Город на костях

Моше Маковский

Город на костях

Глава I. Камень и соль

Скрип снега под сапогами отдавался в тишине глухим стоном. Семён Волков шёл по узкой тропе, уводящей его всё глубже в лес, и думал лишь о том, что земля здесь дышит неправильно. Морозный воздух будто выталкивало из земли, как из грудной клетки умирающего, и этот невидимый вздох казался зловещим.

– Глупости, – пробормотал он себе под нос. – Сугубая глупость.

Он был человеком деловым, а деловые люди не склонны прислушиваться к сказкам о «мертвых болотах». Купец, торговец солью и зерном, он привык измерять мир весами и серебром, а не суевериями. И всё же – в каждом шаге, в каждом движении ветра слышалось что-то настойчивое, как будто земля шептала: уходи.

Местные крестьяне упорно твердили, что здесь, на этом возвышении, «место нехорошее». Будто ещё в старину стояло тут святилище, а потом было захоронение – и что под корнями сосен лежат тысячи костей. Семён лишь отмахивался: чем страшнее слухи, тем дешевле земля.

А земля ему нужна была отчаянно.

Волков остановился, перевёл дух и обернулся. За ним плёлся десяток людей – крепкие мужики, обмороженные, с кирками и лопатами. И ещё два воза с камнем. «Будет тут дом, – думал Семён, – дом, который и через сто лет не рухнет. Дом, с которого начнётся новый город».

Он видел будущее ясно: торговые ряды, пристань на реке, улицы с лавками. А вокруг всё – его.

Купец Семён Волков – основатель и хозяин.

– Вот тут! – приказал он, указывая на возвышение, где редкие деревья с трудом держались на мерзлой земле.

Мужики переглянулись. Один, седой, откашлялся и рискнул сказать:

– Барин… а может, ниже, ближе к реке? Место-то сырое, а тут… кости…

Семён резко повернулся:

– Кости? Да кости – это просто кости. Вся земля костями полнится. Хватит бабьих сказок. Копайте!

Они подчинились. Лопаты вошли в землю, и сразу же – глухой звон. Будто ударились не о камень, а о что-то полое. Мужики переглянулись снова, но продолжили. Вскоре показался белёсый осколок.

– Кость… – прошептал кто-то.

И тут не ещё одна. И ещё.

Семён нахмурился, но не подал виду. «Ну и что? Могильник. Таких по Руси тысячи. Зато земля сухая, возвышенная».

Он сделал шаг ближе, наклонился. В руках у одного мужика была почти целая человеческая челюсть, в которой всё ещё белели зубы. На ветру казалось, будто она ухмыляется.

– Закапывай обратно, – велел Волков. – И чтоб без разговоров. Завтра ставим фундамент.

Он отвернулся, но внутри что-то дрогнуло. Непривычно для него.

В тот же вечер, когда над лесом поднялась пурга, к их костру подошёл чужак. Высокий старик в звериной шкуре, с лицом в морщинах и глазами, в которых отражался огонь. Шаман, один из тех, про кого крестьяне шептались, что они помнят старые заклятия.

– Ты землю тревожишь, – сказал он низко, без приветствия.

– Землю тревожу? – усмехнулся Семён. – А может, я её в дело беру? Земля должна кормить человека.

– Эта – не будет кормить. Она будет пить.

Шаман наклонился к костру, поднял горсть пепла и рассыпал его в снег.

– Город вырастет, да. Но город будет пить кровь твоих детей и детей их детей. Под каждым камнем – кость, под каждым окном – стон.

Семён шагнул к нему, схватил за ворот.

– Старый пёс! Думаешь, испугаешь меня сказками? Да я тут такой дом возведу, что стоять будет вечно!

Шаман не сопротивлялся. Только улыбнулся устало.

– Стоять будет. На костях.

Он вырвался легко, как будто сам Волков разжал руки. И ушёл в темноту метели, растворился, словно тень.

Семён смотрел ему вслед и вдруг почувствовал, что лес действительно смотрит на него. Тысячи невидимых глаз в каждой сосне, в каждом сугробе. Он отогнал это чувство, громко приказал мужикам:

– Завтра рубим лес. Начинаем дом!

И только ветер ответил ему – протяжным воем, похожим на стон.

Глава II. Дневник Марии

Тусклый свет свечи дрожал, будто сам боялся ночи. Мария сидела у окна, в маленькой горнице, и писала в потрёпанную тетрадь. Перо скрипело по бумаге, оставляя неуверенные строчки.

