Зачем я тебе теперь?

Людмила Шторк-Шива

Зачем я тебе теперь?

Зачем я тебе?

Глава 1

Многим соседям и друзьям казалось, что Андрей родился с улыбкой. Мало кто видел его без обезоруживающей обаятельной улыбки на все красивые и белые «тридцать два», как любила говорить Наталья. Мать и сама не знала, почему у её малыша с первыми проблесками сознания появилась на губах улыбка и словно осветила их дом. Эта улыбка была похожа на отцовскую, но Владимир не часто улыбался, обычно он был серьёзным, озабоченным и часто даже грустным.

Мальчик рос крепким и ловким, любил узнавать всё новое, с радостью учился, хотя деревенская школа очень скоро перестала удовлетворять его любознательный ум. Андрей много читал, но всегда находил время пообщаться с друзьями, побренчать на гитаре песни вечерами, или придумывать какие-то развлекательные игры. Деревенская молодёжь скоро не представляла, чем заняться, если Андрей по какой-то причине не мог выйти из дома вечером.

– Без Андрюхи скучно, – признавались даже те, кто был намного старше его, – хоть он и запарил своим правилами.

У Андрея было не так много условий, при которых он соглашался присутствовать в компании, но для многих они были совсем не простыми. Его бабушка, искренне верующий человек, научила внука, что телу легче будет справиться с отравлением, если человек поест что-то с помойки, чем душе вылечиться от употребления грязных слов. И Андрей уходил из компании, если кто-то начинал материться и после его просьбы прекратить произносить грязные слова, продолжал это делать.

Если бы не удивительная фантазия паренька, его острый ум и веселый нрав, то он мог бы остаться в одиночестве. Но как-то так сложилось, что в младших классах Андрей стал «душой компании» из нескольких детей, с годами компания ребят не только взрослела, но и увеличивались численно. И теперь, когда часть ребят, вместе с Андреем, стали выпускниками, к их компании примкнула большая часть деревенской молодёжи.

Сверстники были во многом похожи на своего «заводилу», они не пили, не курили и не ругались матом, любили подвижные игры, или те, что настроены на сообразительность или юмор, разыгрывали мини сценки и много смеялись. Любители выпивки и ленивые все равно старались находиться недалеко, они предпочитали смотреть, не участвуя.

После окончания школы Андрей поступил в колледж. Он хотел научиться ремонтировать бытовую технику и электронику. Ему нравилось все чинить.

К счастью для всей местной молодёжи, колледж располагался недалеко от деревни и после обеда он уже возвращался домой. После помощи по дому и выполнения заданий, Андрей появлялся на улице, уставший, но как всегда с широкой и ясной улыбкой и с головой, полной всяких веселых затей.

Но пришел день, когда в дом принесли повестку. Это было очень тревожное время!

– Пап, ты же знаешь, что я даже на приставке «стрелялки» не люблю, тем более в жизни, – тихо произнёс Андрей и его лицо стало очень серьёзным, что было непривычным даже для родного отца.

Провожали его, как героя, всей толпой, даже дети пришли к его двору. Старики, что обычно ворчали на молодежь, но на этот раз молчали, глядя на парня с какой-то тихой гордостью. Наталья, его мать, пыталась улыбаться, но глаза её блестели от слёз. Бабушка, стоявшая рядом, крепко сжимала нательный крестик и шептала молитвы, будто пытаясь укрыть внука невидимым щитом. Она надеялась, что внук сохранит листок с молитвой, который она аккуратно упаковала в непромокаемый пакетик. Друзья, привыкшие к его шуткам и затеям, растерянно переглядывались, не зная, как заполнить пустоту, которую Андрей оставлял за собой.

– Вернёшься, Андрюха, и сразу за гитару, слышишь? – крикнул кто-то из толпы, и все засмеялись, но смех вышел натянутым, как струна, готовая лопнуть.

Андрей, как всегда, улыбался. Его белозубая улыбка, казалось, была сильнее грусти, сильнее страха. Он обнял мать, бабушку, пожал руки друзьям и, подхватив рюкзак, шагнул к автобусу. Никто тогда ещё не знал, что его отправят не в обычную часть, а в место, где война была не просто словом из новостей, а реальностью, пахнущей порохом, потом и кровью.

В «горячей точке» Андрей оказался неожиданно даже для себя. Часть, в которую он попал после учебки, неожиданно перебросили на передовую. Когда он впервые услышал приказ, его сердце сжалось, но улыбка, как всегда, осталась на лице. Он не знал, как объяснить это самому себе, но что-то внутри подсказывало: даже здесь, среди хаоса и страха, ему очень нужно остаться собой.

