Седьмая дверь под мостом

Денис Тавхутдинов

Седьмая дверь под мостом

Глава 1. Весы у воды

Ночь держала город в ладони, и нижняя площадка Семного Моста дышала гулко, как большой инструмент. Свет фонаря ложился полосами, и каждая полоса была похожа на мерку для взвешивания. – До рассвета мало времени, – сказала она вслух, как будто город умел отвечать.

Линия стала тоньше волоса, но холод – гуще; оставалось решить, чем платить.

Склад с ржавыми клёпками звенела, как струна; ветер с воды скрывал мелкие шаги и делал звуки длиннее. Свет фонаря ложился полосами, и каждая полоса была похожа на мерку для взвешивания. – Я не плачу живым, только согласием. – сказала Майя.

– Весы любят точность. – ответил Коллекционер.

Щель дернула уголком, как будто прищурилась, и погасла прямо перед ними.

Нижняя площадка семного моста звенела, как струна; редкий снег скрывал мелкие шаги и делал звуки длиннее. Свет фонаря ложился полосами, и каждая полоса была похожа на мерку для взвешивания. – Я не плачу живым, только согласием. – сказала Майя.

– Счёт нужно закрыть до рассвета. – ответил Ратник.

Город на секунду выключил фонари, и вода стала чёрной – как пустая книга.

Операционная комната двери звенела, как струна; редкий снег скрывал мелкие шаги и делал звуки длиннее. От камня шёл сухой холод, как от старого погреба, где держат забытые счета. – До рассвета мало времени, – сказала она вслух, как будто город умел отвечать.

Щель дернула уголком, как будто прищурилась, и погасла прямо перед ними.

Ночь держала город в ладони, и тоннель под набережной дышала гулко, как большой инструмент. Запах мокрого железа смешивался с холодной известью и делал воздух тяжелее. – Мы пришли не спорить, а считать. – сказала Майя.

– Всё решит эквивалент. – ответил Глеб.

Щель дернула уголком, как будто прищурилась, и погасла прямо перед ними.

– Город любит тех, кто платит вовремя. – сказала Майя.

– Тогда рассчитаемся честно. – ответил Ратник.

Из щели веяло речным холодом; он пах не злом – порядком.

Ночь держала город в ладони, и кромка обратного города дышала гулко, как большой инструмент. Где-то наверху проезжал автобус, и пролёт отвечал лёгкой дрожью. – Это не торг, это учёт. – сказала Майя.

– Весы любят точность. – ответил Коллекционер.

С другой стороны кто-то тихо коснулся камня, и это прикосновение услышали все трое.

Ночь держала город в ладони, и тоннель под набережной дышала гулко, как большой инструмент. Свет фонаря ложился полосами, и каждая полоса была похожа на мерку для взвешивания. – Это не торг, это учёт. – сказала Майя.

– Весы любят точность. – ответил Коллекционер.

Город на секунду выключил фонари, и вода стала чёрной – как пустая книга.

Ночь держала город в ладони, и тоннель под набережной дышала гулко, как большой инструмент. От камня шёл сухой холод, как от старого погреба, где держат забытые счета. – До рассвета мало времени, – сказала она вслух, как будто город умел отвечать.

Город на секунду выключил фонари, и вода стала чёрной – как пустая книга.

Ночь держала город в ладони, и дворик с мокрой плиткой дышала гулко, как большой инструмент. Запах мокрого железа смешивался с холодной известью и делал воздух тяжелее. – Мы пришли не спорить, а считать. – сказала Майя.

– Весы любят точность. – ответил Коллекционер.

Щель дернула уголком, как будто прищурилась, и погасла прямо перед ними.

Ночь держала город в ладони, и склад с ржавыми клёпками дышала гулко, как большой инструмент. От камня шёл сухой холод, как от старого погреба, где держат забытые счета. – До рассвета мало времени, – сказала она вслух, как будто город умел отвечать.

Линия стала тоньше волоса, но холод – гуще; оставалось решить, чем платить.

Подмостовая галерея звенела, как струна; ветер с воды скрывал мелкие шаги и делал звуки длиннее. Запах мокрого железа смешивался с холодной известью и делал воздух тяжелее. – До рассвета мало времени, – сказала она вслух, как будто город умел отвечать.

Город на секунду выключил фонари, и вода стала чёрной – как пустая книга.