«Сегодня мне снова снился дом. Но дом был пуст. В окнах – ни света, ни тёплых голосов, только холодный ветер. И я знала: дом всё ещё стоит, но людей в нём нет. Лишь кости».

Она замерла, посмотрела на написанное. Сердце стучало слишком громко. В её четырнадцать лет это был не первый сон. Иногда они повторялись: дом, лестница вниз, стены из черепов.

Отец смеялся, когда она однажды обмолвилась о том, что видела. «Ты у меня девка впечатлительная. Сказок в детстве много слушала». Мать шепнула строго: «Не болтай лишнего. У нас и так врагов хватает».

Мария знала: её семья – богатая, уважаемая. Дед Семён оставил купеческий дом и торговые ряды. Волковы держали половину города. Но стоило девушке выйти на улицу, как вслед ей слышались шепотки: «Смертники… На костях живут…».

Она старалась не обращать внимания, но слова липли к душе.

За окном завывала вьюга. Старый дом скрипел, будто жаловался. В дальних сенях слышалось, как что-то царапает по доскам – может, мышь, а может, и нет. Мария привыкла к этим звукам: в их доме тишина никогда не была полной.

Она положила перо и вышла на крыльцо. Холод ударил в лицо, но ночь была светлой – луна висела над городком, выхватывая из темноты крыши, храмы, ряды лавок. На улицах никого, только снег да редкий лай собак.

Мария любила эти часы. Когда город спал, он казался ей честнее. Днём шум и торговля скрывали его дыхание, но ночью слышался стон.

Она прикрыла глаза – и снова увидела сон: белая лестница вниз, шаги, звон капели где-то глубоко, и стены… стены из костей.

– Что же это значит? – прошептала она сама себе.

Позади раздался голос брата.

– Опять сны?

Мария вздрогнула. На пороге стоял Иван, её старший брат, уже семнадцатилетний. С лицом угрюмым и довольным одновременно. Он любил подшучивать над сестрой.

– Сны у тебя, Марьюшка, не про любовь и венки, а про мертвяков да стены. Нечистая ты. Смотри, не доведёшь отца до греха.

– Замолчи! – вспыхнула она. – Я ничего плохого не делаю.

– Ага, – протянул он, ухмыляясь. – Только в ночи бродишь, в книжки пишешь. Батюшка узнает – ремня даст.

Мария отвернулась, чтоб не показать слёз. Иван ушёл, насвистывая.

Она знала: брат завидует ей. Его учили торговым делам, но он не отличался ни умом, ни усердием. А она, хоть и девка, тянулась к книгам, к тайнам. Служанка тайком давала ей читать «Хроники» и жития святых.

В ту ночь Мария вернулась в горницу и долго смотрела на пустую страницу. Ей хотелось записать всё – сон, слова брата, даже этот холод, что будто жил в стенах дома.

И она написала:

«Если кто прочтёт это после меня, пусть знает: наш дом стоит на костях. Я слышу их каждую ночь. И если кто-нибудь из Волковых забудет, что под нами мёртвые – они напомнят. Я боюсь, что однажды они придут за мной».

Свеча погасла сама собой, хотя сквозняка не было.

Мария вздрогнула, но не перекрестилась. Она знала: молитва не всегда помогает. Иногда нужно просто помнить и писать.

Так появился первый лист её дневника – той книги, которая через века станет связующей нитью между всеми потомками.

А внизу, под домом, где закладывали фундамент её дед и его люди, в земле тихо треснула кость.

Глава III. Запретное сердце

Весна в этом году пришла поздно. Лёд на реке не хотел ломаться, снег лежал дольше обычного, и только в середине апреля солнце вдруг стало греть так ярко, что улицы превратились в потоки грязи. Город словно ожил – пахло мокрой землёй, дымом и хлебом, и Мария впервые за долгое время чувствовала радость.

Она шла по торжищу вместе с няней, выбирая ткань для нового платья. Вокруг кричали торговцы, дети гоняли по грязи деревянные колёсики, на прилавках сверкали медные котлы и стеклянные бусины. В шуме и смехе город казался почти добрым.

И именно там Мария впервые увидела его.

Он стоял у кузнечного ряда, в простой холщовой рубахе, с закатанными рукавами, и держал в руках кованый замок. Лицо загорелое, глаза серые, внимательные. Он спорил с кузнецом о цене, но голос его звучал мягко и уверенно.

