Игра саламандры

В то же время он уже успевает мысленно составить список из семи припаркованных на небольшой площадке машин. Вышло так, что он не знает хозяина лишь одной из них.

На приборном щитке незнакомого авто замечает сложенную газету, прочитывает и запоминает статью в ней, а в салоне усматривает и фиксирует в памяти еще двенадцать предметов, расположенных на сиденьях, дверцах, ковриках и подголовниках. На крыше машины виднеется круглая отметина, уже разъевшая краску кузова. Ага, теперь-то он понял, кто ждет его в кабинете директрисы.

Однако Оливо не догадывается зачем. Если только это не касается той старой истории, что случилась во Франции. Или той, что в Швейцарии.

Маловероятно.

4

Кабинет директрисы – это классический кабинет руководительницы частного сообщества, опекающего приюты, то есть женщины, которая никогда не будет богатой, если только не станет красть или продавать на органы своих подопечных.

Однако дама настолько преисполнена важности от занимаемой директорской должности, что сочла необходимым обзавестись столом под красное дерево еще и для того, чтобы не выглядеть лузером перед воспитателями, которые пишут свои отчеты на письменных столах из «Икеи», подкладывая под их ножки сложенные бумажные салфетки, чтобы не шатались.

Директриса Атраче, женщина лет пятидесяти, жаль говорить это, но абсолютно типичная директриса – от химии на голове до оправы очков. А также, если проследить, спускаясь ниже по фигуре, в твидовом юбочном костюме, с жировым спасательным кругом на талии, в дымчатых чулках и туфлях на низком каблуке.

Рядом с ней на стуле, сбоку от письменного стола под красное дерево, сидит женщина, на вид моложе директрисы.

Ее Оливо никогда не видел.

Женщине точно больше сорока, но ненамного, у нее длинные каштановые волосы по плечи. И ее вполне можно назвать красивой. Мешает только нос, слегка напоминающий боксерский, но в то же время это и достоинство, позволяющее считать ее просто настоящей красавицей.

На ней черная кожаная мотоциклетная куртка нараспашку, из-под которой виднеется слишком легкая, не по сезону блузка. Она одна из тех, кому никогда не бывает холодно, а если и замерзнет, то забывает об этом, потому что ей и без того хватает о чем думать.

– Садись, Оливо, – произносит директриса.

Оливо опускается на единственный стул, находящийся напротив женщин. Гектор остается стоять на шаг позади него, потому что ему некуда сесть.

– Я тебя вызвала, чтобы кое с кем познакомить, – говорит директриса, указывая на женщину, перелистывающую бумаги в папке и не обращающую на них никакого внимания. – Это касается комиссарши…

– Комиссара, – перебивает женщина безобидным, как перочинный ножик, голосом. – Знаю, многие мои подруги-коллеги предпочитают, чтобы их называли в женском роде, но мне без разницы.

– Конечно, – осекается директриса, – это формальности. В общем, Оливо, комиссар полиции Соня Спирлари попросила о встрече с тобой, и мы подумали, что нет причин отказывать ей в этом. Надеюсь, ты со мной согласишься?

Оливо не произносит ни «да», ни «нет», он мучительно теребит заусенец на большом пальце. Кожица у ногтя разрослась и прямо сейчас требует особенно осторожного обращения.

– Привет, Оливо! Давно хотела познакомиться тобой, но думала, может, лучше сначала изучить дело. Я имею в виду, как ты догадываешься, материалы социальных служб, экспертизы, старые полицейские протоколы и те, более ранние – от французской полиции. Швейцарская, однако, нам еще не переслала досье по делу Беллами. Швейцарцы никогда не торопятся. Наверное, ты знаешь это лучше меня, ведь ты жил в Швейцарии?

Оливо укладывает заусенец ровно на то место, откуда выковырял. Слюнявит меж губ кончик указательного пальца и, как кисточкой, увлажняет кожицу около ногтя, результат получается совершенно удовлетворительный. Эпидермис на пальце выглядит нетронутым, словно заусенца там никогда и не было. Улыбается, довольный собой и успешно выполненной работой. Знает, что комиссарша, с этого момента и впредь буду называть ее именно так, скорее всего, воспринимает его улыбку как пофигистскую. Терпение.

