Рассказы

Дмитрий Заборьев

Рассказы

Миндальный кофе

Осень вступила в свои права тихо, но уверенно. Воздух, прозрачный и острый, как битое стекло, щипал легкие приятным холодом. Солнце висело низко, отбрасывало длинные, широкие тени. Сегодня оно светило не для того, чтобы согреть, а лишь подчеркнуть пронзительную красоту сентябрьского листопада. В такие дни она любила идти через парк.

На аллее, усыпанной золотом и багрянцем, ее шаги были бесшумны. Сорвавшиеся с ветвей листья исполняли свой последний тихий танец, кружась в меланхоличном вальсе, прежде чем коснуться земли.

Парк – шумный, кипучий, который она привыкла наблюдать со стороны – был полон людей. Они двигались навстречу и попутно, целыми семьями, парами, компаниями друзей. Дети шуршали ногами в грудах листьев, и их смех, звонкий и беззаботный, как хрустальный колокольчик, наполнял прозрачный воздух.

Она шла сквозь эту полную жизни аллею, и чем оживленнее было вокруг, тем острее она чувствовала свое одиночество. Она смотрела на прохожих и видела не людей, а яркие, пульсирующие огоньки, каждый со своей уникальной историей. Видела тонкие золотые нити, которыми были привязаны их души к этому миру.

Ветер сорвал с клена несколько листьев, и они закружились в хороводе над головами прохожих. Она остановилась, глядя на этот спонтанный балет. В этот миг ее взгляд встретил чей-то другой, полный жизни. Маленькая девочка в ярко-желтой куртке смотрела на нее широко раскрытыми, любопытными глазами. Они смотрели друг на друга секунду или две, и девочка улыбнулась ей застенчивой, солнечной улыбкой и убежала. Эта мимолетная встреча сделала ее частью этого мира. Ненадолго. Всего на секунду.

Аллея вывела ее на оживленную городскую улицу. На углу, почти на выходе из парка, стояло небольшое кафе. Свет мягким потоком приглашал войти внутрь, ощутить уют и тепло. Именно сюда она и шла.

Внутри пахло кофе, свежей выпечкой и сухим теплом старых чугунных батарей. Заняв небольшой столик у окна, она отдалась на миг созерцанию уютного интерьера.

К ней подошла официантка. Молодая женщина с усталыми, добрыми глазами и волосами, собранными в небрежный хвост.

– Что будете?

Она подняла взгляд. Не на девушку, а на ту невидимую нить, что соединяла ее с этим миром.

– Две чашки кофе, пожалуйста, – в ее голосе был слышен шепот тысячелетий. – Одну для меня. И одну для тебя, Леока.

Официантка потянулась к блокноту, но рука замерла в воздухе.

– Для меня? Простите… мы не можем… у нас правила… – голос ее дрогнул.

– Вы не нарушите правила, – в ответе была безграничная, почти материнская нежность. – Это необходимость. По-другому никак.

Через несколько минут Леока поставила на стол две ароматные чашки. От них исходил терпкий, сладковатый запах миндаля, сливок и свежесваренного кофе.

Она поднесла свою чашку к губам, сделала глоток и посмотрела на официантку напротив.

– Насладись своим кофе, милая. Почувствуй тепло. Запомни вкус. Эта чашка – новое начало.

– Так Вы… Вы… – прошептала Леока и ее глаза наполнились слезами

– Я всего лишь та, кто берет за руку, чтобы ты не была одинока. Та, кто дает надежду.

Страх в глазах Леоки медленно исчезал, уступая место всеобъемлющему пониманию, а затем тихой, благодарной радости.

– Я так долго… Так тяжело… Значит, возможно?

– Конечно, милая. Когда ты допьешь, мы уйдём отсюда. Найдем путь к свету. Вместе.

Леока кивнула и по ее лицу покатились слезы. Она обхватила чашку ладонями, согреваясь теплом и, смакуя каждый глоток, стала пить кофе.

– Я подожду столько, сколько необходимо. Теперь время не имеет значения.

Она смотрела в окно, наслаждаясь осенним вечером и даря своей спутнице минуты безмятежного покоя и уверенности. Леока же робко глядела на спокойное, красивое лицо женщины, чьи глаза хранили память о тех, кому она подарила надежду.