– Кто это? – спросила Мария у няни.

– Тсс, барышня, – та перекрестилась. – Это Артём, сын кузнеца. Мастеровой. Тебе глядеть на таких не пристало.

Но Мария уже смотрела. И почувствовала, как сердце в груди стучит так, будто хочет вырваться.

Вечером она записала в дневнике:

«Я увидела человека, и он будто свет. Я не знаю его, но сердце знает. Я боюсь, что он никогда не узнает обо мне».

Они встретились снова через неделю. Случайно – или не случайно. Она пошла в сад у реки, где цвели первые ветлы. Артём стоял там, точил нож на камне. Когда он заметил её, то смутился, но не ушёл.

– Простите, барышня, – сказал он, опуская глаза. – Я тут… по делу.

– Не извиняйтесь, – ответила Мария. – Здесь сад общий.

Они говорили недолго. О погоде, о реке, о том, что весна всё-таки победила зиму. Но каждое слово оставляло в душе Марию след, как перо на бумаге.

С тех пор встречи повторялись. В саду, на торжище, у церкви после службы. Всегда случайные – и всегда ожидаемые.

А в дневнике Мария писала:

«Я знаю, отец никогда не позволит. Но разве сердце спрашивает разрешения? Когда он смотрит на меня, мне кажется, что шум города исчезает. Я слышу только его голос. И это – правда. А всё остальное – сон».

Но не все были слепы. Иван, её брат, заметил перемены.

– Опять в сад ходила? – спросил он однажды, преграждая ей дорогу в сенях.

– Ходила, – призналась Мария. – И что?

– И то, что я видел, как ты на кузнеца глядишь. Позоришь род.

Она вспыхнула:

– Это не позор. Это… это жизнь.

Иван рассмеялся хрипло:

– Жизнь? У нас жизнь – в серебре да землях. А любовь – игрушка для бедняков. Ты думаешь, батюшка не узнает? Я сам ему скажу.

– Не смей! – Мария схватила его за руку. – Прошу тебя, не смей!

Но в его глазах блеснула зависть и злость.

Отец узнал в конце мая. Иван рассказал всё – с подробностями, с усмешкой.

Купец Волков в тот вечер был бледен от ярости.

– Девка! – кричал он, ходя по горнице. – Ты решила позор на весь род навлечь? Чтоб дочь купеческая с ремесленником?!

– Но, батюшка, – пыталась сказать Мария, дрожа, – он честный, он…

– Молчать! – ударил он ладонью по столу. – Честный? Честный должен знать своё место!

И он велел: с этого дня Мария не выйдет из дома без присмотра. Встречи с Артёмом были запрещены.

Ночью Мария плакала, прижимая к груди дневник. На страницах проступали мокрые пятна от слёз.

«Если кто прочтёт это потом, пусть знает: я любила. Я не боюсь сказать. Пусть отец и брат не верят, но я знаю – любовь чище, чем золото и камни. Я не забуду. Даже если меня заставят».

За окном шуршал дождь. И казалось, что стены дома тоже слушают её признания.

Артём исчез. Говорили, что его отец отправил сына в соседний уезд «подальше от беды». Мария не верила слухам: сердце тянулось, но встреч больше не было.

Она осталась в доме, запертой в золоте и холоде.

А Иван, довольный, стал хозяином положения. Но иногда, глядя на сестру, он чувствовал, что в её глазах живёт что-то сильнее, чем его насмешки.

И он боялся этого взгляда.

В ту ночь, когда Мария писала новые строки дневника, за стеной снова раздался скрип. Не мышиный – тяжёлый, как будто по полу прошёл кто-то невидимый.

Она подняла глаза и прошептала:

– Если вы там, если вы слышите… храните мою любовь. Пусть она не умрёт.

И в ответ в доме затихли все звуки. Только сердце билось – её и города.

Глава IV. Последняя запись

Лето выдалось жарким и гулким, но для Марии оно стало временем холодной темницы. Окна её горницы забили резными ставнями, двери закрывали на засов. Ей оставили книги молитв и рукоделие, будто можно было вышивкой зашить боль в сердце.

Дни текли один за другим. Утро – шёпот служанки за дверью: «Ешьте, барышня». Полдень – звон колоколов, которых она не видела. Ночь – шорохи в стенах, стук собственного сердца и сны, от которых хотелось кричать.

Артём не вернулся.