– Не волнуйся, Оливо, в твоей карточке и это написано. – Листает личное дело и на второй странице читает: – «Когда он кажется рассеянным и совершенно не интересующимся темой, его внимание в любом случае на максимуме, его склонность составлять логические связи ошеломляющая, способность накапливать данные и многочисленную и сложную информацию сходна с компьютерными возможностями, когда задания делятся между основной памятью и оперативной памятью, то есть кэшем…» – на самом деле я понятия не имею, что это за кэш… – Женщина прерывается, чтобы посмотреть, чем занят сидящий напротив юноша.

Оливо скребет маленькое пятнышко на ногте, на деле оказавшееся всего лишь игрой света.

– Любопытное получается дело, – продолжает женщина, – эксперты оценили тебя как невероятно умного и проницательного человека, но все сданные тобой тесты демонстрируют уровень IQ[24] абсолютно нормальный. Будем откровенны, в семи выполненных тобой тестах на определение умственных способностей ты всегда набирал одинаковое количество баллов – сто два, что соответствует уровню среднего итальянца. Говорят, невозможно, чтобы один человек получал одно и то же количество баллов семь раз. Но у тебя получилось. Понятия не имею, как это тебе удалось, но отныне и впредь буду говорить с тобой, учитывая, что ты способен делать вещи, которые другим не под силу, согласен?

Оливо снова принимается за заусенец и поднимает голову.

– Я бы сказал «нет», – спокойно отвечает он, глядя на окно за спиной комиссарши.

– Что ты имеешь в виду? – интересуется она. – Почему «нет», с чем ты не согласен?

– С тем, о чем вы хотите меня спросить.

– Оливо! – Директриса хватается за подлокотники кресла. – Позволь по крайней мере, чтобы комиссарш… комиссар тебе объяснила. Речь идет не о глупостях, смею тебе заметить. И хоть толика уважения с твоей стороны должна…

Комиссарша Спирлари жестом прерывает ее и улыбается, как бы говоря: «Все в порядке, вы – директриса, но я сама знаю, как мне разговаривать с подростком».

Она снова смотрит на Оливо.

– И как же ты узнал, о чем я хочу тебя спросить? – интересуется.

Оливо тем временем разглядывает воробья, усевшегося на подоконник.

– Вы ему рассказали? – обращается комиссарша Соня Спирлари к Гектору.

– Нет, – отвечает он. – Даже если бы хотел рассказать, я не знаю, о чем речь.

Женщина понимающе кивает головой и снова смотрит на Оливо, который в этот момент знаком подзывает Гектора и просит наклониться к нему. Воспитатель приседает возле него на корточки. Оливо оборачивается и что-то говорит ему на ухо. Гектор соглашается и встает:

– Он заметил след от мигалки на крыше вашего авто и прочел газету на приборной панели, открытую на странице, где рассказывается о деле. В общем, он не хочет выглядеть невежливым, он выслушает.

– Очень приятно. – Комиссарша Спирлари с легкой издевкой изображает поклон. – В таком случае можно немного приоткрыть окно?

Никто не двигается с места, так что подняться приходится директрисе. Стоило ей дотронуться до ручки, как воробей, скакавший по подоконнику, улетел. Оливо знает, комиссарша, как ни в чем не бывало листающая в этот момент его личное дело, специально попросила открыть окно.

– После аварии, в которой погибли твои родители, – продолжает она, – ты оставался в больнице больше года, перенес три операции на голове. Когда вышел оттуда, тебе было девять лет и ты впервые попал в приют, где находился целый год, до десяти лет, после чего тебя передали в приемную семью. Правильно?

Оливо молчит. Он снова занят заусенцем.

– Да, – говорит Гектор.

Комиссарша Соня Спирлари не смотрит на него и продолжает:

– В той семье ты пробыл восемь месяцев. Затем без каких-либо веских оснований, – недостаток социальной адаптации – основание; и не нужно думать, что если два дня не мыться, то дезодорант поможет скрыть это, – ты вернулся в прежний приют, где предотвратил попытку суицида мальчишки из соседней комнаты. Ни воспитатели, ни лечившие парня психологи так и не поняли, что было у него в голове, но ты, в свои одиннадцать лет, заметил, что он уже несколько дней потихоньку собирает разные средства для уборки, чтобы затем отравиться ими. Не имея никаких химических препаратов под рукой и желая снизить риски, ты умудрился разбавить и перемешать их с чем-то, что нашел на кухне или еще бог знает где, вплоть до присыпки от потливости ног. В итоге все же позволил ему выпить эту бурду и позвал воспитателей. Промыли желудок, и мальчишка был спасен. Ты так никогда и не объяснил, почему не предупредил о его намерениях, прежде чем он выпил эту отраву. Но больше попыток суицида парень не делал. Сейчас учится на врача и проходит фельдшерскую практику.

