Душа

Айдар Фартов

Душа

Здание суда являлось помпезным и представительным зданием, как и положено ему по статусу. Находясь рядом с возвышающимся как гора, строением проходящий мимо люд чувствовал открытый страх и уважение к принимаемым внутри решениям. Однако прохожие интуитивно и непроизвольно ускоряли шаг, когда косились на массивные двери и вышколенный фасад объекта. Никто не хотел останавливаться, чтобы оценить величественность и некую вальяжность атмосферы, которая царственно обволакивала территорию, будто тополиный пух. Более того приходило осознание того, что приговоры произносимые громкими и чёткими голосами Взвешивателей не подвергались сомнению в том, что они верные и справедливые. Каждый человек мог оказаться на скамье нравоучения и получить заслуженное наказание. Большинству Мученикам было дано понять и осознать свои поступки, а малая часть не задумывалась об этом никогда. Тем не менее, всякая особь человеческого рода обладала своим судом, своим разумом и чувством.

Ожидающие наказания Мученики с тяжестью на сердце испытывали угрызения совести. Но каждый знал и был уверен, что после святого чистилища произойдёт очищение. Их запачканная сущность взметнётся к солнечному свету, на белоснежную орбиту чистого горизонта, чтобы выйти из плена равнодушной тьмы и вновь показать близким людям свои светлые и положительные качества. Разумный суд предоставлял время подумать и привести мысли в порядок. Он учил ценить родительскую любовь, радость от встреч и, собственно, отношение к родным людям. Бесспорно, приговоры Взвешивателей меняли Мучеников в положительную сторону, не ломая психику, а лишь мягко корректируя их поведение.

Подобная участь также не обошла меня стороной. К счастью или сожалению, я оказался в числе Мучеников, заключённых в тесные камеры сурового здания и ожидающих решения великого Взвешивателя. Я не думал, что мои поступки станут предметом обсуждения, но согласился с обвинениями предъявленными мне. Я догадывался, в каких грехах станут обвинять, но ожидал снисхождения, понадеявшись, что учтут прежние заслуги и не подвергнут суровому наказанию. Я был готов признать вину. В глубине природной принадлежности я даже был рад, что подвергся страданиям и мучительному процессу. Это означало, что во мне находится сердце, которое умеет сопереживать.

Я услышал за дверью шаги и следом раздражающий скрежет открываемого ржавого засова.

– Назови имя, Мученик? – сурово спросил конвоир.

Я ответил.

– Выходи!

Я безропотно послушался команды. Для конвоира я являлся преступником и поэтому не заслуживал уважения. Выйдя, предупредительно остановился, давая ему возможность закрыть дверь. После того как он хмуро указал подбородком куда идти, направился вперёд. Мы, молча, зашагали по полутёмному коридору. Наши шаги глухим эхом отдавались от стен. Неожиданно я подумал, что один конвоир, сопровождающий узника в единственном числе, даёт заключённому реальную возможность сбежать, но усмехнулся пустым думам. Я причислил мои мысли к бреду и глупости. Зачем сбегать? От себя не убежишь. Наоборот, Мученикам требовалось пройти через моральную экзекуцию и переосмыслить свои поступки.

– Сверни направо и поднимайся на восемь ступенек наверх, Мученик! – он уточнил вектор движения.

Мы поднялись, и коридор стал светлее. Возникло ощущение, что убрали со стёкол тяжёлые ставни. На сердце моментально потеплело. Интуитивно я почувствовал, что помещение, где будет проводиться заседание расположен где-то близко.

– Следующая дверь по центру, Мученик! – вновь приказал конвойный. – Открой и заходи!

Охранник вёл себя строго, но корректно. Однако всё равно я посочувствовал ему. У него была неблагодарная работа. Наверное, из-за возложенных обязанностей и чернухи он мало улыбался в жизни. Я обернулся через плечо, когда подошёл к коричневой двери. Конвоир чуть заметно кивнул, и я послушно дёрнул за ручку.