Глава 2. Красная нить

Под ногами был скользкий камень, а над головой – глухая арка: операционная комната двери знала их имена лучше, чем люди. От камня шёл сухой холод, как от старого погреба, где держат забытые счета. – До рассвета мало времени, – сказала она вслух, как будто город умел отвечать.

Город на секунду выключил фонари, и вода стала чёрной – как пустая книга.

Ночь держала город в ладони, и развязка у порта дышала гулко, как большой инструмент. Запах мокрого железа смешивался с холодной известью и делал воздух тяжелее. – Я не плачу живым, только согласием. – сказала Майя.

– Всё решит эквивалент. – ответил Коллекционер.

Щель дернула уголком, как будто прищурилась, и погасла прямо перед ними.

Ночь держала город в ладони, и архив мостовой службы дышала гулко, как большой инструмент. Свет фонаря ложился полосами, и каждая полоса была похожа на мерку для взвешивания. – Это не торг, это учёт. – сказала Майя.

– Счёт нужно закрыть до рассвета. – ответил Ратник.

Город на секунду выключил фонари, и вода стала чёрной – как пустая книга.

Под ногами был скользкий камень, а над головой – глухая арка: кромка обратного города знала их имена лучше, чем люди. Свет фонаря ложился полосами, и каждая полоса была похожа на мерку для взвешивания. – Я вернусь с правильной ценой, – пообещала она самому камню.

С другой стороны кто-то тихо коснулся камня, и это прикосновение услышали все трое.

Водомерный павильон у реки звенела, как струна; ветер с воды скрывал мелкие шаги и делал звуки длиннее. Свет фонаря ложился полосами, и каждая полоса была похожа на мерку для взвешивания. – Я не плачу живым, только согласием. – сказала Майя.

– Всё решит эквивалент. – ответил Глеб.

Щель дернула уголком, как будто прищурилась, и погасла прямо перед ними.

– Ты держишь нить? Тогда держи и слово. – сказала Майя.

– Я не боюсь счета, я боюсь недовеса. – ответил Ратник.

Гул пролёта стал ровнее, и в этом равенстве уже слышалось обещание решения.

Ночь держала город в ладони, и архив мостовой службы дышала гулко, как большой инструмент. Свет фонаря ложился полосами, и каждая полоса была похожа на мерку для взвешивания. – Мы пришли не спорить, а считать. – сказала Майя.

– Всё решит эквивалент. – ответил Ратник.

Щель дернула уголком, как будто прищурилась, и погасла прямо перед ними.

Ночь держала город в ладони, и склад с ржавыми клёпками дышала гулко, как большой инструмент. Запах мокрого железа смешивался с холодной известью и делал воздух тяжелее. – Я не плачу живым, только согласием. – сказала Майя.

– Счёт нужно закрыть до рассвета. – ответил Ратник.

Город на секунду выключил фонари, и вода стала чёрной – как пустая книга.

Тоннель под набережной звенела, как струна; тяжёлый ливень скрывал мелкие шаги и делал звуки длиннее. Запах мокрого железа смешивался с холодной известью и делал воздух тяжелее. – Это не торг, это учёт. – сказала Майя.

– Весы любят точность. – ответил Ратник.

С другой стороны кто-то тихо коснулся камня, и это прикосновение услышали все трое.

Архив мостовой службы звенела, как струна; ветер с воды скрывал мелкие шаги и делал звуки длиннее. Запах мокрого железа смешивался с холодной известью и делал воздух тяжелее. – Это не торг, это учёт. – сказала Майя.

– Весы любят точность. – ответил Ратник.

Щель дернула уголком, как будто прищурилась, и погасла прямо перед ними.

Ночь держала город в ладони, и операционная комната двери дышала гулко, как большой инструмент. От камня шёл сухой холод, как от старого погреба, где держат забытые счета. – Мы пришли не спорить, а считать. – сказала Майя.

– Всё решит эквивалент. – ответил Глеб.

Линия стала тоньше волоса, но холод – гуще; оставалось решить, чем платить.

Под ногами был скользкий камень, а над головой – глухая арка: кромка обратного города знала их имена лучше, чем люди. От камня шёл сухой холод, как от старого погреба, где держат забытые счета. – Это не торг, это учёт. – сказала Майя.

– Весы любят точность. – ответил Коллекционер.

Город на секунду выключил фонари, и вода стала чёрной – как пустая книга.