Сослуживцы Андрея поначалу смотрели на него с недоверием. «Улыбака» – так его прозвали в первый же день. Кто-то считал, что он просто не понимает, куда попал, другие думали, что это нервное. Но Андрей не менялся. Он помогал таскать ящики с боеприпасами, делился последним куском хлеба, а вечерами, когда выдавалась минутка, доставал из памяти старые деревенские байки и рассказывал их так, что даже угрюмые бывалые бойцы начинали посмеиваться.

– Ты что, парень, не боишься совсем? – спросил его однажды хмурый капитан с усталыми глазами.

– Боюсь, – честно ответил Андрей, глядя куда-то вдаль. – Только страх – он как грязное слово. Если ему поддашься, он тебя и затянет, как болото за нашей деревней. А я так не хочу.

Капитан промолчал, но с того дня стал приглядываться к Андрею внимательнее.

Война, однако, не спрашивала, чего хочет Андрей. Она накатывала волнами – то затишье, то внезапные обстрелы, то приказы, от которых холодело в груди. Ему выдали оружие, научили стрелять, но каждый раз, когда он брал автомат в руки, его пальцы будто сопротивлялись. Убить? Это слово не укладывалось в его голове. Он видел в людях, даже в тех, кто был по другую сторону, что-то человеческое – страх, боль, надежду. И это делало невозможное ещё более невозможным.

Однажды ночью их часть попала под обстрел. В темноте, среди грохота и криков, Андрей оказался в окопе рядом с раненым товарищем. Парень, чуть старше его, стонал, зажимая рану на плече. Андрей, не раздумывая, разорвал свою футболку, перевязал его, как мог, и, подхватив под мышки, потащил к укрытию. Пули свистели над головой, но он не останавливался. Улыбка, правда, на этот раз исчезла – её место заняла сосредоточенность, будто он решал самую сложную задачу в своей жизни.

– Живи, брат, живи, – шептал он, пока тащил товарища, – ты должен выжить!

Когда всё стихло, командир, тот самый хмурый капитан, подошёл к Андрею и положил руку на плечо.

– Ты сегодня не стрелял, – сказал он, глядя ему в глаза. – Но ты спас товарища. Это тоже война. Но ты не можешь пройти её, не сделав ни одного выстрела. Не думай, что сможешь остаться здесь «белоручкой». Иначе попадёшь под трибунал.

Андрей кивнул, но внутри него что-то надломилось. Он понял, что война – это не только выстрелы и смерть. Это выбор. И он должен выбрать свой путь. Где-то глубоко в душе он уже сделал этот выбор, даже если никто, кроме него самого, не мог до конца его понять. И сердце парня невольно сжималось в преддверии неминуемой беды. И всё же он знал, что не сможет выстрелить в живого человека, даже если при этом придётся попрощаться с собственной жизнью.

Здесь, в этой «мясорубке» его доброта и чуткость казались слабостью и Андрей, присев рядом с походной палаткой, пользуясь коротким затишьем в бою, глядя на алеющий закат, думал:

«Наверное я слишком слаб, чтобы выжить в этом безумном мире».

Когда он за всеми повторял слова присяги, всё выглядело совсем иначе, высокопарно и красиво. Но здесь, среди пуль, запаха крови, мочи и пота патриотизм и красивые слова куда-то исчезли. Осталась лишь боль, ненависть, матерщина и страх. Люди казались помесью животного и машины для убийств. И в этом новом ужасном мире Андрей не видел себе места.

Раньше он слышал слова бабушки о Боге, свете и доброте, и даже сколько-то прислушивался к ним, уверенный в том, что бабушка мудрее многих, и к её словам стоит прислушаться. Но столкнувшись с уродливым ликом войны он не понимал, куда и как можно «приставить» те заповеди, которым учила его она? Здесь все добрые наставления казались неуместными и даже опасными. Но Андрей также ясно понимал, что если перешагнёт в себе эту черту, то уже никогда не станет прежним и, невольно внутренне сжимаясь от ужаса, он осознал, что не сможет убить, а значит, должен сам приготовиться к смерти. А жить хотелось, очень хотелось!

Невольно вспомнились девчонки, смеющиеся, манящие. Андрей послушался наставления бабушки и решил не заводить серьёзных отношений до армии, и сейчас мысленно простился с девушками, со всеми вместе.

