Спичка и сугроб

Елена Максимова

Спичка и сугроб

***Спичка и сугроб

Детская ложь – она особенная.

Она не рождается из злого умысла, она рождается из страха. Страха перед грубостью мира.

Мир взрослых кажется огромным, шумным и прямолинейным. Его законы – "нельзя", "можно", "правильно", "неправильно", "надо" – не до конца понятны, но их уже нужно соблюдать. Маленькому человеку страшно-интересно, и олицетворением этого мира, становятся самые любимые, и самые строгие люди на свете – мама и папа – родители. Вот тогда в ход идут все ресурсы детского воображения, оно выстраивает хлипкий, но такой спасительный мостик над пропастью возможного наказания. Ребёнок не врёт – он придумывает, рисует в воображении свой спасительный мир.

Моим мостиком стала история о потерянном дневнике, а в нём – единица, жирная, большущая, красная, как мазок черной краски на белом листе совести. Первый класс. Уже не помню, за что она была поставлена – может контрольная, может домашняя работа, но помню с леденящей ясностью ужас, который она во мне поселила. Мы жили тогда в вагончике, на краю посёлка железнодорожников и огромный, накиданный папой сугроб по краям дорожки, казался мне идеальным тайником. Ритуал был торжественным и пугающим: я выкопала в снегу глубокую нору, сунула туда злополучный дневник, как преступник прячет орудие преступления, и тщательно замела следы.

Возвращение домой без дневника далось труднее, чем сама контрольная (домашка). Слова «у меня украли дневник» прозвучали жалко и неубедительно. Отец молчал. Его молчание было гуще и страшнее любой бури. Он был человеком дела, партийным, суровым и прямым, выкованным жизнью, где всё делилось на черное и белое, на правду и кривду.

Папа не кричал. Не требовал признания. Он молча взял со стола коробок спичек, вытащил одну-единственную и поднес её серной головкой к моему лицу. Его глаза были серьезны и непроницаемы.