Я обомлел. Помещение заседаний оказалось огромной комнатой, похожей на спортивный зал института. Здесь без проблем можно было сыграть в баскетбол или футбол, если на улице лил дождь. Через огромные и светлые окна струился тёплый солнечный свет, озаряя главный стол и массивное кресло Взвешивателя. Пока оно оставалось пустым. По протоколу Взвешиватель приходил на процесс последним, открывая и ведя заседание, чтобы в завершении огласить заключительный приговор. Поэтому я не удивился, что зал был полным. На скамейках сидели участники процесса и обычные зеваки, которым было интересно предстоящее представление. По бокам от центрального стола вершителя судеб также были расположены столы Обличителя и Утешителя. Однако я приметил одну деталь. У них не было кресел, а стояли обычные стулья. По статусу судебной системы Обличитель и Утешитель находились на ступень ниже, чем Взвешиватель.

Моя скамейка расположилась отдельно от всех. Чтобы я не срулил в сторону, конвоир мягко оттеснил меня, отрезая путь в глубину зала. Поэтому я повернул к пустой скамейке и плюхнулся на неё как мешок гороха. Меня воодушевило, что скамейка не находилась внутри металлической клетки куда закрывают на весь судебный процесс уголовных элементов. Однако конвоир дисциплинированно и решительно встал на пост возле меня. Что не говори, а я был в ранге заключённого и мою последующую судьбу должен решить уважаемый суд.

Я заметил, как на меня бросил кривой взгляд Обличитель. Это был худой мужчина, зрелых лет в строгом тёмно-синем костюме. Мне не понравилось, как он посмотрел. В его взгляде читалось желание истребить и уничтожить меня. Для него я был комаром, который вызвал аллергическую сыпь у его любимого ребёнка.

Словно в противоположность ему Утешитель был создан из другого теста. Полный мужчина с обнадёживающей улыбкой бросился к скамейке нравоучения. Утешитель был защитником, который оберегал мою судьбу и свободу. Он нагнулся надо мной.

– Привет! Как ты? Держишься?

Я постарался улыбнуться в ответ и поделиться своими тревогами.

– Привет! Стараюсь держаться. Что-то Обличитель смотрит зверем. Он не покусает меня?

– Этот может покусать! Он собрал много твоих проделок, и, к сожалению, они нелицеприятные.

Мы одновременно посмотрели на мужчину в деловом костюме, который поставил на стол портфель и вынимал документы. Я нахмурился.

– Что-то серьёзное?

– Откопал твою забывчивость на дне рождения Мамы!

– Ах, чёрт! – я от досады ругнулся, – но мне действительно стыдно! Я помнил! Я не специально!

– Знаю! – кивнул Утешитель, – будем строить твою защиту на осознании вины и повиновении. Тем более ты признаёшь, что действовал не нарочно и, значит, твоей осознанной вины нет. Ты торопился на работу. Тем более в выходной день. Я постараюсь переквалифицировать твой поступок в скромный подвиг. Если Взвешиватель проглотит наши доводы, то, считай, дело в шляпе и он у нас на крючке.

– Дай мёда в твои уста!

– Надеюсь, что Обличитель не вытащит на свет твоё поганое художество, совершенное на Новый год!

Я покраснел. Утешитель посмотрел на меня как-то особенно, и мне показалось, что он расстроен.

– В этом случае отбрыкаться будет тяжело, – вздохнул я, – меня расплющат бетонной плитой.

– Не будем торопить события, – Утешитель похлопал меня по плечу. – Решим по фактическому положению дел.

– Хорошо!

Он посмотрел на большие настенные часы, которые висели над рабочим местом Взвешивателя.

– Скоро начнётся. Побежал к своему месту.

Я проводил его взглядом, пока он шёл к столу. Утешитель подготовил лист и, вынув гелиевую ручку, что-то начеркал на бумаге. Обличитель в свою очередь сидел на стуле с прямой спиной, вперив немигающий взгляд на стену. Он явно собирался с мыслями, чтобы окатить Мученика обличительной речью. Речью, которая должна убедить Взвешивателя и окружающих в моём равнодушии и каменном сердце. Впрочем, я был категорически не согласен с подобным положением вещей. И мы с Утешителем должны обратить страшные обвинения в прах, чтобы перевесить чашу весов правосудия в нашу сторону. Я вздрогнул от неожиданности, когда услышал.