«Хорошо, что ни одна из них не будет плакать из-за разрушенной мечты и несостоявшихся обещаний, – мысленно вздохнул он. – Живите, любите. Но, наверное, уже без меня. Вряд ли я вернусь после следующего боя».

Его рука невольно прижала к груди листочек, написанный бабушкой и заботливо запакованный в непромокаемый полиэтиленовый пакетик.

– Это Псалом, – пояснила она, передавая внуку. – Его в народе называют «Живый в помощи». Читай его. Но даже если не станешь читать, положи в нагрудный карман, я верю, что эта молитва сбережёт тебя от беды.

Андрей до сих пор так и не прочел текст бабушкиного подарка, но сохранил его, будто амулет.

– Бабуль, – едва слышно произнёс он. – Спасибо тебе за доброту. Но мы, скорее всего уже не увидимся и никакие молитвы не помогут. Здесь другой мир, в котором нет места таким как я. Поэтому я очень надеюсь, что ты окажешься права в том, что есть мир, в котором царствует добро и, может по твоим молитвам я все же увижу его, и попаду туда. Мне бы очень хотелось!

Мысленно он попрощался не только с бабушкой и родителями, но также с младшей сестрёнкой и всеми друзьями. Было страшно. Очень страшно! Но другого выхода он просто не видел. Время вспять не вернёшь, чуда не случилось, и он попал служить именно сюда в лапы смерти.

В этом бою наступления не получилось. Враг покрыл все их расположение огнём. Андрей выносил друзей из окопа, жалея, что раньше не попросился в санитары. Ему казалось, что этот путь был единственно возможным для него. Но теперь было поздно что-либо менять. И он лишь надеялся, что в тот момент, когда он ваносит товарища из окопа, не поступит приказа о наступлении и его не отдадут под трибунал за то, что он покинул своё место. В этот раз все обошлось. Его отсутствия даже не заметили и только в полевом госпитале увидели новое лицо, без опознавательных знаков на форме.

Ночь прошла тревожно, но тихо.

Глава 2

Перед следующим боем Андрей стоял в стороне, глядя на горизонт, где небо, казалось, сливалось с землёй. Он снова мысленно прощался со всеми: с матерью, чьи тёплые руки до сих пор согревали памятью о детстве и доме; с бабушкой, чей крестик он носил под формой, а бумажку с записанной на ней молитвой, держал в кармане гимнастерки; с друзьями, чьи смех и песни всё ещё звенели в ушах. Он был уверен, что этот бой точно станет для него последним. Не потому, что он видел смерть в каждом выстреле, а потому, что не мог представить, как сам нажмёт на спусковой крючок. Убить – это было против всего, во что он верил и кем был.

Бой начался внезапно. Грохот тяжёлых орудий разорвал утреннюю тишину, и земля задрожала под ногами, словно живая. Приказ о наступлении пришёл, как удар молнии. Солдаты рванулись вперёд, стреляя на ходу, их лица были искажены смесью страха и злости. На некоторых лицах видна была решимость отчаяния. Андрей бежал вместе с ними, но его автомат молчал. В голове билась одна мысль:

«Скоро всё закончится».

Смерть казалась такой близкой, почти осязаемой, как жаркое летнее солнце, что пекло затылок.

Вокруг расстилалась природа, которая, казалось, жила своей жизнью, равнодушная к человеческой бойне. Лето было в самом разгаре: зелёные перелески, окружавшие поле, колыхались под лёгким ветром, а высокая трава, местами примятая танками, всё ещё хранила яркость изумрудного цвета. Где-то вдали щебетали птицы, их голоса тонули в рёве выстрелов, но Андрей всё равно их слышал – как напоминание о доме, о тех вечерах, когда он бренчал на гитаре у костра. Кусты шиповника, усыпанные мелкими еще зелеными ягодами, мелькали по краям тропы, а над головой простиралось небо, такое чистое и синее, что казалось кощунственным проливать кровь под ним.

Рядом с Андреем бежал новобранец, деревенский паренёк по имени Серёга. Его лицо было бледным, глаза – широко раскрытыми от ужаса. Он стрелял почти наугад, не целясь, словно надеялся, что пули сами найдут цель. Андрей видел его страх, но не мог ничего сказать – слова застревали в горле. Они вместе перепрыгнули через земляной вал, но Андрей споткнулся, и его тело, словно подкошенное, покатилось вниз, в окоп. Серёга рухнул рядом, задыхаясь и дрожа.

