Средородица пластической хирургии

Ирина Василенко

Средородица пластической хирургии

Анамнез вместо предисловия

Активно оперировать я начала с двадцати четырех лет, и на моем счету более 15 тысяч проведенных операций, хотя знакомство с хирургией произошло гораздо раньше, еще в старших классах школы. Началось с того, что отец-хирург разрешал мне присутствовать в операционной, а потом и ассистировать. Перед операциями я тщательно намывала руки по специальной методике: в двух разных тазиках, ровно по две минуты каждую. До сих пор помню голубой кафель и острый запах муравьиной кислоты. Возвращаясь домой, отец снова продолжал принимать больных и проводить небольшие операции.

Мои детство и юность были буквально пропитаны медициной и ее духом исцеления от боли. Много раз я становилась свидетелем как безмерной благодарности, так и абсолютного равнодушия за оказанную помощь. Человек мог уйти, забыв сказать даже элементарное спасибо. Но для настоящего врача это пустяки, самое главное – призвание.

Я часто видела, как мой отец живет будто в отдельном мире своих представлений и вибраций. Он мог не слышать собеседника и не реагировать на происходящее вокруг, но как только брал в руки скальпель, его буквально сносило потоком включенности, концентрации и четкости. Словно только в эти моменты отец и жил настоящей жизнью. Впервые я отметила у себя похожее состояние через пять лет активной хирургической практики. Самостоятельно проводя сложнейшие операции, порой сопровождающиеся нестандартными и незапланированными задачами, я также научилась включать эту потоковость. Часами оперируя за хирургическим столом, я не испытываю ни усталости, ни голода, ни жажды. Ясная голова, мысли полностью в моменте здесь и сейчас. Внутренняя радость от проживания постепенно усиливается, и вот я осознаю, что вся сконцентрирована в некоем танце рук, мелодии пальцев и вибрации мыслей.

Я стала ждать свой операционный день. Накануне всегда настройка, я как будто освобождаю свой мозг от умозрительного, вкусно ем, занимаюсь йогой или хожу на массаж, в общем, наполняюсь позитивными состояниями. Оперировать я люблю рано утром, было время, когда мы с бригадой начинали в четыре утра. В мире все только пробуждается, а в операционной уже совершается таинство. Бригада работает как единый живой организм, понимаем друг друга с полувзгляда, иногда кажется, что мы даже дышим в унисон. Наркоз, обработка операционного поля, скальпель и… вот я чувствую, как будто мои руки все делают сами, ощущение наслаждение в теле, внешне напряженном, но совершенно невесомом внутренне. Ощущение легкости, полета, счастья, тихой радости, состояние Я – Есмь, Высшее Я, Средород. Это прекрасное чувство.

На эту тему могу говорить бесконечно. Рада, что мне доступен опыт хирурга. Но, возвращаясь мысленно в начало большого пройденного пути, я уверяю, что не было ни планов, ни мечтаний, ни идей, как далеко я смогу пройти. В далеком прошлом я даже не ставила цели проводить большие операции, принимать пациентов из разных стран, иметь свою клинику. Я просто делала маленькие шаги, чтобы выжить, существовать, проживать счастливо и озорно: как-то закончить интернатуру, как-то устроиться на работу, как-то идти на свет к удобной и комфортной мне жизни.

Были и мелкие перипетии, и значимые препятствия. Когда начинает получаться, хирург проходит настоящее испытание. Годами я была на побегушках, писарем, поваром, дежурантом, ассистентом, но все не зря! Вот я уже со скальпелем в руке, вершительница судеб! Операции все сложнее, появляется ощущение Бога – вот опасная ловушка для эго. Вроде внешне я все та же Ира, а эго все шире и начинает поглощать меня. Работы прибавляется, очереди из благодарных пациентов растут, пиетет и трепет, ловлю восторженные взгляды людей при моем появлении. Затем, формально из-за усталости и напряжения, они начинают раздражать, и вот уже я грублю им. Везде чувство НАД: сотрудники «тупые», повсюду конфликты и контроль, а дистанция между «всемогущей» мной и людьми, без которых на самом деле ничего не произойдет, постоянно увеличивается. Такую ловушку проходил каждый амбициозный хирург, которого я видела на своем пути, и даже сейчас, встречая новую восходящую звезду, мысленно обнимаю, как младшего брата или сестру. Я знаю эти ощущения, пиковые состояния, и, улыбаясь, принимаю их.