Директриса слегка кашляет. Она явно не в курсе этих подробностей.

– Спустя полгода тебя передали в новую семью. Казалось, все шло замечательно, двое маленьких детей супружеской пары обожали тебя, но ты раскрыл глаза супруге на мужа, который заложил магазин и дом, чтобы избавиться от непосильных игровых долгов, о чем та понятия не имела. Родители расходятся. Женщина хочет, чтобы ты остался с ней и ее детьми, но суд, учитывая вышеизложенные обстоятельства, отказывает ей в этом. Ты возвращаешься в приют, но на этот раз уже в другой. Два месяца живешь там и вдруг исчезаешь непонятным образом. Тревогу поднимают спустя три часа твоего отсутствия, тебя ищут полицейские, карабинеры[25] и спасатели, но бесполезно – ты исчез. По всей вероятности, зная, что случилось ранее с твоим отцом, поисковики проверяют также реки и озера поблизости, но…

– Оливо это все хорошо известно, – перебивает ее Гектор, – да и нам тоже. Так что не понимаю, зачем нужно еще раз повторять.

Комиссарша Спирлари достает из кармана куртки чупа-чупс, разворачивает и кладет в рот.

Теперь Оливо с особым вниманием следит за ее движениями.

– Тебя искали несколько месяцев, – продолжает она, словно Гектор и не встревал. – По телевизору показывали твои фотографии, но ты, казалось, сгинул. Пока в апреле две тысячи тринадцатого, спустя год после исчезновения, в Швейцарии, на границе с Францией, в одном полицейском участке в Валлорбе – муниципалитете, где три тысячи жителей, – не появляется тринадцатилетний мальчишка вместе с израненной и истощенной девочкой с явным психическим расстройством. Полицейские несколько часов выясняют, что это за девочка, – оказывается, Грета Беллами, пропавшая в пятилетнем возрасте три года назад.

Однако, когда кидаются искать парнишку, который ее привел на станцию, с целью узнать, где и как он ее нашел, выясняется, что тот уже ушел. Спустя несколько дней, как только девочка приходит в себя, она рассказывает, что ее похитили и держали в пещере, пока не появился какой-то мальчик и не освободил ее.

Этот мальчик, следовало из рассказа ребенка, носил серую шапочку и коричневые брюки. То же самое подтвердили и полицейские. Пока мальчик и девочка добирались до города, долго шли пешком через лес, он все время молчал, а когда останавливались, чтобы отдохнуть и поспать, девочка слышала, как во сне парнишка разговаривал по-итальянски. Стоило показать полицейским и ребенку фотографии разыскиваемых итальянских подростков примерно того же возраста – местные служащие и девочка опознали Оливо Деперо, пропавшего год назад в районе Новары[26].

Комиссарша Соня Спирлари, пока читала дело, держала за щекой чупа-чупс и теперь уже несколько секунд рассматривает его, выясняя, насколько он уменьшился. Затем смотрит на Оливо, который не сводит глаз с карниза за окном, где еще несколько секунд назад сидела птичка.

– После этого появления, – продолжает комиссарша, – следующие два года никто больше тебя не видел. Ты никогда не рвался объяснить, где и с кем провел это время, что ел, во что одевался и как согревался, жил ли под вымышленным именем или поддерживал с кем-то отношения. Но снова ты объявился в две тысячи пятнадцатом в горных лесах во французском Юре[27].

Полиция уже три года искала двух похищенных братьев – шести и восьми лет. Наиболее вероятной была версия о серийном маньяке, хотя в прессе следователи никогда не озвучивали ее. Рассчитывали лишь когда-нибудь найти тела детей. Но… в октябре две тысячи пятнадцатого дорожный патруль замечает, как из леса выходят трое ребят. Самый старший, тот, что идет впереди, одет в коричневые вельветовые брюки, на голове серая шапочка.

