Рапунцель выбирает

Алина Африка

Рапунцель выбирает

Башня, в которой я жила с тех пор, как себя помню, представляла собой, за неимением лучшего описания, гротескное строение. Как змея, приготовившаяся к броску, она изгибалась во все стороны, имела хаотичные сужения и расширения, и упиралась острием крыши в самое небо. Когда я смотрела вниз из окна своей комнаты, то открывавшийся вид неизменно восхищал и ужасал меня одновременно. Казалось, всё это нагромождение старых, покрытых мхом и плесенью камней уже давным-давно должно было рухнуть и убить нас, но башня стояла непоколебимо, и никогда в своей жизни я не чувствовала опасности, находясь здесь.

Картины на стенах висели классические, в основном Айвазовский и Тёрнер, но также было до удивительного много произведений, которых я не знала и не хотела узнавать. Всех их объединяла вода. Виктория очень любила море, хоть и признавалась, что никогда на нём не была и не стремится к этому. Единственными исключениями из её коллекции были разномастные смешные натюрморты на кухне и одна-единственная картина, висевшая в комнате самой Виктории, напротив её кровати, застеленной черными простынями.

Свежесть и прохлада утреннего воздуха подсказали мне, что её нет в башне. Раз в несколько дней Виктория уходила, чтобы пополнить запасы еды и послушать новости среди обычных людей. Я тихо ступала босыми ногами по коридорам, части которого были застелены выцветшими коврами. Но больше мне нравилось проходить по местам, где только камень холодил мне ноги. Винтажные керамические кашпо с зелёными тенелюбивыми растениями стояли везде, где пол был достаточно горизонтальным, чтобы не ехать с него. Тени и солнечные свет сменяли друг друга в ритуальном узоре, и только тишина была моей спутницей на высоте, где не летали птицы и не обитали другие животные.

Комната Виктории была просторной и чистой, окна распахнуты настежь. Она не сильно отличалась от моих покоев, но почему-то только здесь меня наполняло особенное чувство умиротворения, тепла и тихой радости. Будто вся башня была пронизана невидимыми линиями, которые сходились у её кровати и образовывали магическое пересечение, от которого исходила сила. Это место мне было безмерно дорого.

Я залезла на кровать вместе с ногами и укрыла замерзшие ступни подолом своего простого сиреневого платья. Пахло её духами, пронизывающими как удар ножа, но приятными. Богатый черный балдахин, светлые стены с узором из роз, напольное зеркало в резной раме и, наконец, картина прямо напротив моих глаз. Это была «Зима» Эндрю Уайета. Всё, что на ней было изображено, это грязно-коричневый холм, с которого сбегает юноша в черной одежде, и абсолютный минимум деталей: узкая полоска серого неба, отпечатки колес на земле, пара пятен снега и забор в верхнем левом углу. Но я могла рассматривать эту композицию часами. Иногда, закрывая глаза перед сном, на обратной стороне своих век я видела отпечаток этой картины. Мальчишка был похож на ворону, летящую вниз на всей скорости, и даже я сама, никогда не ступавшая на землю, чувствовала, будто бегу, подгоняемая гравитацией, в попытках не покатиться кубарем. Сепия и пустота, холодный воздух и абсолютное одиночество. От картины пахло смертью и тишиной, и для меня не было ничего более завлекающего, чем сочетание этих двух ароматов.