Когда последующие закономерные падения приводят к роковым исходам, завершению карьеры, разрыву семейных отношений или переезду в другую страну, мне очень жаль коллег. Но, когда переход на новый уровень происходит без фатальных потерь, как это было у меня, искренне радуюсь. После тяжелых ударов я, как птица феникс, оживала, расправляла крылья и парила, расслабленно пребывая во внимании каждый момент времени. И вновь потоковое состояние у операционного стола, когда пальцы делают все будто самостоятельно, а я одновременно ощущаю максимальную концентрацию и легкость. После тысячной операции появляется определенное чутье.

Глубинным ощущением я предчувствую возможные осложнения, при всей иррациональности с точки зрения разума. Анамнез не отягощен, пациент обследован, анализы прекрасные, риски сведены к нулю, а чуйка сигнализирует: «Ира, готовься». Порой приготовиться к неприятностям помогают сны накануне операции, главное, уметь чувствовать, для чего мне даны те или иные ощущения.

Как-то я оперировала свою подругу Ингу, маму двоих прекрасных деток. И в ночь перед операцией вижу сон: оперирую пациентку на кухне, ее долго не могут интубировать (введение эндотрахеальной трубки в трахею с целью обеспечения проходимости дыхательных путей), длительность подготовки операционного поля затягивается. Вдруг заходит много студентов-хирургов, все стоят вокруг стола, я нервничаю, ругаюсь и никак не могу начать. На этом проснулась и в пожеванном состоянии поехала на работу, подбадривая себя, что впереди хороший день, любимая суббота.

Инга моя спокойна, мы рады друг друга видеть, фотосессия, разметка. Смотрю, рубец после кесарева сечения, предлагаю помимо липомоделирования залипофилить и рубец. Вот она на операционном столе, я провожу забор жира всей передней поверхности, подсекаю рубец канюлей, кладу жир, переворачиваем пациентку на живот и по мочевому катетеру идет чистая кровь – макрогематурия. Первая мысль, что при подсечении рубца от кесарева сечения случилось прободение мочевого пузыря. Вызываю специалиста УЗИ в операционную, прибегают хирурги-коллеги, срочный консилиум. Ситуация неплановая, никто из нас с таким не сталкивался. По УЗИ видно, что пузырь в полпальца от рубца, явных признаков прободения нет. Четко вижу, что это картинка из сна: хирурги обступили стол, обстановка мобилизации. Постепенно после промывания физраствором из катетера идет чистая моча. Совместным принятым решением продолжаю операцию и заканчиваю работу на задней поверхности (липосакция и липофилинг). С учетом кровопотери прикинула тяжесть состояния, анемия 2-й степени, слабость, головокружение. Размываюсь, готовлюсь к следующей операции. Захожу в палату поговорить с Ингой, объяснить нестандартную ситуацию, а она уже бегает как вихрь, обсуждает что-то по телефону. Немного расстроилась, что перенервничала с ней, но рада результатам. На утроделаем УЗИ и видим полип по передней стенке мочевого пузыря, который травмировали катетером при перевороте. Гемоглобин 100. Инга счастлива, счастлив доктор, что все обошлось, счастлива маленькая Афиночка, которая была у меня в животе на пятом месяце беременности. Несмотря на то, что живот был как камень в моменте пиковых переживаний и по ощущениям матка поднялась под ребра, все, слава Богу, обошлось.

Было много случаев, когда в глубине души я ощущала необходимость мобилизоваться, уделить операции больше внимания из-за возможных неожиданных поворотов событий. Прелести хирургии заключаются в возможности испытать драйв и адреналин. Богиня Хирургия всегда готовит разные испытания, с ней нельзя заигрывать, нельзя доминировать над ней, выгоднее быть менее уверенным, чем самоуверенным.

