поскользнувшись на обледеневшем асфальте. Он выпрямился, огляделся, словно совершенно не понимая, где находится. Его движения были замедленными, дезориентированными. Он повернул голову, и на мгновение его лицо, бледное и испуганное, оказалось освещено светом фонаря. Молодое. Искаженное гримасой страха или отчаяния.

Их взгляды встретились сквозь стекло, запотевшее от дыхания Джорджа. Всего на секунду. Но Джорджу показалось, что в этих широко раскрытых глазах он прочитал безмолвную мольбу о помощи. Или ему это только показалось? Может, он уже начинает сходить с ума от одиночества?

Незнакомец, спотыкаясь, двинулся дальше и скрылся из поля зрения, растворившись в белой мгле. Джордж продолжал стоять у окна, вцепившись пальцами в подоконник. Тревога, которую он чувствовал до этого, теперь обрела форму. Конкретную, человеческую форму.

Он отошел от окна, прошелся по комната. "Не мое дело, – сказал он себе вслух. – Каждый сам выбирает, когда идти в такую погоду. Наверное, пьяный. Дойдет до дома".

Но ощущение беспокойства не проходило. Образ этого молодого человека, его беспомощная, судорожная походка, его испуганное лицо – все это врезалось в память.

Он попытался вернуться к телевизору, к книге, но уже не мог сосредоточиться. Ветер завывал теперь с новой силой, и каждый его порыв звучал как чей-то стон.

Прошло наверное полчаса. Может, больше. Джордж уже почти убедил себя, что все это ему привиделось, плод его скуки и разыгравшегося воображения.

И вдруг – стук в дверь. Тихий, неуверенный, почти неслышный под вой ветра. Потом еще один, чуть настойчивее.

Сердце Джорджа замерло. Он знал, кто это. Он медленно пошел в прихожую. Рука сама потянулась к щеколде, холодному металлу, который обжег кожу ледяным холодом.

Глава 4. Неловкое гостеприимство

Джордж медленно, будто против своей воли, повернул ключ и открыл дверь. На пороге, прислонившись к косяку, стоял Он. Тот самый незнакомец. Снег с его плеч осыпался на порог, образуя тающую лужицу. В свете прихожей его лицо казалось еще бледнее, восковым, а губы посинели от холода. Он дрожал мелкой, частой дрожью.

– Входите, – глухо проговорил Джордж, отступая вглубь прихожей. – Быстрее, тепло выпускаете.

Незнакомец – Виктор – шагнул внутрь, с трудом управляя окоченевшими ногами. Он молча позволил Джорджу помочь ему снять промокшую насквозь куртку, под которой оказалась лишь тонкая фланелевая рубашка. Одежда его была странной для такой погоды: простая, почти бедная, и выглядела она, как казенная униформа.

– Спасибо, – выдохнул он хрипло, и его голос звучал сдавленно, будто сквозь слои ваты. – Я… я заблудился.

– Это очевидно, – буркнул Джордж, развешивая мокрую куртку на вешалке. – Идите в комнату, погрейтесь. Я чаю поставлю.

Он повел гостя в небольшую гостиную, усадил на диван ближе к батарее. Виктор сидел, сгорбившись, вжав голову в плечи, и бегающий, испуганный взгляд его метался по комнате, скользя по книгам, телевизору, занавескам, словно он искал скрытые камеры или выходы.

Джордж на кухне, грея воду, прислушивался к тишине из комнаты. Его не покидало странное ощущение: он впустил в дом не просто замерзшего путника, а дикое, загнанное животное, которое вот-вот рванется с места или сломается.

Он вернулся с двумя дымящимися кружками чая. Виктор взял свою дрожащими руками, с жадностью припал к горячей кружке, но не пил, а просто грел ладони.

– Как вас зовут-то? – спросил Джордж, устраиваясь в кресле напротив.