Рядом спустился в окоп еще один однополчанин. Андрей попытался встать, но в этот момент его взгляд поймал движение в нескольких метрах. Вражеский солдат, весь в грязи, поднимался с земли, его автомат уже смотрел в их сторону. Серёга закричал – пронзительно, почти по-детски. Враг повернулся, готовясь выстрелить. В этот миг время, казалось, замедлилось. Андрей услышал чей-то крик:

– Граната!

Он увидел, как что-то маленькое и тёмное упало неподалёку, в грязь окопа.

Андрей не думал. Не было времени на размышления, на страх, на сомнения. Что-то глубже инстинкта, что-то, чему научила его бабушка, заставило его действовать. Андрей встал во весь рост, повернулся спиной к тому месту, где лежала граната, и раскинул руки, словно пытаясь заслонить собой Серёгу и других, кто был рядом. Он не знал, зачем он это делает, не знал, хватит ли его тела, чтобы остановить осколки. Он просто сделал.

Взрыв разорвал воздух. Ударная волна швырнула Андрея на землю, и мир вокруг погас, как свеча на ветру. Больше он ничего не помнил.

Когда Андрей открыл глаза, он не сразу понял, что жив. Голова гудела, в ушах звенело, а тело казалось чужим. Над ним склонился Серёга, лицо которого было покрыто грязью и слезами.

– Ты жив, Андрюха, жив! – повторял он, будто сам не верил.

Окоп вокруг был усеян осколками, а воздух всё ещё пах гарью. Где-то вдали продолжали греметь выстрелы, но здесь, в этом маленьком клочке земли, было тихо. Вражеский солдат лежал недалеко без движения. Непонятно было, от кого прилетела граната, от своих или от чужих? Но смерти нет разницы, кто и кого хотел убить. Она не знает своих или чужих, продолжая свою жатву.

Взрыв гранаты разорвал не только воздух, но и жизнь Андрея. Осколочная граната, словно безжалостный хищник, впилась в его тело десятками раскалённых когтей. Его спина, ещё мгновение назад защищавшая товарищей, превратилась в кровавое месиво, усеянное осколками. Один из них, самый коварный, пробил позвоночник, и нижняя часть тела Андрея онемела, словно её отрезали от него навсегда. Лежа на земле он не чувствовал ничего, кроме жгучей боли в спине и странной, пугающей пустоты ниже пояса.

Солдат, последним оказавшийся в окопе, медленно встал с земли, осматривая себя. Он был цел. Серёга, тот самый новобранец, также получил ранение – несколько осколков порвали гимнастерку и по ткани разливались пятна крови. Он закричал, позвав на помощь, его голос дрожал от ужаса и надежды. Санитары появились быстро, их силуэты мелькали в дыму, как тени. Они подхватили Андрея и Серёгу, торопливо перетаскивая их через поле, где всё ещё шёл бой. Летний воздух, пропитанный запахом травы, пороха и еще чем-то непонятным, сладковато-противным, вызывающим тошноту, казался Андрею далёким, словно он уже не принадлежал этому миру. Птицы молчали, и даже солнце, такое яркое утром, теперь скрылось за пеленой дыма.

В санчасти было тесно и шумно. Раненые стонали, врачи переговаривались короткими, отрывистыми фразами. Андрея уложили на носилки, лицом вниз, потому что спина была изрешечена осколками, которые врачам предстояло вынуть. Его лицо было бледным, но глаза – живыми, хоть и затуманенными болью. Серёга, сидя рядом, держал его за руку, словно боялся, что Андрей исчезнет, если тот отпустит.

– Ты меня спас, Андрюха, – повторял он, глотая слёзы. – Ты меня спас…

Андрей молчал. Он не мог говорить – не потому, что не хотел, а потому, что слова казались такими мелкими перед тем, что он чувствовал. Боль в спине пульсировала, но хуже было другое – пустота. Он попытался пошевелить ногами, но они не слушались, как чужие. Впервые за долгое время его улыбка исчезла, сменившись чем-то новым – не страхом, а каким-то глубоким, почти священным осознанием. Он сделал то, что должен был. Но какой ценой? И что было впереди?

И все же Андрей понимал, что готовился к смерти, но остался живым и сейчас это было главным.

Врач, осматривавший его, нахмурился, пробормотав что-то о позвоночнике и срочной операции. Андрей слышал только обрывки: «осколки», «нервы», «паралич». Каждое слово падало, как камень, но он не плакал. Не потому, что был сильным, а потому, что в нём всё ещё жила та искра, которую зажгла его бабушка: вера в то, что даже в темноте можно найти свет.