Потоковость в хирургии часто сопровождается скоростью, я люблю работать на максималках. Движения быстрые, четкие, без перерывов и промедлений, на адреналине включается энергия, и ее нельзя сливать на отдых и ожидания. Любые паузы – тормоз потоковости, идущей накатом. Даже гоночные машины не тормозят на поворотах, идут по внутренней траектории, иначе окажутся в кювете. Поэтому только скорость, только четкость. Было время, я брала две-три сложных операций и шесть-семь маленьких в день, и это были самые счастливые моменты проживания. По окончании последней операции было ощущение, что могу сделать еще столько же, но когда приезжала домой, то просто падала плашмя и лежала без движения.

Часть первая. Становление. Мои университеты

Я уверена, что оперирующий хирург подключен к некоему чувственно-эмоциональному полю медицины, откуда получает подсказки и ответы, зачастую контринтуитивные и ничем на первый взгляд не обоснованные. Это тонкое состояние сонастройки, в котором важно балансировать между объемом знаний, видимым и чувственным. Именно поэтому хирурги всегда находятся на своей волне, выглядят излишне задумчивыми или сосредоточенными.

Папа

Мой отец Николай Василенко – общий хирург. В шесть лет он потерял зрение. Жил он тогда в селе на Херсонщине на берегу Черного моря. В тех местах мальчишки постоянно находили оружие, оставшееся со времен Отечественной войны. Это приводило ко множеству трагедий, одна из которых не миновала и моего отца. Он нашел самопал, взорвавшийся у него в руках и повредивший глаз. Врачи диагностировали ожог роговицы. Как ни странно, папу это не остановило, он продолжил свой мальчишеский исследовательский путь, но последствия второго взрыва оказались намного трагичнее: полная потеря зрения. Кое-как папа добрался домой, взял нож и хотел свести счеты с жизнью, настолько сильно он боялся и наказания строгой матери, и жизни без зрения. Тем не менее ему повезло, после двух операций на глазах в Херсоне и затем третьей в Одессе зрение восстановилось частично, а через год вернулось полностью.

Папа родился 14 февраля в День святого Валентина, наверное, поэтому рос абсолютно влюбленным в жизнь. Самый светлый, добрый и солнечный человек из всех, кого я знаю. Многие сравнивают его с ангелом. С детства у него была любовь ко всему живому, включая птиц, мышей и даже кузнечиков. В папиной доброте и мягкости кроется его суперсила. И если в детстве мне хотелось, чтобы он был более жестким, разбирался в политике, финансах, лучше выстраивал карьеру, то с течением лет я осознала, что все самое необходимое, ценное, важное в нем уже есть. Это природный дар доброты, перед которой открываются все двери, раскрывается любое сердце и происходят невероятные трансформации, нечто необъяснимое, но сильно притягивающее к нему людей. Больные приходили записываться к нему на прием в обход вышестоящего начальства. По правилам внутреннего распорядка операций у заведующего отделением должно было быть больше, но больше их всегда было у отца.

У папы много учеников, он щедро учил оперировать, заниматься гнойными ранами, правильно вести больных и медицинскую документацию. Он преподавал в медицинском училище медсестрам. Учитель на всех фронтах с большим количеством последователей. При этом он всегда был снисходителен к невежеству, гонору, излишним амбициям, и казалось, вообще не замечал человеческие пороки и недостатки. Его взгляд был устремлен куда-то вдаль, романтизирован. Складывалось впечатление, что обыденные вещи типа денег его вообще не интересуют, что он знает нечто важное, недоступное другим людям. Папу нельзя было остановить в стремлении сеять зерна добра, кропотливо поливать и терпеливо ждать всходы. Он созидатель и наблюдатель прекрасного в людях.

Мама часто пилила его за небольшой для его квалификации заработок, но с течением времени я увидела, что, следуя сердцу и законам добра, в итоге выигрываешь гораздо больше. Правильная стратегия – это игра в долгую. Именно тогда потенциал мироощущения, уровень жизни и здоровье становятся кратно выше. Пожалуй, это самый важный урок, усвоенный от отца. Когда я становлюсь перед выбором между быстрым результатом с реализацией на «тоненького» и долгим путем внутреннего сердечного отклика, с озарениями и слабо прогнозируемыми результатами, то вспоминаю образ отца, чей код уже вшит в меня. Зажмуриваю глаза, и ретикулярная формация принимает решение идти путем сердца. Важно уметь заглянуть за горизонт, поднявшись над обыденностью и сиюминутной выгодой с удовлетворением бытовых нужд.