Отец, когда видел дочь, делал вид, будто её не существует. Иван хмуро усмехался, проходя мимо, и это было хуже, чем удар.

Но хуже всего был сам дом.

Иногда Марии казалось: стены дышат. В жару в них будто бежал холод, в тишине слышался звон – не колокольный, а металлический, подземный. Ночью снилось одно и то же: лестница вниз, каменные стены, из которых глядели пустыми глазницами черепа.

Однажды она решилась.

Поздно вечером, когда в доме стихли шаги, Мария прижала к груди дневник и выбралась в сад. Воздух был душный, пах липой и пылью. Луна висела низко, будто сама следила за её бегством.

Она шла по тропинке к реке. Там, где когда-то встречала Артёма. Сердце надеялось: вдруг он тоже придёт? Вдруг чудо?

Но вместо него в тени деревьев ждал Иван.

– Куда это ты? – холодно спросил он.

Мария замерла. В руках дневник горел тяжестью.

– Это не твоё дело, – прошептала она.

– Всё твоё – моё дело, – ухмыльнулся он. – Ты уже достаточно позора принесла.

Он шагнул ближе, схватил её за запястье.

– Отдай, – сказал он, заметив тетрадь.

Мария прижала дневник сильнее.

– Никогда.

Иван дёрнул её за руку, но она неожиданно оказалась сильнее. Вырвалась, бросилась к реке. Он догнал – и тетрадь полетела в траву. Они боролись в темноте, он шипел, она молилась, чтобы только не отпустить.

Вдруг в глубине сада раздался звук. Не шаг, не голос – что-то иное. Глухой скрип, словно в землю вбили кол. Иван отпрянул, побледнел.

– Что это?..

Мария подняла дневник, прижала к груди и закричала:

– Это они! Ты их слышишь?! Они под нами! Они всё знают!

Тишина после её крика была страшнее любого ответа.

Через два дня Мария исчезла.

Официально говорили: заболела горячкой и умерла. Хоронили быстро, без пышности, гроб закрыли. Никто из горожан не видел тела.

Иван принял наследство сестры – её часть имущества перешла к нему. Купец Волков молчал, глядя пустыми глазами.

Только служанка, старая Дарья, знала правду. В ту ночь она видела, как Мария уходит к реке. И как потом вернулась одна, но не в дом – а в часовню за городом. Там, у иконы, она оставила дневник. Дарья нашла его утром и спрятала в сундук.

«Для тех, кто после», – стояла последняя запись.

Много лет спустя Дарья на смертном одре передала тетрадь племяннице. Та – своей дочери. Дневник Марии, перепачканный слезами и чернилами, переходил из рук в руки, из поколения в поколение.

А на обложке, потемневшей от времени, оставалась царапина, словно от когтя.

В городе же всё шло своим чередом. Торговля росла, Волковы богатели. Но жители шептались: по ночам в купеческом доме слышно, как кто-то идёт по пустым коридорам. Лестница скрипит, двери сами открываются.

И в каждом поколении кто-то из Волковых слышал во сне шаги вниз – туда, где стены дышат костями.

Глава V. Камень и чернила

Весной 1824 года город гудел, как пчелиный улей. По улицам катили телеги с кирпичом и известью, под звуки молотков и топоров возводились новые дома, склады, лавки. Город рос, будто хотел заглушить память о своём прошлом.

Алексей Волков любил этот шум. Ему было двадцать восемь лет, и он принадлежал к поколению, которое верило в силу человеческого разума. Архитектор и инженер, воспитанный на книгах Дидро и Ломоносова, он мечтал построить новый город – прямой, светлый, удобный, без лабиринтов тёмных переулков и подземных ходов.

– Камень сильнее костей, – говорил он друзьям, когда они за пивом спорили о преданиях. – Легенды – это для бабок у печи. Мы строим будущее.

Его отец, Николай Петрович, был иного мнения. Старый Волков носил в себе ту же суровую тень, что и многие из рода. Он никогда не улыбался в доме, не любил говорить о прошлом, а в подвал спускался только сам, с лампой, запирая за собой дверь.

– Ты слишком гордишься, Лёша, – говорил он сыну. – Не всё можно объяснить цифрами. Есть вещи, о которых лучше не спрашивать.

Алексей смеялся и пожимал плечами. Но именно в ту весну он впервые понял, что отец хранит тайну.

В доме Волковых была старая библиотека. Её редко открывали: запах сырости и плесени заставлял слуг морщиться. Там хранились книги предков, в том числе – странные тетради с выцветшими записями.