Всех доставляют в больницу. Полиция допрашивает их. Двое младших рассказывают, что их похитили и держали в пещере или шалаше, но воспоминания мальчиков противоречивы и сбивчивы. Единственным вменяемым выглядит подросток лет пятнадцати, которым, к слову, и был ты, – вменяемый, но ни за что не желавший раскрыть, как обнаружил детей. Не сомневаюсь, если ты тогда не рассказал, где и как отыскал мальчишек, то тем более не сделаешь этого и сейчас. Или все-таки расскажешь?

Оливо первый раз смотрит комиссарше в глаза. Они светло-карие с темным ободком и, когда на них падает свет, выглядят бархатистыми. Губы тонкие, а скулы слегка выступающие.

– Я бы сказал «нет», – отвечает он.

– Хорошо, не стану на тебя давить. Еще и потому, что это не в моих интересах. В общем, чтобы покончить с экскурсом в историю, скажем так, в тот раз тебе тоже удалось бы исчезнуть, если бы, пока удирал, ты не попал под машину, водитель которой и привез тебя в город со сломанной ногой. Он сказал, что ты бросился на дорогу, чтобы спасти жабу из-под колес автомобиля, которую он чуть не раздавил.

– Bufo viridis, – произносит Оливо.

– Как-как? – переспрашивает комиссарша.

– Зеленая жаба, – поясняет Гектор. – Животные – его страсть.

– О, как замечательно! – говорит Спирлари, однако по ее лицу не заметно, что она и правда находит это замечательным. – Тогда-то тебя узнали и отправили в Италию с загипсованной ногой. Конец истории. Или, по крайней мере, так говорят документы, но что, несомненно, имеет значение, я уверена: кроме этих известных нам случаев, ты находил и других ребят. Вероятно, так спасал их, что они и не знали, кто был их спасителем. Или же подстраивал все так, чтобы детей находили, – например, оставлял улики, которые помогали полиции выйти на след. Спорю, теперь ждешь, что я спрошу тебя, почему ты все это делал?

Оливо уже некоторое время пристально разглядывает карман куртки женщины. Она замечает это и начинает выяснять, что с ним – с карманом – не так: пятно появилось, порвался или птичка оставила свой след?

– Думаю, Оливо был бы рад, если бы вы угостили его чупа-чупсом, – объясняет Гектор.

Комиссарша Соня Спирлари достает из кармана конфету.

– Это последняя, – говорит она, протягивая Оливо. – Надеюсь, поможет делу.

Оливо не берет конфету до тех пор, пока женщина не догадывается наконец-то положить ее на стол.

Только тогда Оливо протягивает свою худую руку, словно телескопическую удочку, аккуратно подхватывает чупа-чупс, разворачивает и кладет в рот. Смятый фантик засовывает в стакан для карандашей у директрисы на столе. Атраче морщится, глядя на это, но молчит, учитывая щепетильность момента.

– Думаю, ты знаешь, Оливо, что в последние месяцы в Турине пропали две девушки и двое юношей, возраст где-то между пятнадцатью и семнадцатью годами. Они все учились в одном колледже, но на разных специальностях. Об этом происшествии ты прочитал в газете, которую я оставила в машине, ведь так?

Оливо посасывает чупа-чупс.

– Да, – отвечает, – но я по-прежнему сказал бы «нет».

Женщина первый раз непроизвольно, словно что-то надавило ей на веки, опускает глаза. Оливо замечает теперь, что она уже несколько дней не высыпается и маскирует морщины под глазами макияжем, наложенным в спешке и неаккуратно, ведь обычно она не красится и потому так и не научилась пользоваться косметикой. Все это вместе с дезодорантом, с помощью которого она пытается скрыть отсутствие времени и желания принимать душ, говорит о том, что силы ее на исходе.

То же касается и еды: в кабинете воняет китайской жаровней, но директриса – макробиотичка[28], а Гектор любит готовить дома, значит, по всей видимости, запах исходит от комиссарши; очевидно, из-за того, что вот уже несколько месяцев она не питается нормально, хватая на ходу фастфуд, когда уже чувствует, что вот-вот потеряет сознание. Короче, если еще и держится на ногах, то благодаря крепкой комплекции, – которую унаследовала от своих предков-викингов, заядлых драчунов – стенка на стенку – и больших любителей животных жертвоприношений. Не знаю, понятно ли объясняю.