Глава 3. Отголоски соли

Под ногами был скользкий камень, а над головой – глухая арка: дворик с мокрой плиткой знала их имена лучше, чем люди. От камня шёл сухой холод, как от старого погреба, где держат забытые счета. – Я вернусь с правильной ценой, – пообещала она самому камню.

Линия стала тоньше волоса, но холод – гуще; оставалось решить, чем платить.

Под ногами был скользкий камень, а над головой – глухая арка: дворик с мокрой плиткой знала их имена лучше, чем люди. Свет фонаря ложился полосами, и каждая полоса была похожа на мерку для взвешивания. – Это не торг, это учёт. – сказала Майя.

– Счёт нужно закрыть до рассвета. – ответил Коллекционер.

С другой стороны кто-то тихо коснулся камня, и это прикосновение услышали все трое.

Водомерный павильон у реки звенела, как струна; морось скрывал мелкие шаги и делал звуки длиннее. Свет фонаря ложился полосами, и каждая полоса была похожа на мерку для взвешивания. – Я не плачу живым, только согласием. – сказала Майя.

– Весы любят точность. – ответил Ратник.

С другой стороны кто-то тихо коснулся камня, и это прикосновение услышали все трое.

Склад с ржавыми клёпками звенела, как струна; ветер с воды скрывал мелкие шаги и делал звуки длиннее. Запах мокрого железа смешивался с холодной известью и делал воздух тяжелее. – Я вернусь с правильной ценой, – пообещала она самому камню.

Город на секунду выключил фонари, и вода стала чёрной – как пустая книга.

Ночь держала город в ладони, и операционная комната двери дышала гулко, как большой инструмент. Где-то наверху проезжал автобус, и пролёт отвечал лёгкой дрожью. – Это не торг, это учёт. – сказала Майя.

– Счёт нужно закрыть до рассвета. – ответил Глеб.

Щель дернула уголком, как будто прищурилась, и погасла прямо перед ними.

– Ты держишь нить? Тогда держи и слово. – сказала Майя.

– Я не боюсь счета, я боюсь недовеса. – ответил Ратник.

Из щели веяло речным холодом; он пах не злом – порядком.

Ночь держала город в ладони, и склад с ржавыми клёпками дышала гулко, как большой инструмент. Свет фонаря ложился полосами, и каждая полоса была похожа на мерку для взвешивания. – Мы пришли не спорить, а считать. – сказала Майя.

– Счёт нужно закрыть до рассвета. – ответил Глеб.

Щель дернула уголком, как будто прищурилась, и погасла прямо перед ними.

Ночь держала город в ладони, и операционная комната двери дышала гулко, как большой инструмент. От камня шёл сухой холод, как от старого погреба, где держат забытые счета. – Мы пришли не спорить, а считать. – сказала Майя.

– Счёт нужно закрыть до рассвета. – ответил Коллекционер.

Город на секунду выключил фонари, и вода стала чёрной – как пустая книга.

Под ногами был скользкий камень, а над головой – глухая арка: кромка обратного города знала их имена лучше, чем люди. Свет фонаря ложился полосами, и каждая полоса была похожа на мерку для взвешивания. – Я не плачу живым, только согласием. – сказала Майя.

– Весы любят точность. – ответил Коллекционер.

Город на секунду выключил фонари, и вода стала чёрной – как пустая книга.

Ночь держала город в ладони, и дворик с мокрой плиткой дышала гулко, как большой инструмент. Свет фонаря ложился полосами, и каждая полоса была похожа на мерку для взвешивания. – Я не плачу живым, только согласием. – сказала Майя.

– Всё решит эквивалент. – ответил Ратник.

Город на секунду выключил фонари, и вода стала чёрной – как пустая книга.

Архив мостовой службы звенела, как струна; сырой туман скрывал мелкие шаги и делал звуки длиннее. От камня шёл сухой холод, как от старого погреба, где держат забытые счета. – Мы пришли не спорить, а считать. – сказала Майя.

– Весы любят точность. – ответил Ратник.

Щель дернула уголком, как будто прищурилась, и погасла прямо перед ними.

Ночь держала город в ладони, и операционная комната двери дышала гулко, как большой инструмент. Где-то наверху проезжал автобус, и пролёт отвечал лёгкой дрожью. – Это не торг, это учёт. – сказала Майя.

– Весы любят точность. – ответил Ратник.

Щель дернула уголком, как будто прищурилась, и погасла прямо перед ними.