Однажды вечером, когда отец уехал по делам, Алексей решился на поиски.

Он перебирал пыльные фолианты, когда наткнулся на тонкий переплёт с кожаной обложкой, на которой оставалась длинная царапина. Чернила внутри были поблекшими, но разборчивыми.

«Сегодня он пообещал, что мы будем вместе. Но отец никогда не простит…»

Алексей нахмурился. Это был дневник. Записи вели от первого лица, женской рукой, с датами начала XVIII века. Он читал всё глубже, всё жаднее.

«Они слышат нас сквозь стены… они дышат под землёй…»

Он отложил тетрадь и усмехнулся.

– Суеверия, бред. Девичьи фантазии.

Но в ту ночь он плохо спал. Перед глазами вставали строки: «Они под нами».

Днём Алексей занимался строительством нового квартала. По его планам возводили каменный мост через реку. Он любил стоять у строительных лесов, смотреть, как рабочие поднимают арки, и чувствовать себя созидателем.

Но вечером мысли возвращались к дневнику.

Кто была эта женщина? Предки? Сестра кого-то из рода? Что с ней стало?

Вопросы не давали покоя.

Однажды он решился расспросить отца.

– В библиотеке я нашёл тетрадь… – начал он.

Старик побледнел.

– Ты читал её?

– Конечно. Там бредни о подземельях и костях. Кто это писал?

Николай Петрович молчал долго, потом сказал глухо:

– Это была Мария. Твоя прабабка.

– Так значит, это правда?

– Правда в том, что её не стало слишком рано. И больше никогда не смей читать эти записи.

Голос отца прозвучал так резко, что Алексей удивился.

– Но ведь это всего лишь бумага, – настаивал он. – Почему так бояться?

Старик поднял глаза, и в них было столько усталости и мрака, что Алексей впервые почувствовал холодок.

– Бумага живее, чем ты думаешь.

Через неделю случилось происшествие на стройке.

При закладке фундамента нового склада рабочие наткнулись на пустоту. Земля под стеной провалилась, и двое человек упали вниз. Их вытащили обожжённых известью и полумёртвых от страха.

– Там черепа, – шептал один. – Глаза пустые, но будто смотрят…

Алексей спустился сам, с лампой. Под ногами хрустела земля, пахло гнилью. И правда – в стене зиял проём, внутри которого белели ряды костей, сложенные, как кирпичи.

Он задрожал, но тут же оттолкнул мысль.

– Это древнее захоронение, – сказал он себе. – Таких в городах немало. Всё можно объяснить.

Но ночью снова раскрыл дневник. И строки будто ожили: «Я слышу их шаги… они зовут меня вниз…»

В следующие недели Алексей изменился. Рабочие замечали, что он стал раздражительным. Жена, Анна, тревожилась: муж всё чаще сидел в библиотеке, перечитывая старую тетрадь.

– Лёша, ты пугаешь меня, – шептала она. – Это всего лишь старая бумага.

– Ты не понимаешь, – отвечал он. – Она слышала то же, что и я.

И однажды ночью, когда весь дом спал, Алексей взял лампу и пошёл в подвал.

Там, за кирпичной стеной, он знал: должен быть ход.

Лампа дрожала, камень казался живым. И вдруг – глухой звук, словно кто-то ударил изнутри.

Алексей замер.

В ушах звенели слова: «Они под нами».

Глава VI. Раскоп

Алексей всегда презирал страхи. С детства он смеялся над историями про мертвецов, про голоса из темноты, про «проклятие рода Волковых». Но теперь, стоя в подвале родового дома, он понимал: смеяться больше не выходит.

Тень лампы дрожала по стенам, кирпичи будто шевелились, и где-то глубже слышался глухой звон, похожий на удары кирки по камню. Но ведь никто, кроме него, туда не спускался. Никто.

– Я докажу, – сказал он вслух, и голос гулко отозвался в подземелье. – Докажу, что это просто старое захоронение.

На следующий день он привёл рабочих. Двух крепких мужиков, молчаливых и настороженных. Они не любили работать по ночам, но деньги делали своё дело.

– Кирку вон туда, – показал Алексей на место, где кирпичная кладка казалась рыхлой. – Разберите стену.

– Барин, – нерешительно начал один, – может, не стоит? Ходят разговоры, что в подвале вашем…

– Разговоры – для баб, – резко оборвал его Алексей. – Делайте, что велено.

