АпокАриф 3

Виктор Казарцев

АпокАриф 3

Глава 1

Дорогой читатель,

Перед тобой, третья, и, быть может, самая неожиданная глава нашего общего расследования. Когда я начинал первую поэму об Иуде, я думал, что выскажу наболевшее в первой поэме, и замолчу. Даже не было мыслей, что-то добавлять, и АпокАрифа не было. Я искренне верил, что одной исповеди будет достаточно, чтобы исчерпать эту боль, эту жажду справедливости для самого, как оказалось, оклеветанного человека в истории, и что этой поэмы более чем достаточно.

Но история, живой организм. Она не отпускает так просто.

Образ Иуды, которому я попытался дать голос, начал отзываться эхом в других сердцах, в сердцах тех, кто его судил. Моё сознание, как кинолента, принялось прокручивать другие сцены. В начале просто была мысль, полёт мысли, но потом мысль стала уводить меня дальше, углублять в события, и того их три поэмы про Иуду Искариота. Альтернативные версии, хотя больше как притчи и фантазии, в которых я рассматривал и расширял образ, который раскрывался с каждым разом всё шире и шире. Я совершенно случайно напал на эту идею, на этот путь, который я вообще не ожидал. Образ Иуды… я никогда о нём не думал, никогда он меня не интересовал. Я думал, что это всё, и моя идея грандиозная поэма закончена, больше мне думать не о чем, мне не надо больше вникать, и этого более чем достаточно для меня. Это было восторгом и логичным завершением.

Хотя, я думал так, но многие моменты начинали как бы сами воспроизводиться в мозгу, и я начинаю их видеть – и для меня это самое главное и важное. Они как будто интуитивно во мне вот так открываются. И дальше я вижу, что главный персонаж у нас Пётр остаётся… Ну и всё. Его меч точка отсчёта. И АпокАриф-2 – это самое полное завершение, дальше некуда. И потом я лежу и думаю о том, что, может быть, описать совершенно другую версию, про то, когда Иисус родился, про Крестителя, вообще сменить фокус с Иуды на Иоанна Крестителя, на какого-то другого персонажа.

И я не смог этого сделать. Можно было, и это бы меня самого немного излечило, потому что, описывая, я много психологически и душевно пострадал, описывая всё это. Описывая самого гадкого и самого подлого человека на земле. Присутствовал в состоянии монража и тремора. Не от того, что я действовал против совести, а от того, что я описывал самое сложное, то, что я нигде этого не слышал, и приходилось как бы прокладывать путь самому. Поэтому очень хотел писать про родителей Иоанна Крестителя, потому что их образ, его родителей, был очень близок мне, я видел этот образ в своей бабушке и дедушке. Я думал очень тонко подойти к этому моменту, описать их возможные диалоги, их кротость и их смирение перед Господом или Марию с Иосифом, их отношения, и великую веру их и посвящение. И я думал: вот, Иоанн Креститель… И потом опять Иоанн. И вот появляется, опять всплывает этот образ. Опять Иоанн. Я понял, что мне нужно ещё доработать с Иоанном. Стал рассуждать: ведь он, самый главный обвинитель, по большему счёту, Иуды. И я уже до этого представлял ситуацию, где у них произошла такая словесная потасовка, что ли, своего рода, с этим миром? И, углубившись туда, я сразу почувствовал, в чём проблема была. Я её прямо чувствовал внутри, я её прямо видел, как они между собой спорят, и их пылкое состояние… И это главное. Их состояние. И это всего лишь фантазия, и к тому, что такого нигде нет в Библии, там всё описано просто и понятно. А моя, как бы возможность… Я просто описываю.

Сцену в Вифании, где густой, душный аромат дорогого нарда смешался с запахом человеческой ревности. Сцену в Гефсимании, где тревожный свет факелов выхватил из тьмы не только фигуру предателя, но и испуганное лицо юноши, который первым бросился прочь – и навеки застыл в этом бегстве своей памяти.

Дальше я пытался уйти. Я лежал и думал: «Хватит сочинений и фантазий. Опиши-ка лучше рождение Иоанна Крестителя, его родителей – этих тихих, кротких героев веры, чьё послушание напоминает мне моих предков». Я жаждал этого света, этой чистоты, чтобы исцелить душу, ведь это сложно распупутать абсурдный клубок, нужно много усидчивости и терпения.

Но история упрямо указывала перстом на другого Иоанна. На того, кто остался. На Любимого ученика. На возможно второго главного апостола.