Школа и больница

Гимназия, в которой я училась, находилась по соседству с больницей, где работал папа. Жили мы далековато, добираться нужно было на машине. Поэтому после учебы я шла в отделение плановой общей хирургии, чтобы вместе с папой вернуться домой. Фактически с десяти лет я жила в больнице, которая незаметно стала моей естественной средой обитания. Больные, кровь, гной, раны, перевязки, боль и человеческие страдания стали привычными и обыденными картинами повседневной реальности. Временами становилось скучно, и я просила папу пустить меня в операционный зал. Он не возражал. Сначала я сидела в предбаннике, болтая с операционными сестрами, а потом как-то незаметно стала перебираться ближе к таинству на операционном столе.

Медсестры переодевали и намывали меня для соблюдения условий стерильности, и в четырнадцать лет я уже ассистировала ведущему хирургу, моему отцу. Может показаться странным, что школьница оказалась в операционном зале, но в контексте обстоятельств того времени ситуация нормально воспринималась как окружающими, так и участниками процесса. К тому же все настолько любили отца и доверяли ему, что ни у кого даже мысли не возникало сомневаться в его решениях.

Неслучайные случайности

У папы на работе я видела много неслучайных случайностей. Я провела в больнице свое детство и воспринимаю ее как храм, где врачи и больные общаются с Богом. Однажды папа прооперировал институтскую подругу, врача ультразвуковой диагностики Ларису с желчекаменной болезнью. Женщина была совсем молодая, лет сорок. На четвертый день после операции мы зашли в светлую палату, ее кровать стояла слева у окна. Солнечные лучи, она расслабленная, умиротворенная, с младенческой улыбкой на лице: «Коля, что-то так щемит в груди». Папа, как всегда оптимистично, приобнял Ларису. Было ощущение, что всем сердцем, так нежно это выглядело. Женщина тоже по-доброму улыбнулась в ответ. Через пару часов Ларисы не стало, тромбоэмболия легочной артерии. Я хорошо помню ее образ и что-то тонкое, неощутимое, в которое не принято смотреть, предшествовавшее ее уходу. Врачи это чувствуют, но всегда надеются и даруют еще один шанс, веря в лучший исход. Что чувствует врач, когда пациент умирает? Щемящую тоску, безысходность и провал, особенно в тех случаях, когда с пациентом связывает что-то личное.

Был случай трофических язв нижних конечностей в результате сахарного диабета. Идем на ампутацию. Медицинская сестра перевязывает ногу, которую будем удалять, чтоб потом отправить в мешок отходов класса В. Мы уже помылись и зашли в операционную. Операционный стол обработан, сестра подает скальпель, и тут раздается громкий и четкий голос папы: «Разбинтовываем ногу!» Что случилось?! Папа что-то почувствовал, усомнился и принял решение все перепроверить. Человеческий фактор: сестра перебинтовала не ту ногу! Мы молча перекрестились… Все переделали, провели операцию и выдохнули с облегчением, что удалось избежать беды и страшной ошибки. Стратегия сомнения лучше, чем безапелляционная уверенность в себе. Максимально выигрышная комбинация – мнение, идущее рука об руку с сомнением.

Однажды я была свидетелем анафилактического шока. Эта картина всплывает в сознании каждый раз, когда я делаю любую инъекцию. Все случилось в обычной перевязочной, где под внутривенной анестезией проводилась перевязка пятки после лечения пяточной шпоры. Больного спас случай. Папа дополнительно вводит анестетик в область пятки, и вдруг мужчина синеет, спазм гортани не позволяет дышать и начинаются судороги. Мгновенная реакция организма на препарат. Вен не стало видно. Спасло то, что катетер для анестезии уже был в вене, и туда сразу ввели адреналин и преднизолон – препараты скорой медпомощи, которые стабилизировали показатели давления, пульс, а главное – расширили бронхи. Больной раздышался через маску и уехал в реанимационное отделение под наблюдение. Живой. Я на всю жизнь усвоила этот урок предосторожности и предусмотрительности.