Рабочие переглянулись, перекрестились и начали.

Кирка стукнула по кирпичу – и сразу послышался странный отклик. Не сухой звон камня, а будто глухое эхо, уходящее глубоко вниз. Мужики замерли.

– Продолжайте! – приказал Алексей.

Кирпичи выпадали один за другим. Из щели потянуло затхлым холодом, запахом костей и земли. Когда пробили проём, за ним открылась узкая арка, ведущая вниз.

Алексей шагнул первым, лампа в руке дрожала. Рабочие остались позади, крестились и шептали молитвы.

Ход тянулся вглубь, спускаясь всё ниже. Стены были сложены не из камня – из черепов и костей, аккуратно подогнанных друг к другу. Пустые глазницы глядели в темноту, и при свете лампы казалось, что они живые.

Алексей замер. Сердце билось гулко, в висках стучало.

– Это… древняя катакомба, – прошептал он. – Всего лишь катакомба.

Но даже его собственный голос прозвучал неубедительно.

Чем дальше он шёл, тем сильнее становилось ощущение, что в коридоре не он один. Шаги позади – мягкие, осторожные. Он резко обернулся. Никого.

– Барин… – позвал издалека один из рабочих. – Может, хватит?

– Трусость, – ответил Алексей, и голос его дрогнул.

В глубине коридора открылся зал. Низкий, с каменным сводом. В центре – массивная плита, на которой лежал череп, обвитый ржавой цепью. Рядом валялись осколки керамики, куски ткани, истлевшие до праха.

Алексей поднял лампу выше. И тогда заметил: на стене над плитой выведены буквы. Старославянская вязь, неясные слова, но одно из них он смог прочесть:

«Волковы».

Он побледнел.

– Значит… всё-таки…

Слова застряли в горле. Потому что в этот момент цепь на черепе звякнула сама собой. Тонкий металлический звук пронзил тишину.

Алексей отшатнулся. Рабочие закричали, бросились к выходу.

Лампа дрожала, копоть взметнулась, и в её свете череп будто повернулся к нему.

Алексей вырвался наверх, едва не потеряв сознание. Дверь подвала захлопнул и заколотил досками.

Но в ту же ночь, лёжа рядом с женой, он не мог уснуть. Слышал шаги – медленные, тяжёлые – прямо под домом. Слышал, как звякает цепь.

И снова открыл дневник Марии.

«Я слышу их зов… они идут за нами…»

Он откинул голову на подушку и впервые в жизни понял, что не всё можно объяснить наукой.

Глава VII. Шаги под полом

Алексей проснулся среди ночи от звука.

Не громкого, не резкого – но такого, который вгрызается в сознание. Шаги. Медленные, размеренные, прямо под полом спальни.

Он сел, вслушиваясь. Жена, Анна, спала рядом, дышала ровно. За окном пел сверчок. И только снизу доносился глухой топот, будто по каменным плитам шёл кто-то, у кого было всё время мира.

– Нет, – прошептал Алексей. – Этого нет.

Он встал, взял свечу, спустился в подвал. Доски, которыми он заколотил дверь в коридор, были целы. Никакого звука. Только собственное сердце билось, словно молот.

Днём он заставлял себя забывать. На стройке кипела работа: возводились склады, тянулись новые улицы. Камень ложился на камень, и казалось, что сам город обновляется, вытесняя прошлое.

Но стоило Алексею наклониться к чертежу, как линии начинали изгибаться. Прямые улицы вдруг превращались в лабиринт, а в его центре – круг, похожий на череп.

Он моргал, тряс головой, и всё возвращалось на место. Но потом снова – искажённые линии, кости вместо кирпичей, глазницы вместо окон.

– Усталость, – говорил он себе. – Всего лишь усталость.

Анна замечала перемены.

– Лёша, ты почти не спишь, – тревожно говорила она. – Ты стал бледный, глаза впали. Ты всё время в той библиотеке. Что там такое?

Он хотел сказать правду, но остановился. Если расскажет – подумает, что он сошёл с ума.

– Это работа, – отмахнулся он. – У меня слишком много забот.

Анна нахмурилась. Но спорить не стала.

В библиотеке Алексей снова открывал дневник. Он не хотел, но рука тянулась сама.

«Я слышу их под полом. Они зовут меня по имени. Но никто мне не верит.»

Эти строки жгли сильнее огня. Он ощущал, что девушка из прошлого – Мария – пишет прямо ему. Что они теперь связаны.