– Дело в том, что мы даже не представляем, кто похитил этих ребят и зачем это сделал, – говорит комиссарша. – Требований о выкупе не поступало, на связь с семьей, прессой или полицией никто не выходил. До сих пор не знаем, живы ли они. Единственное, на что можем надеяться, – это найти и задержать похитителя раньше, чем он выберет новую жертву. Ну, что скажешь? Поможешь нам?

Теперь Оливо Деперо тоже смотрит, насколько уменьшился его чупа-чупс.

Он любит конфеты, в особенности твердые леденцы, круглые или любой другой геометрической формы. Кроме макарон с маслом и пармезаном, ест главным образом еду, которую можно сопоставить с геометрическими фигурами, например романеско, ее называют еще римской капустой[29]. Это фрактал[30], то есть предмет, обладающий гомотетией[31]. Это когда одна большая форма повторяется в абсолютно таком же виде на более низких уровнях. Исходя из геометрического принципа, ему нравятся также некоторые мясные вырезки, горошек, камбала и палтус[32], печеные яблоки с гвоздикой и звездчатый анис[33]. Иногда геометрия создается природой, иногда – руками повара.

– Оливо?

– Угу?

– Я знаю, ты очень любишь книги. Мы поговорили с судьей, ведущим твое дело, и с директором Туринской национальной университетской библиотеки. Если поможешь нам, то для тебя там найдется место архивиста[34] и научного сотрудника. Тебе не нужно будет делать ничего, кроме как целыми днями сидеть в библиотеке и читать любые книги, какие захочешь. Речь идет о древних манускриптах, рукописных изданиях, экспонатах, к которым простые граждане доступа не имеют. Я в курсе, что ты знаешь латинский и другие древние языки, хотя не представляю, как ты их вы…

– Извините, если вмешиваюсь, – перебивает директриса. – Понимаю, что у нас практически чрезвычайная ситуация и что семьи похищенных детей неделями пребывают в неведении о состоянии своих чад, а мы уже несколько месяцев бьемся над тем, чтобы убедить Оливо сдать экзамены за среднюю школу, а затем поступить на первый курс в лицей… Заманивать его тем, что он ни с того ни с сего сможет стать научным сотрудником в национальной библиотеке, – это, знаете ли…

– Вы правы, – говорит комиссарша Соня Спирлари. – Но мы никого не собираемся обманывать.

– Конечно, – ликует директриса: как любая начальница она любит, когда за ней признают правоту.

– Именно поэтому у меня есть официальное приглашение, заверенное директором библиотеки. Речь идет о зачислении его в коллектив в качестве молодого почетного научного сотрудника. Нужные корочки получишь потом, когда уже будешь работать в библиотеке. Что скажешь, Оливо? Мы знаем твои привычки, что любишь делать, а что нет. И про это твое увлечение – подсчитывать, сколько слов сказал за день, – тоже знаем. Уважим все твои требования, хорошо? Теперь скажи мне, что согласен, и я объясню, как будем работать вместе над делом о похищении ребят. Ну же! Каково твое решение?

Оливо крутит во рту чупа-чупс, затем встает и направляется к окну.

Трое в кабинете наблюдают за мальчиком, пока он, почти касаясь носом стекла, разглядывает холм, склоны которого спускаются к поселку, деревья, просыпающиеся от зимней спячки, мелкий дождь, моросящий по спинам прытких лягушек[35], зеленых жаб и других лесных созданий.

Оливо закладывает руки за спину, как делают старики, наблюдая за своими ровесниками, играющими в бочче[36], или дорожными рабочими, орудующими на строительстве трассы.

Гектор знает, что это означает: он уже решил.

И правда, Оливо поворачивается, слегка кланяется и…

– Спасибо за чупа-чупс, – говорит он, – но я по-прежнему говорю «нет».

5

Все происходит очень быстро.

Даже глаза не успел открыть, а уже с пакетом на голове.

Сопротивляться в этой ситуации – только делать себе хуже. В общем, пока Оливо стаскивают с кровати и волокут к двери, он пытается сосредоточиться на происходящем, понять, что может сыграть ему на руку: звуки, запахи, количество вцепившихся в него ладоней, с какой силой они удерживают его и с каким напором толкают.

Первое, что удается оценить: нападавших трое, и на выходе из его комнаты они сразу свернули направо по коридору.

– И не вздумай открывать рот! – приказывает один из похитителей.