Еще в память особенно врезался один случай. В приемный покой влетает беременная женщина, ложится на кушетку, раздвигает ноги и начинает рожать – стремительные роды. И я вижу, как из маленького отверстия, превратившегося в зияющую дыру, появляется голова, прямо как в фильме «Чужой». Медперсонал начинает быстро готовить лотки, инструменты и салфетки, а я, оставшись с роженицей наедине, наблюдаю картину родов. И лишь когда в приемном покое появились врачи, я, находясь в предобморочном состоянии, разрешаю себе съехать по стене.

Мама

Моя мама, врач-терапевт Наталья Николаевна, самая добрая, ласковая, мудрая и ранимая из всех, кого я знала. Ее воспитание в послевоенные годы было суровым, да и как могло быть иначе в доме, где росли сразу три девочки, а глава семьи Амельченко Николай Иванович был инвалидом. Чтобы близкие не голодали, ее мать Евдокия Андреевна, была вынуждена работать на трех работах, какие уж тут нежности…

Живой, подвижный ум и чувственность при отсутствии поддержки окружения закалили ее характер, одели в непробиваемый бронежилет, в котором, упрямо и бескомпромиссно преодолевая препятствия, мама несет свои убеждения по жизни. Она всегда точно знает, как и что правильно для нас, ее близких. Но даже через ее твердые установки всегда просвечивают пути вероятностей, свободы выбора и проживания. Мама умеет быть вездесущей, идти, как танк, напролом, копить деньги, буравить все, что стоит на ее пути к цели. Люди к ней тянутся, и она им помогает, сумев стать для них Символом.

Мама хотела поскорее начать самостоятельную жизнь и видела ее вдали от родных. Волею судеб она оказалась в городе Гомель, где поступила в лучший по тем временам вуз города, медицинский университет. Отучившись там три года, мама перевелась в симферопольский медицинский вуз, где и познакомилась со своим будущим мужем, моим папой. На лекциях в огромных аудиториях она постоянно вязала, причем делала это так быстро и мастерски, что привлекла внимание отца, который подсел поближе, чтобы познакомиться. Они начали встречаться в общежитии номер 1, где на втором этаже оба подрабатывали в санатории-профилактории. Интересно, что впоследствии, поступив в мединститут, я поселилась в этом же общежитии. Кстати, и практику на третьем курсе я проходила в поликлинике в селе под Херсоном, где когда-то работала мама.

Я стала свидетелем очень многих маминых консультаций, осмотров и бесед, где люди жаловались на свое здоровье, рассказывали о тяжелой судьбе. Училась у нее тому, как из разрозненных, часто не связанных между собой фактов вычленять суть и складывать, будто пазл, четкую картину диагноза. Каждый разговор подсказывал мне психосоматическую природу болезни, я понимала, что корни многих заболеваний кроются в мыслях и чувствах человека, в его интерпретации жизненных событий.

Как я уже написала, люди всегда тянулись к маме и относились с глубоким уважением, стараясь отблагодарить. Мне всегда импонировал пиетет, который больной испытывает к врачу, как к кому-то крайне важному в своей жизни. Деньги, домашние яйца и закрутки, платки, мед, молочные продукты, – в знак благодарности несли все, что могли. Дома у нас была огромная шоколадная фабрика. Мы не знали, куда девать такие объемы продуктов, и раздавали всем соседям и гостям. Именно тогда я поняла, что врач никогда не останется голодным, что бы ни происходило…

Все в мире дуально и имеет обратную сторону. В маме тоже это присутствовало. Осознание приходит ко мне сейчас, когда в свои сорок я пишу эту книгу и как бы проживаю истории под новым углом, смотрю на все с другой колокольни, переписываю нашу семейную историю. И если тогда я видела вечно недовольную, кричащую, властную мать, которая не поддерживала мои начинания, то сейчас мама предстает в самых прекрасных образах. Да, тогда было много боли. Но что есть боль? Это универсальный язык, на котором с нами разговаривает мироздание. Когда нам слишком хорошо, мы не растем и не развиваемся. Я не позволяю себе долго консервироваться и мариноваться в благостном состоянии, а иду за импульсами в неизвестность в компании сподвижников, своих людей, которые не дадут мне быть менее яркой, чем я могу.

