Хранительница Вечного леса

Надежда Соколова

Хранительница Вечного леса

Глава 1

Ранняя осень в лесу – это не увядание, а перевоплощение. Она входит не спеша, крадучись, оставляя свои приметы то тут, то там, словно пробуя кисть на палитре. Ещё вовсю зелены могучие дубы и упрямые ели, ещё по-летнему кукует где-то в чаще последний забывший время кукушонок, но воздух уже другой. Он густой, прозрачный и прохладный. Вдыхаешь его – и кажется, будто пьешь ледяной ключевой воды, такой он чистый и хмельной.

Солнечный свет, уже не жгучий, а ласковый и бархатный, пробивается сквозь начинающий редеть полог листьев. Он ложится на землю золотистыми лоскутами, зажигает рыжие бока мухомора, торчащего из мха, и заставляет сиять, как тончайший фарфор, белые шляпки поганок. В этих солнечных зайчиках кружит рой мошкары – последний, прощальный бал крошечных созданий.

А листья… Они только-только тронуты кистью художника. Ярко-алый кленовый лист лежит на темной тропинке, будто капля крови. Нежно-желтые березовые сережки медленно осыпаются при малейшем дуновении, кружась в немом танце. Еще нет того оглушительного, трагического буйства красок, но уже виден его набросок. Лес замирает в ожидании этого праздника, притихший и задумчивый.

Пахнет сыростью, прелыми листьями, терпкой корой и той особой, ни с чем не сравнимой осенней грустью. Это не запах тления, а запах покоя, мудрого и глубокого. Где-то в траве шуршит мышь, торопливо пополняя свои кладовые. Сорока стрекочет на сосне, будто сплетничает о скорых холодах. Лес живет своей размеренной, уже не летней, а особой, осенней жизнью.

И над всем этим – высокое-высокое небо, ставшее непостижимо далеким и бледным, но таким бесконечно чистым. Сквозь золотистую сетку ветвей оно кажется куполом другого, более холодного и безмятежного мира.

Легкая грусть в эти дни – не от потерь, а от красоты мимолетности. От понимания, что это – лишь короткая, прекрасная пауза, за которой последует пронзительная тишина зимы. Но пока можно сидеть на поваленном стволе, слушая, как по одному обрываются с веток листья, и чувствовать, как что-то вечное и неспешное касается твоего сердца.

Я поднялась со ствола, отряхнула платье от приставших травинок и коры, вздохнула. Да, скоро. Совсем скоро небо затянется сплошной серой пеленой, и начнутся недели холодных, проливных дождей. Придется днями топить печь в своей маленькой избушке-сторожке и тщательно сушить у огня намоченную у входа одежду – грубый плащ из волшебной, отталкивающей воду шерсти местных овец и простые, но прочные сапоги из бычьей кожи (как уверял торговец, хотя я подозреваю, что это была просто очень старая и толстая кожа подземного ящера).

А потом придет зима с ее белоснежными, немыми сугробами и лютыми морозами, уже вторая в этом странном, непонятном, магическом мире. Мире, в который я попала без малейшего спроса и согласия, просто оступившись по пути на работу в гололед.

Простая секретарша на Земле, я работала в небольшой строительной компании, где главной магией было уговорить курьера привезти кофе побыстрее и найти потерявшийся счет в груде бумаг. Здесь же я внезапно стала Хранительницей Вечного Леса, «главных легких Ардении», как поведал мне суровый леший в первую нашу встречу, вывалив мне на руки связку скрипучих ключей от Невидимых Врат и свиток с Заповедями.

Мои «секретарские» навыки неожиданно пригодились: я аккуратно вела учет распустившимся волшебным цветам, отмечала на самодельной карте старые деревья, требующие особой защиты, и даже пыталась систематизировать капризный график цветения поющих ландышей. Леший, приходивший раз в полнолуние, хмурился, просматривая мои записи, бормотал что-то под нос, но таблицы не отвергал.

Я потянулась и посмотрела на свои руки. Вместо привычного маникюра под «кофе с молоком» – мелкие царапины, въевшийся в кожу сок хвои и легкий серебристый налет от утренней росы, что на этой почве обладала живительными свойствами. На ногах – неудобные, но такие родные офисные туфли на каблуке, которые я никак не могла заставить себя выбросить, а вместо них – мягкие сапоги из того самого «ящера».

Еще один лист, ярко-желтый, как лимонная карамель, плавно спланировал и сел мне на плечо, словно пытаясь утешить. Я смахнула его с улыбкой. Да, здесь не было кофе-машины, интернета и надоедливого, но такого родного босса. Но здесь был тихий шепот листвы, отвечающей на твои мысли, сладкий вкус воздуха, от которого кружилась голова, и чувство странной, немыслимой ответственности.

Этот лес был мне не родным, но он стал моим домом. И его осенняя грусть была теперь и моей грустью. Но в ней не было тоски. Была лишь тихая, светлая печаль о быстротечности всего сущего – и на Земле, и здесь.

Глава 2

За этими мыслями я неспешно дошла до своего домика в самой глухой чаще, где переплелись корни столетних елей и стелился вечный туман. С виду он был больше похож на грубоватую, но ухоженную избушку дровосека: низкая, крытая темным драньем, с одним закопченным окошком. Но это была лишь обманчивая личина, маскировка для случайных путников, которых здесь, к счастью, почти не бывало.