Серёге уже сделали перевязку. Его ранение оказалось лёгким. Он всё ещё был рядом, не отходил. Он рассказывал всем, как Андрей встал во весь рост, как раскинул руки, словно ангел, закрывая их от смерти.

– Ты ненормальный, Андрюха, – говорил он, пытаясь улыбнуться. – Но без тебя я бы уже не дышал.

Андрей слабо кивнул, его губы дрогнули, пытаясь сложиться в привычную улыбку, но боль была сильнее. Он закрыл глаза, и перед ним мелькнули картины: деревенский дом, мать, смеющиеся друзья, гитара у костра, перелески, где он бегал мальчишкой. Он не знал, увидит ли всё это снова, но знал одно: даже если его тело сломано, его душа осталась цела, он не убил, а сохранил товарищам жизнь. Ведь жизнь – это самое ценное в мире.

В тот вечер, пока санитары готовили Андрея к эвакуации в госпиталь, Серёга, узнав, что Андрея переводят в центральный госпиталь, потому что ему предстоит сложная операция, попросил у Андрея домашний адрес. Позже Сергей написал короткое письмо матери Андрея. Он не знал, как подобрать слова, но написал честно:

«Ваш сын – герой. Он спас меня. И он всё ещё улыбается, даже сейчас».

Перед отправкой в центральный госпиталь медсестра, молодая девушка с усталыми глазами, молча положила рядом с Андреем его вещи. Наручные часы с потёртым ремешком, худенькое портмоне, в котором лежала сложенная фотография, с которой смотрели отец с матерью и младшей сестрой, и герметичный полиэтиленовый пакет, весь испачканный засохшей кровью. Внутри пакета виднелся листок с аккуратно переписанным 90-м Псалмом – слова, которые бабушка дала ему перед уходом в армию, словно оберег. Кровь пропитала края пакета, но текст остался нетронутым, будто сама бумага отказывалась сдаваться.

– Что, не спасла тебя твоя молитва? – резко бросил парень, лежавший на соседней койке. Его голос был пропитан горечью, а глаза – злостью, направленной на весь мир. – Очень показательно: твой «талисман» в твоей крови.

Андрей повернул голову, насколько позволяла боль, и посмотрел на соседа. Его губы дрогнули, пытаясь сложиться в улыбку – слабую, но всё ещё живую.

– Ошибаешься, – тихо произнёс он. – Спасла. Ещё как спасла.

Он не стал объяснять. Не было сил, да и слов, чтобы передать, что он чувствовал. Для Андрея этот листок, пропитанный его кровью, был не просто бумагой. Это была ниточка, связывающая его с домом, с бабушкиной верой, с самим собой. Он знал: он жив и теперь не должен будет учиться убивать. И этого было достаточно.

Операция длилась долгие часы. Врачи, с лицами, скрытыми масками, боролись за каждый нерв, за каждый шанс вернуть Андрею его тело. Они удалили осколки, зашили рваные раны, но тот, что пробил позвоночник, нанёс тяжёлую рану. Врачи сшили и закрепили что могли, но не могли дать никаких гарантий на восстановление двигательных функций.

Спина и тыльная часть рук и ног Андрея теперь были картой шрамов – резаных, колотых, неровных. Один шрам, тот, что пересёк позвоночник, ничем не выделялся среди остальных. И всё же именно он отнял у него ноги.

Когда Андрей очнулся от наркоза, свет в палате казался слишком ярким, режущим глаза. Хирург, крепкий мужчина с сединой на висках, смотрел на него с сочувствием, но говорил прямо:

– Мы сделали всё, что могли. Но я не могу дать никаких гарантий, что ты снова будешь ходить. Тебе стоит готовиться к жизни на инвалидном кресле.

Андрей молчал. В этот момент ему показалось, что свет в палате погас, хотя лампы продолжали гореть. Мрак и отчаяние накрыли его, как волна, тяжёлая, вязкая, холодная. Перед глазами вспыхнули образы родной деревни: пыльная дорога, ведущая к дому, старое крыльцо с высокими ступенями, луг за околицей, где он бегал с друзьями. Как он спустится с того крыльца на коляске? Как пройдёт по неровной тропинке к реке? Всё, что было его жизнью, вдруг стало далёким, почти недостижимым.