Много трансформационного в нашей жизни происходит через боль и преодоление страхов. У человека есть некий потенциал, емкость для принятия и знакомства с мирозданием, поэтому неизбежно или судьба преподнесет нам события, или же мы сами пойдем им навстречу, создавая свои правила. Лучше следовать за божественной искрой, импульсом, появляющимся внутри нас. Можно закрыть на него глаза, а можно выйти из состояния автоматизмов и обусловленностей, шагнув в неизведанное. Это делает человека могущественным, богатым, здоровым и красивым, но почти всегда – через боль и страхи. Главным отличительным знаком того, что вы на верном пути, будут недоумение, смятение, отрицание, фрустрация и сопротивление окружающих. Это не хорошо и не плохо, это – Полнота. Я называю это так.

Эмоциональная проявленность

Крик мамы по любому поводу был слышен на всю улицу, на весь наш дом, у которого, казалось, шатались стены. Всегда говорила себе, что никогда не буду такой. И что вы думаете? Я стала точно такой же. Впоследствии я увидела, что, критикуя кого-то, незаметно перенимаешь критикуемые качества и становишься таким же. В этом особенность критики. Крики, от которых мне сложно уйти, стали моими спутниками. Будучи частью меня и моей эмоциональности, крик сопровождал меня на протяжении всей жизни, часто приводя к негативным последствиям и разрыву отношений с близкими людьми. Я боролась, честно пытаясь проработать и преодолеть себя. Помогла влюбленность, через погружение себя во влюбленность я перестала кричать. Какое-то время автоматизмы еще пытались по привычке отреагировать на раздражитель, но ощущения и реакции в теле уже изменились на гормональном уровне. Крик закончился. Как можно кричать, когда в теле разливается это прекрасное пьянящее чувство?!

Зная, что все, что мне активно не нравится, обязательно со мной произойдет, я стала внимательнее относиться к людям вокруг. Во избежание инстинкта моделирования (перенимание качеств других людей, с которыми проводишь много времени) я очень тщательно выбираю компанию и сама создаю свое окружение. Это команда близких по духу и профессиональным качествам людей, с которыми мы можем совместно расти и двигаться вперед.

Поступление в медицинский

Я очень хотела уехать из своего города Херсона подальше, чтобы, живя отдельно от родителей, приобрести новый опыт. Не сказать, что родители как-то ограничивали и сковывали меня, но интуитивно я жаждала изменить именно географию. Как ни странно, но для поступления я рассматривала не только медицину, с детства ставшую, как я писала, моей естественной средой обитания, но и юридические, и экономические вузы. А еще мне было интересно предпринимательство. Только медицинские вузы находились в других городах – в Симферополе и Запорожье. Это был мой шанс вырваться на свободу. Сепарация проходила болезненно. Мне казалось, что родители недостаточно умные, предприимчивые, состоятельные относительно возможного. Я во всем видела недостаточность: мало любят, мало вникают, хотя должны, слабо компетентны и осведомлены в вопросах мироустройства – такой вот юношеский максимализм в прогрессии.

В первый год я не поступила в медицинский, сразу провалила химию. Мой любимый 11 «А» класс 6-й гимназии, все мои лучшие друзья поступили в разные университеты, их жизнь заиграла новыми яркими красками, а я осталась у обочины, наедине с собой. Я была единственной из своего класса, кто не поступил в университет с первого раза. Когда я узнала про двойку по химии, то испытала такую боль, что ложилась на высокую кровать и падала на пол, чтоб физической болью заглушить обиду и тоску. В восемнадцать лет ощущала себя центром мироздания и была уверена, что мир принадлежит мне. Любая неприятность воспринимается как личный удар, кажется, будто мир выкинул меня на обочину из своих объятий, и жизнь закончилась. В таком состоянии я возвращалась домой, все вокруг было черным, слезы постоянно лились градом. В тот период мама стала для меня твердой опорой. Она не жалела меня, но всегда была рядом. Щемящая тоска, одиночество, ненужность миру, заброшенность – ощущения, с которыми я проживала то время. Бездействие и замороженность давали о себе знать. Тело болело, мысли и процессы внутри остановились. Моими спутниками стали чувства неуверенности, недостаточности, несоответствия стандарту. Я пыталась выйти на связь для общения с друзьями, но слышала, как у них кипит жизнь, как подруги торопились закончить разговор, и, конечно, ни у кого не находилось времени для встреч. Любые попытки установления коммуникаций заканчивались неудачей. Так впервые у меня случилась депрессия.