Они вышли из кафе вместе, в осеннюю прохладу. На противоположной стороне улицы как по волшебству появился автобус, его огни теплым свечением размывались в вечерних сумерках. «Поедем?» – тихо спросила спутница, и Леока кивнула, чувствуя, как что-то новое и легкое рождается у неё внутри.

Подойдя к остановке, они замерли в ожидании. С шипением пневматики распахнулись двери. Леока обернулась, чтобы предложить спутнице войти первой… но никого рядом не было. Только осенний ветер кружил у опавшие листья.

Сердце её сжалось – не от страха, а от тихого изумления. И в этот миг она ощутила хрупкую, как первый осенний лед, и такую же чистую надежду, что осталась с ней. Леота шагнула в пустой автобус, опустилась на сиденье у окна и выдохнула. Автобус плавно тронулся, увозя её сквозь вечерний город – навстречу новому дню, что сулил перемены.

Вчера мы все умрем

Песок. Хрустел на зубах. Забивался в кожу. Слепил глаза. Тусклое солнце-диск пекло макушку. Он шел. Просто шел. Куда – уже не имело значения. Само движение было целью.

Бесконечное охряное море. Обломки зданий, похожие на надгробия. Тишина. Оглушительная. В ушах стоял звон от нее. Он не помнил, когда в последний раз слышал что-то, кроме ветра.

Ветер принес первый образ. Не звук. Не запах. Картину. Яркую, как вспышка.

…грязь, смешанная с кровью… грубые руки, сжимающие заостренный камень… хриплый крик, больше похожий на рычание… хруст… и затем тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием победителя, смотрящего на тело сородича с первобытной яростью…

Он зажмурился, пошатнулся. Видение исчезло. Снова был только песок. Сердце колотилось где-то в горле. Галлюцинация. Солнце. Жажда.

Сделал еще несколько шагов.

И снова. Резче, четче.

…звон бронзы… свист дротиков… строй гоплитов, сомкнутый в фалангу… лица, искаженные яростью и усталостью… а потом крик… и всеобщий, животный страх, ломающий строй…

Он упал на колени, судорожно глотая сухой горячий воздух. Это было не в голове. Это было вокруг. Он чувствовал запах гари и пота, слышал лязг металла. Он был там.

Поднялся. Пошел дальше, все быстрее, пытаясь убежать. Но видения настигали, накатывали волнами.

…топот коней степной орды… визг женщин и детей в горящем городе… равнодушные лица завоевателей…

…грохот пушек в пшеничных полях… молодой юнкер, плачущий над телом отца…

…окопы… грязь, крысы, трупный смрад…солдат, сходящий с ума от разрыва снаряда…

…уличные бои… замерзшие тела на серой брусчатке… товарищи, прячущиеся за сгоревший остов танка…

…ослепительная вспышка ядерной бомбы… тень человека, навеки застывшая на бетонной стене…

…лай пулемета в джунглях… горящая от напалма девушка, бегущая по дороге…

Он шел, спотыкаясь, закрывая лицо руками. Бесполезно. Он видел все бесчисленные, бессмысленные войны. Они проходили сквозь него, как сквозь призму, оставляя внутри ледяной пепел.

– Хватит! – его хриплый крик поглотила пустыня. – Я вижу! Я вижу все!

Он понял.

Он видел не просто войны. Он видел путь. Длинную, извилистую тропу вниз. Яму, которую человечество копало тысячелетиями. Ступеньку за ступенькой – они строили лестницу в ад.

Ветер стих. Видения исчезли. Тишина стала невыносимо громкой. Он замер. Медленно поднял голову.

Перед ним, посреди ничего, стояла она. Совершенная, отполированная до зеркального блеска, небольшая стальная коробка на тонкой ножке.

И одна кнопка. Алая. Идеально круглая. Капля свежей крови на зеркале металла.

Он помнил все. День. Инструктаж. Невероятной тяжести свинцовые двери, которые должны были гарантировать, что он выполнит приказ, даже когда мир снаружи будет превращен в пепел. Строгие лица военных, ученых, политиков. Их речи о «сдерживании», о «гарантированном взаимном уничтожении», о «последнем аргументе».