Я толкнула дубовую дверь с простой железной скобой вместо ручки и перешагнула порог. И как всегда, меня на мгновение охватило легкое головокружение от перехода. Снаружи – тесная хижина, внутри – просторные, уютные хоромы. Свернутое пространство, как объяснил мне когда-то леший, ворочая своим мохнатым затылком. «Лесная магия, девица, древняя. Место внутри больше, чем снаружи. Привыкай». Я не просто привыкла – я обожала это. Благодаря этой магии я могла обустроить себе целую квартиру с гостиной, спальней и даже маленьким кабинетом с полками, уставленными странными здешними трактатами и… парой любимых книг, чудом оказавшихся в моей сумке в тот день.

В нос ударил божественный букет ароматов: только что испеченный хлеб на закваске из лесных трав, тушеные с кореньями грибы и что-то сладкое, вероятно, пирог с брусникой. Моя домовушка Агата, маленькая, кругленькая и вечно в движении, не просто любила готовить – она творила на кухне настоящую магию, даже без всяких заклинаний. Ее глазки-бусинки всегда блестели от азарта, когда она вынимала из печи новое творение. Она была существом скрытным и пугливым, обладающим даром мимикрии и ухода в иное измерение дома. При любом стуке в дверь или появлении постороннего (кроме лешего, с которым они связывались странной, ворчливой дружбой) Агата попросту растворялась в воздухе, словно ее и не было.

Но сейчас лешего не было. В доме пахло только едой, сушеными травами и теплым деревом. И была она одна. И рыжий толстый кот Васька, мой единственный земной «багаж», появившийся в этом мире вместе со мной. Он лежал на широкой резной лавке, развалившись на подушке, сшитой специально для него, и лениво умывал лапу.

– Пришла наконец-то, – проворчал он, едва удостоив меня взглядом своих желтых глаз. Он разговаривал. Это было одним из самых странных и приятных сюрпризов этого мира. Здесь он обрел дар речи и не упускал случая им воспользоваться, особенно для критики и требований. – Я уже совсем оголодал. Живот к спине прилип, чистая правда.

– А что, Агата тебя без меня не кормит? – подколола я, с наслаждением скидывая неудобные, но такие дорогие сердцу туфли и усаживаясь на скамью возле массивного дубового стола.

Прямо передо мной из воздуха, с легким хлопком, будто лопнул мыльный пузырь, материализовалась сама Агата в своем вечном бело-сером платочке и переднике. Она расставила на столе дымящиеся миски и глиняную кринку с молоком.

– Обойдется, – отрезала она, сердито хлопая ложкой по столу. – Вон, в подполе мышей полно, не пройти. Пусть сначала свою кошачью работу сделает, а потом угощения требовать будет. Даром, что ли, я пироги с мясом пеку?

– Злые вы обе, – обиделся Васька, отворачиваясь и принимаясь вылизывать уже безупречно чистый бок с таким видом, будто его незаслуженно оскорбили. – Уйду я от вас. В лес. Наймусь к лешему на службу, он меня ценит. Говорил!

– Куда, интересно? – хмыкнула я, наливая себе душистого чая из самовара, который топился тут же, на печи, и был моей особой гордостью. – Ближайшая деревня в пяти километрах от опушки. А до нее еще через пол-леса идти. Или ты мышей боишься, а на волков и тварей лесных уже смелость нашлась?

Васька фыркнул и, сделав вид, что ему совершенно неинтересен разговор, демонстративно уткнулся носом в подушку, продолжая ворчать под нос что-то не очень лестное о нас обеих. Но с места он так и не сдвинулся. А запах свежего пирога уже заполнил всю горницу, смешиваясь с запахом смолы и осени за окном. И это был запах дома. Пусть и такого странного.

Поев до отвала Агатиного пирога с дикой малиной, я ушла в свой кабинет. «Ведьмино гнездо», – как ворчала моя домовушка, косясь на дверь. И она была по-своему права.

Комната была моим настоящим убежищем. Воздух здесь всегда был густым и пряным, пах сушеным чабрецом, полынью и ромашкой. Под самым потолком, перевязанные грубыми нитями, висели пучки трав – зверобой, собранный на летнем солнцепеке, мята с лесной поляны, душица, чей аромат напоминал о самых жарких днях. На полках, аккуратно расставленные по углам, красовались не муляжи, а аккуратно сделанные чучела местных птиц и мелких зверушек – ястреб-перепелятник с остекленевшим взглядом, лиса с оскаленной мордой, несколько пестрых зимородков. Я не охотилась на них – леший приносил мне тех, кто погиб своей смертью, чтобы я могла изучать обитателей леса, знать каждую мышцу, каждое перо.

И посередине, на большом столе из темного, почти черного дерева, стоял главный мой инструмент и гордость – большой стеклянный шар, размером с тыкву. Его я создала сама, неделями собирая утреннюю росу с паутин, плавила на особом огне кварцевый песок из лесного ручья и вкладывала в него каплю собственной силы. Леший с Агатой сначала ахали-охали, кружили вокруг него и делали обережные круги, заявляя, что это «не по-людски» и «баловство одно». Но потом, видя, как я с его помощью отслеживаю распространение порчи на дубраве или ищу заблудившихся крестьян из деревни, привыкли и даже стали относиться с суеверным почтением.

Сейчас шар мерцал тусклым молочным светом, ожидая моего прикосновения. Но вместо него я засела за свои отчеты. Кипа пергамента, гусиное перо и чернила, сделанные из чернильного орешка и сажи. Хозяйка леса должна быть педантичной. Я скрипела пером, заполняя столбцы цифр: сколько деревьев посажено дриадами, сколько саженцев погубил последний ураган, сколько мешков грибов собрали за сезон грибники из деревни. Земная привычка к учету и систематизации оказалась здесь бесценной.