Врач ушел, давая возможность обдумать всё, что он сказал. Андрей помнил его сообщение о реабилитационном центре и дальнейшем лечении, но сейчас главным был факт, что всё это не подразумевало возможности встать на свои ноги. Ведь даже для того, чтобы подняться с кровати и сесть в инвалидное кресло, нужно было пройти курс лечения и много трудиться.

Андрей закрыл глаза, и в памяти всплыл голос бабушки, читающей тот самый Псалом:

«Не убоишься ужасов в ночи, ни стрелы, летящей днём…» Но сейчас эти слова казались пустыми. Он не боялся стрел, он их принял. Но что делать с этой новой реальностью, где его тело больше не слушалось его воли?

И всё же, где-то в глубине души, под этим мраком, теплилась искра. Та самая, что заставляла его улыбаться даже в окопе, под обстрелом. Андрей открыл глаза и посмотрел на свои вещи, лежащие рядом. Пакет с Псалмом всё ещё был там, в пятнах крови, но живой, как и он сам. Он протянул руку, медленно, преодолевая боль, и коснулся его пальцами.

– Спасла, – прошептал он, словно обращаясь к самому себе. – И ещё спасёт.

Но дни сменялись днями, а он всё также ощущал боль при каждом вздохе и это выматывало. Перспектива жизни инвалида, запертого в своей комнате на всю оставшуюся жизнь, отнимала последние силы и желание бороться.

В палате было тихо, только где-то вдали слышались шаги медсестёр и приглушённые голоса. Андрей не знал, что ждёт его впереди – ни в госпитале, ни дома, ни в этой новой жизни, где он, возможно, никогда не сможет встать. И всё же он знал одно: он не сдастся, потому что милая бабушка верила, и он не мог её разочаровать. Но куда теперь двигаться, к чему стремиться? Конечно, та упрямая решимость, которая пришла на смену искренней вере в прекрасное будущее, могла поддерживать его, но надолго ли её хватит? И даже решение не разочаровать любимую бабушку и свою семью, все чаще казалась бессмысленным.

До призыва вера для Андрея была чем-то далёким, почти чужим. Он любил бабушку, её тихие молитвы, её крестик, который она надевала ему на шею, но считал, что её веры хватит на всех. Её тёплая, непоколебимая убеждённость казалась солнцем, которое освещает весь дом. Казалось, что она может заменить веру матери, отца, младшей сестрёнки Маши и его самого. Андрею казалось, что он может просто греться в этом свете, не зажигая своего собственного. Но война, этот ад, который люди создали на земле, и себе, и своим ближним, показал ему, что без личной веры не выжить. В окопах, под свист пуль, он начал мысленно молиться – неумело, неуверенно, цепляясь за слова Псалма, который звучал в его памяти голосом бабушки, фрагментами, иногда почти не связанными друг с другом. Но эти слова были как спасательный круг в бушующем море.

Теперь, прикованный к больничной койке, Андрей понял, что его вера была слишком хрупкой, без корней. Она не выдержала удара, как и его позвоночник. Лёжа в палате, он смотрел в окно, но избегал поднимать взгляд к небу. Небо, такое чистое и бесконечное, казалось ему теперь насмешкой – слишком далёким, слишком равнодушным. Вместо этого он смотрел вниз, на тротуар перед госпиталем. Люди спешили по своим делам: кто-то нёс сумку с продуктами, кто-то разговаривал по телефону, кто-то просто шёл, глубоко задумавшись. Андрей смотрел на их ноги – уверенные, быстрые, живые – и чувствовал, как в груди закипает зависть. Они шли, не задумываясь о каждом шаге, не зная, какое это счастье, передвигаться на собственных ногах и дышать, не ощущая боли при каждом вздохе. Он завидовал их обыденности, их свободе, их невинной спешке. Каждый прохожий был для него напоминанием о том, что он потерял.

Отчаяние накатывало волнами, тяжёлыми и вязкими, как смола. Сейчас он пытался вспомнить слова Псалма, но они растворялись в пустоте. Листок с молитвой лежал рядом, в пакете, всё ещё испачканном засохшей кровью, но Андрей не решался взять его в руки. Ему казалось, что он предал эту веру, или вера предала его? – сложно было разобраться. Раньше он был уверен, что именно эта молитва, подкреплённая верой бабушки, спасла его на поле боя и сохранила от того выбора, которого он так страшился. Но теперь вдруг показалось, что совсем не спасла, а напротив, искалечила его тело и всю его жизнь. Он был жив, но какой ценой? Жизнь на коляске, в деревне, где даже крыльцо станет непреодолимой стеной, сейчас казалась ему хуже смерти.