Они говорили абстракциями. Цифрами, стратегиями, доктринами. Они не говорили о грязи, смешанной с кровью. О звоне бронзы. О слезах юнкера. О тени на стене.

Они говорили только об одном: когда прозвучит приказ – его долг нажать. Без раздумий. Без сомнений. Он был последним звеном в этой цепи.

И приказ прозвучал.

…его дрожащая рука над кнопкой… голос в наушниках, шипящий от статики… … подтверждаю угрозу!… код двадцать два ноль семь три..

Вспомнил, как сжалось сердце. Гулкую, давящую тишину в бункере. И вспомнил… облегчение. Странное, чудовищное облегчение.

Один щелчок – и все закончится. Все эти войны, что он только что прожил. Вся эта боль. Вечный круг насилия будет разомкнут. Один щелчок – и он поставит точку.

И он нажал.

Не как солдат. Как врач, отключающий безнадежно больного от аппаратов, несущих лишь мучения.

Он смотрел на свою руку. Ту самую. Сейчас она была грязной, в струпьях и песке. Тогда – стерильно чистую.

Он сделал шаг к коробке. Она была реальна. Не удивился. Кто-то же должен был выжить. Чтобы увидеть. Чтобы понять. Чтобы помнить.

Он посмотрел на кнопку. Алую, манящую своей красотой.

И протянул руку. Не чтобы нажать, а только коснуться и снова ощутить холод полированного металла. Чтобы признаться себе во всем окончательно.

Пальцы дрогнули в сантиметре от поверхности. Внезапный озноб пробежал по спине.

И тогда он услышал. Глубоко внутри. Глухой спазм где-то в основании горла, перешедший в сухой, надрывный звук, просочившийся сквозь вечность.

Смех. Одинокий, сумасшедший, обрекающий..

Его собственный смех. Тот, что вырвался тогда, в бункере, в ту самую секунду, когда палец коснулся металла. Не крик ужаса. Не рыдание. Смех – горькая точка в истории человечества.

Он отшатнулся. Смех стих, оставив после себя лишь привкус желчи.

Вернулась тишина. Пустыня ждала. Вокруг была только она, он и эта кнопка – надгробие над могилой человечества.

Он медленно отвернулся от нее, от своего прошлого и самого себя.

Впереди лежала только пустошь. Бесконечная, безжалостная, но неотвратимо справедливая.

Он сделал шаг. Потом другой.

Шел. Просто шел. Неся в себе не вину. Не раскаяние. А простую, тяжелую, как свинец, истину.

Концом света стал не он. Им стало все человечество, шаг за шагом шедшее к этому годы, века, тысячелетия. А он был лишь тем, кто подвел черту. Тем, кому выпало жить, чтобы помнить. Он был последним зрителем, застрявшим в бесконечном ожидании финала пьесы.

И он должен помнить. Все. До самого конца.

Церковь занятости населения

Утренний звон будильника отец Иов воспринял как личное оскорбление. Сатанинский механизм звонил с металлической инфернальностью, что свойственна только тем устройствам, чья единственная цель существования – прерывать и без того кошмарные сны. Иов, не открывая глаз, прихлопнул тварь точным ударом ладони.

Вставать приходилось затемно. Влажный, кислый холод церковного общежития въедался в кости и заставлял зубы стучать не хуже кастаньет. Он зажег керосиновую лампу – электричество в Приходе отключили еще на прошлой неделе за «неуплату и утрату коммерческого интереса». Кабель перерезали и перебросили на питание соседнего торгового центра, на крыше которого теперь без конца крутился ослепительный пончик желтого цвета. «Пожрать бы», – подумал Иов, сглотнул слюну.

Отец Иов был священником Церкви Занятости Населения. Но не той, что на центральной площади, с позолотой на толстых свечах. Его церковь ютилась на отшибе, в бывшем цеху по ремонту оргтехники, и пахла не ладаном, а пылью, чернилами и унынием.

Его ряса была потерта на локтях и заляпана чернилами. Нательный знак – стилизованная галочка в квадратике. Молитвенник – «Ежедневный Отчет о Трудоустройстве Паствы» (Форма № 198/6-РВ).