Избитая киношная фраза, сказанная с легким колумбийским акцентом, плюс кольцо с черепом, который, он чувствует, впивается ему в ребро, не оставляют сомнений, что один из трех – Пабло. Только он, впрочем, и может отдавать такие нелепые приказы. Во-первых, потому, что Оливо и так все время молчит, а во-вторых, потому, что у него осталось всего семьдесят пять слов и он воспользуется ими, когда сочтет нужным, – подсчет обнуляется в пять утра, а сейчас, должно быть, три. Почему в пять? Мои капризы, мои правила. Не знаю, понятно ли объясняю.

Конечно, можно было бы несколько слов и потратить, чтобы прокричать: «Гектор, Даниела, спасите, меня убивают!» Это было бы благоразумно, ведь несут его вверх по лестнице, ведущей на террасу третьего этажа, – видимо, намереваются сбросить оттуда вниз. Но порой прихоти доводят до смерти чаще, чем неизлечимые хронические болезни.

– Пошевеливайся, дебил! – командует Пабло. Он тащит самую тяжелую часть тела – туловище, в то время как двое других волокут ноги. – «Пошевеливайся» – в каком смысле? Несете меня на руках, словно диван весом в пятьдесят шесть килограммов, с мешком на голове! Ты хоть раз слышал, чтобы мебельные грузчики, когда прут диван на третий этаж, требовали от него: «Пошевеливайся, дебил!»?

В этот момент обоняние Оливо четко улавливает смешанный запах сигарет «Кэмел» и дешевого геля для волос. Галуа! Ведь это он держит его за правую ногу, в то время как третий… Мунджу?

Нет, руки слишком маленькие, нерешительные и слабые. Точно не он.

И потом Мунджу вырубил бы его еще в кровати и сам понес бы на плече, как подбитого кролика. Уж не говоря о том, что от Мунджу пахнет сырой дичью, скотобойней, ливанским гашишем и подземельями Бухареста, где он вырос. В то время как долетающий до Оливо аромат, если исключить душок сырого лука изо рта Пабло и вонь «Кэмела», смешанную с гелем Галуа, – это… это… ацетон – лак для ногтей.

Ацетон, маленькие и слабые ручки, коротенькие пальцы и неуверенные движения – скорее всего, из опасения сломать ноготь… Конечно же, третий – это третья. Но кто? Джессика – нет, слишком королевская особа, а Федерика не удержала бы так долго рот на замке. Тогда остается только Гага. Точно – она. Ритуал посвящения перед принятием в свиту. Крещение на крови.

Оливо негромко хихикает. Он ведь решил уравнение.

– Ах ты, дебил, еще смеешься, зараза такая, – шипит Пабло вонючим луковым ртом прямо у самого его уха.

Один из троих открывает скрипучую дверь, ведущую на террасу. Холодный ночной воздух охватывает Оливо. Он одет в легкую тесную пижаму, которую носит с восьми лет.

Оливо знает: теперь, когда они добрались до террасы, мешок с него снимут. Во-первых, потому, что никто не поверит в самоубийство, если его сбросят с мешком на голове. Во-вторых, потому, что стягивать его, когда в нем уже будет раздробленный череп, – работа мерзкая и кропотливая, которую даже Пабло не согласился бы выполнять. Более того, он узнал специфический кожаный запах мешка – это один из тех пакетов от новехонькой обуви, которую Мунджу покупает себе каждый месяц на деньги от продажи наркотиков. Так что нетрудно представить, кто окажется перед ним, когда мешок с головы будет стянут, – молодец, Оливо, на самом деле ты многое знаешь для человека, чей мозг вот-вот разлетится по всему двору.

Капюшон-пакет сдернут одним рывком.

Темно, но с парковки немного подсвечивают фонари.

Их света хватает ровно настолько, чтобы Оливо мог разглядеть всех семерых, окруживших его. Пабло, Гагу и Галуа, которые притащили пленника сюда, Октавиана, разумеется придумавшего все это постановщика спектакля, Мунджу, Джессику и Федерику, терпеливо ожидающих на террасе.

– Почему рот не заклеили? – спрашивает Мунджу.

– Прости, я забыл.

Пабло достает из кармана рулон скотча и пытается оторвать кусок зубами. Полоска у него получается слишком короткая и повисает на пальцах. Пробует еще раз, пока остальные наблюдают за ним, включая Оливо, которому Галуа держит скрученные за спиной руки.