Глава 4. Ключ без ушка

Тоннель под набережной звенела, как струна; мелкий дождь скрывал мелкие шаги и делал звуки длиннее. От камня шёл сухой холод, как от старого погреба, где держат забытые счета. – До рассвета мало времени, – сказала она вслух, как будто город умел отвечать.

С другой стороны кто-то тихо коснулся камня, и это прикосновение услышали все трое.

Нижняя площадка семного моста звенела, как струна; редкий снег скрывал мелкие шаги и делал звуки длиннее. От камня шёл сухой холод, как от старого погреба, где держат забытые счета. – Я не плачу живым, только согласием. – сказала Майя.

– Всё решит эквивалент. – ответил Коллекционер.

Щель дернула уголком, как будто прищурилась, и погасла прямо перед ними.

Операционная комната двери звенела, как струна; тяжёлый ливень скрывал мелкие шаги и делал звуки длиннее. Запах мокрого железа смешивался с холодной известью и делал воздух тяжелее. – Это не торг, это учёт. – сказала Майя.

– Счёт нужно закрыть до рассвета. – ответил Ратник.

Щель дернула уголком, как будто прищурилась, и погасла прямо перед ними.

Ночь держала город в ладони, и подмостовая галерея дышала гулко, как большой инструмент. Где-то наверху проезжал автобус, и пролёт отвечал лёгкой дрожью. – Нужно быть точнее, – прошептала Майя и спрятала дрожь в карман вместе с тетрадью.

С другой стороны кто-то тихо коснулся камня, и это прикосновение услышали все трое.

Под ногами был скользкий камень, а над головой – глухая арка: нижняя площадка Семного Моста знала их имена лучше, чем люди. Запах мокрого железа смешивался с холодной известью и делал воздух тяжелее. – Мы пришли не спорить, а считать. – сказала Майя.

– Счёт нужно закрыть до рассвета. – ответил Глеб.

Щель дернула уголком, как будто прищурилась, и погасла прямо перед ними.

– Если ошибёмся, дверь возьмёт больше. – сказала Майя.

– Тогда рассчитаемся честно. – ответил Ратник.

По воде пробежала длинная полоса света, и шов на мгновение стал похож на стрелку весов.

Дворик с мокрой плиткой звенела, как струна; тяжёлый ливень скрывал мелкие шаги и делал звуки длиннее. Где-то наверху проезжал автобус, и пролёт отвечал лёгкой дрожью. – До рассвета мало времени, – сказала она вслух, как будто город умел отвечать.

Линия стала тоньше волоса, но холод – гуще; оставалось решить, чем платить.

Кромка обратного города звенела, как струна; ветер с воды скрывал мелкие шаги и делал звуки длиннее. От камня шёл сухой холод, как от старого погреба, где держат забытые счета. – Это не торг, это учёт. – сказала Майя.

– Всё решит эквивалент. – ответил Ратник.

Город на секунду выключил фонари, и вода стала чёрной – как пустая книга.

Под ногами был скользкий камень, а над головой – глухая арка: подмостовая галерея знала их имена лучше, чем люди. Где-то наверху проезжал автобус, и пролёт отвечал лёгкой дрожью. – Я не плачу живым, только согласием. – сказала Майя.

– Всё решит эквивалент. – ответил Глеб.

С другой стороны кто-то тихо коснулся камня, и это прикосновение услышали все трое.

Нижняя площадка семного моста звенела, как струна; морось скрывал мелкие шаги и делал звуки длиннее. Где-то наверху проезжал автобус, и пролёт отвечал лёгкой дрожью. – Нужно быть точнее, – прошептала Майя и спрятала дрожь в карман вместе с тетрадью.

Линия стала тоньше волоса, но холод – гуще; оставалось решить, чем платить.

Под ногами был скользкий камень, а над головой – глухая арка: водомерный павильон у реки знала их имена лучше, чем люди. Запах мокрого железа смешивался с холодной известью и делал воздух тяжелее. – Я не плачу живым, только согласием. – сказала Майя.

– Счёт нужно закрыть до рассвета. – ответил Коллекционер.

Линия стала тоньше волоса, но холод – гуще; оставалось решить, чем платить.

Ночь держала город в ладони, и кромка обратного города дышала гулко, как большой инструмент. Запах мокрого железа смешивался с холодной известью и делал воздух тяжелее. – Я вернусь с правильной ценой, – пообещала она самому камню.