Он спустился в неф, он же – зал приёма страждущих. Витражи – цветные вырезки из журналов, а вместо алтаря стоял гигантский, пожирающий бумагу копировальный аппарат «Ваалберит», рычащий и мигающий адским красным индикатором «ЛоуТонер». Ропот молитв здесь заменял скрежет его механизмов и тихий плач.

Первая прихожанка уже ждала приёма. Молодая тень с огромными, пустыми от бессонных ночей глазами.

– Батюшка, – прошептала она, заламывая руки. – Мне снова отказали… Снова… Сказали… сказали, что я оверквалифайдная.

Отец Иов тяжело вздохнул и достал из ящика стола тяжелый фолиант – «Свод Догматов и Профстандартов Трудоустройства».

– Дитя моё! – его голос прогремел, как упавшее на бетон жестяное ведро. – Ты вновь впала во грех излишней компетентности! Это тяжкий грех, дитя моё! Немедленно пройди обряд очищения – заполни покаянный лист кеглем 12 и докажи свою лояльность потенциальному работодателю через посты в соцсетях. Соблюдай пост в течение пятнадцати дней. Не меньше!

Девушка всхлипнула, но покорно потянулась за смартфоном, ведь таков был путь искупления греха.

День продолжился вереницей потерянных трудовых душ. Бледный юноша, одержимый демоном Империтием, был направлен на трехлетнюю стажировку в «Жру&Хрю» на должность френч-фраера. Пришла седая женщина, в глазах которой плескались декалитры сокращений, принесла для освящения свое резюме – древние пожелтевшие листы, испещренные карандашными правками.

– Слишком длинно, сестра, – бубнил Иов, пробегая взглядом текст. – Никто не будет вникать в ваши подвиги на ниве делопроизводства, аж с 1985 года. Нужно сократить. Концентрировать свою жизнь в одну единственную страницу. И она должна вопить: «Я идеальный винтик!»

Он с грохотом приложил тяжёлую латунную печать «Рассмотрено. Отказано». Женщина вздрогнула и побрела прочь.

К полудню отец Иов почувствовал, как безумие подбирается к нему, нашептывая на ухо статистику по безработице, пугая круговыми диаграммами ежедневных отчётов и таблицами Excel. Стены церкви будто сжимались, а из щелей в полу поднимался горький туман отчаяния. Он заварил себе чай из валявшегося в ящике стола пакетика, достал засохшее печенье. И когда Иов уже готов был объявить обеденный перерыв, в церкви появился Он.

Не человек. Сущность в безупречном чёрном костюме. На носу очки – два мёртвых прозрачных экрана. Холодная идеально-страшная нечеловеческая улыбка. От него пахло дорогим одеколоном и ледяным кондиционированным воздухом.

– Владыка Рекрутер, – кряхтя, поднялся и поклонился Иов.

– Отец Иов, – голос Рекрутера был похож на голос автоответчика. – Показатели по трудоустройству паствы падают. Квота не выполнена, и Вам это известно. В чём дело?

– Люди боятся, – попытался возразить Иов. – Работы нет. Только призраки вакансий, дрожащие миражи зарплат.

– Неверная парадигма мышления, – отрезал Рекрутер. – Работа есть всегда. Нужно просто лучше искать. Глубже. Лучше. Продать себя правильно. Знайте, теперь мы внедряем новую благодать – «Оптимизацию кадрового потенциала через добровольный отказ от социального пакета и медицинского обслуживания».

Рекрутер протянул Иову пачку новых бланков. Иов взял их. Бумага была холодной, как лёд, но обжигала пальцы, оставляя на них оттиски букв.

– Донеси до паствы.

– Да свершится воля Рынка Труда, – монотонно произнёс Иов.

– Воистину, Рынок всё отрегулирует, – подтвердил рекрутер и растворился в воздухе, оставив после себя лишь тень.

Вечером отец Иов закрыл церковь. Он сидел в своей келье и смотрел на пачку бумаг, которую нужно было заполнить до утра. Он взял толстую, исписанную до предела «Книгу Отказов» и принялся её листать. Иов разместился на стуле поудобнее и принялся заполнять бесконечные отчёты. Когда лампа погасла, он уже спал, положив голову на стол.

А в нефе, в самой густой тьме, красный глаз «Ваалберита» снова мигнул, сигнализируя об окончании тонера.