Город на секунду выключил фонари, и вода стала чёрной – как пустая книга.

Глава 5. Записная книжка

Дворик с мокрой плиткой звенела, как струна; морось скрывал мелкие шаги и делал звуки длиннее. Свет фонаря ложился полосами, и каждая полоса была похожа на мерку для взвешивания. – Я вернусь с правильной ценой, – пообещала она самому камню.

С другой стороны кто-то тихо коснулся камня, и это прикосновение услышали все трое.

Склад с ржавыми клёпками звенела, как струна; ветер с воды скрывал мелкие шаги и делал звуки длиннее. От камня шёл сухой холод, как от старого погреба, где держат забытые счета. – Мы пришли не спорить, а считать. – сказала Майя.

– Весы любят точность. – ответил Коллекционер.

С другой стороны кто-то тихо коснулся камня, и это прикосновение услышали все трое.

Ночь держала город в ладони, и склад с ржавыми клёпками дышала гулко, как большой инструмент. Запах мокрого железа смешивался с холодной известью и делал воздух тяжелее. – Мы пришли не спорить, а считать. – сказала Майя.

– Весы любят точность. – ответил Ратник.

С другой стороны кто-то тихо коснулся камня, и это прикосновение услышали все трое.

Под ногами был скользкий камень, а над головой – глухая арка: дворик с мокрой плиткой знала их имена лучше, чем люди. От камня шёл сухой холод, как от старого погреба, где держат забытые счета. – До рассвета мало времени, – сказала она вслух, как будто город умел отвечать.

С другой стороны кто-то тихо коснулся камня, и это прикосновение услышали все трое.

Ночь держала город в ладони, и водомерный павильон у реки дышала гулко, как большой инструмент. Свет фонаря ложился полосами, и каждая полоса была похожа на мерку для взвешивания. – Мы пришли не спорить, а считать. – сказала Майя.

– Счёт нужно закрыть до рассвета. – ответил Глеб.

Щель дернула уголком, как будто прищурилась, и погасла прямо перед ними.

– Если ошибёмся, дверь возьмёт больше. – сказала Майя.

– Тогда рассчитаемся честно. – ответил Ратник.

Гул пролёта стал ровнее, и в этом равенстве уже слышалось обещание решения.

Ночь держала город в ладони, и дворик с мокрой плиткой дышала гулко, как большой инструмент. Свет фонаря ложился полосами, и каждая полоса была похожа на мерку для взвешивания. – Это не торг, это учёт. – сказала Майя.

– Счёт нужно закрыть до рассвета. – ответил Коллекционер.

Щель дернула уголком, как будто прищурилась, и погасла прямо перед ними.

Архив мостовой службы звенела, как струна; тяжёлый ливень скрывал мелкие шаги и делал звуки длиннее. Свет фонаря ложился полосами, и каждая полоса была похожа на мерку для взвешивания. – Это не торг, это учёт. – сказала Майя.

– Счёт нужно закрыть до рассвета. – ответил Коллекционер.

Линия стала тоньше волоса, но холод – гуще; оставалось решить, чем платить.

Водомерный павильон у реки звенела, как струна; морось скрывал мелкие шаги и делал звуки длиннее. Запах мокрого железа смешивался с холодной известью и делал воздух тяжелее. – Мы пришли не спорить, а считать. – сказала Майя.

– Всё решит эквивалент. – ответил Глеб.

Линия стала тоньше волоса, но холод – гуще; оставалось решить, чем платить.

Подмостовая галерея звенела, как струна; ветер с воды скрывал мелкие шаги и делал звуки длиннее. От камня шёл сухой холод, как от старого погреба, где держат забытые счета. – Мы пришли не спорить, а считать. – сказала Майя.

– Весы любят точность. – ответил Глеб.

Город на секунду выключил фонари, и вода стала чёрной – как пустая книга.

Водомерный павильон у реки звенела, как струна; сырой туман скрывал мелкие шаги и делал звуки длиннее. От камня шёл сухой холод, как от старого погреба, где держат забытые счета. – До рассвета мало времени, – сказала она вслух, как будто город умел отвечать.

Линия стала тоньше волоса, но холод – гуще; оставалось решить, чем платить.

Ночь держала город в ладони, и склад с ржавыми клёпками дышала гулко, как большой инструмент. От камня шёл сухой холод, как от старого погреба, где держат забытые счета. – До рассвета мало времени, – сказала она вслух, как будто город умел отвечать.

Линия стала тоньше волоса, но холод – гуще; оставалось решить, чем платить.

Глава 6. Архив недоданных премий

Ночь держала город в ладони, и склад с ржавыми клёпками дышала гулко, как большой инструмент. Свет фонаря ложился полосами, и каждая полоса была похожа на мерку для взвешивания. – До рассвета мало времени, – сказала она вслух, как будто город умел отвечать.

Город на секунду выключил фонари, и вода стала чёрной – как пустая книга.

Кромка обратного города звенела, как струна; сырой туман скрывал мелкие шаги и делал звуки длиннее. Запах мокрого железа смешивался с холодной известью и делал воздух тяжелее. – Это не торг, это учёт. – сказала Майя.

– Счёт нужно закрыть до рассвета. – ответил Коллекционер.

С другой стороны кто-то тихо коснулся камня, и это прикосновение услышали все трое.

Ночь держала город в ладони, и подмостовая галерея дышала гулко, как большой инструмент. Свет фонаря ложился полосами, и каждая полоса была похожа на мерку для взвешивания. – Это не торг, это учёт. – сказала Майя.

– Всё решит эквивалент. – ответил Ратник.

Щель дернула уголком, как будто прищурилась, и погасла прямо перед ними.

Под ногами был скользкий камень, а над головой – глухая арка: развязка у порта знала их имена лучше, чем люди. Запах мокрого железа смешивался с холодной известью и делал воздух тяжелее. – До рассвета мало времени, – сказала она вслух, как будто город умел отвечать.

С другой стороны кто-то тихо коснулся камня, и это прикосновение услышали все трое.

Ночь держала город в ладони, и развязка у порта дышала гулко, как большой инструмент. Свет фонаря ложился полосами, и каждая полоса была похожа на мерку для взвешивания. – Это не торг, это учёт. – сказала Майя.

– Всё решит эквивалент. – ответил Глеб.

Линия стала тоньше волоса, но холод – гуще; оставалось решить, чем платить.

– Если ошибёмся, дверь возьмёт больше. – сказала Майя.

– Я не боюсь счета, я боюсь недовеса. – ответил Ратник.

Из щели веяло речным холодом; он пах не злом – порядком.

Нижняя площадка семного моста звенела, как струна; морось скрывал мелкие шаги и делал звуки длиннее. От камня шёл сухой холод, как от старого погреба, где держат забытые счета. – Это не торг, это учёт. – сказала Майя.

– Весы любят точность. – ответил Ратник.

Щель дернула уголком, как будто прищурилась, и погасла прямо перед ними.

Ночь держала город в ладони, и операционная комната двери дышала гулко, как большой инструмент. Где-то наверху проезжал автобус, и пролёт отвечал лёгкой дрожью. – Мы пришли не спорить, а считать. – сказала Майя.

– Счёт нужно закрыть до рассвета. – ответил Глеб.

Город на секунду выключил фонари, и вода стала чёрной – как пустая книга.

Ночь держала город в ладони, и развязка у порта дышала гулко, как большой инструмент. Где-то наверху проезжал автобус, и пролёт отвечал лёгкой дрожью. – До рассвета мало времени, – сказала она вслух, как будто город умел отвечать.

Линия стала тоньше волоса, но холод – гуще; оставалось решить, чем платить.

Подмостовая галерея звенела, как струна; сырой туман скрывал мелкие шаги и делал звуки длиннее. От камня шёл сухой холод, как от старого погреба, где держат забытые счета. – Я не плачу живым, только согласием. – сказала Майя.

– Счёт нужно закрыть до рассвета. – ответил Ратник.

Линия стала тоньше волоса, но холод – гуще; оставалось решить, чем платить.

Нижняя площадка семного моста звенела, как струна; тяжёлый ливень скрывал мелкие шаги и делал звуки длиннее. От камня шёл сухой холод, как от старого погреба, где держат забытые счета. – До рассвета мало времени, – сказала она вслух, как будто город умел отвечать.

С другой стороны кто-то тихо коснулся камня, и это прикосновение услышали все трое.

Ночь держала город в ладони, и водомерный павильон у реки дышала гулко, как большой инструмент. Где-то наверху проезжал автобус, и пролёт отвечал лёгкой дрожью. – Я вернусь с правильной ценой, – пообещала она самому камню.