История Арвита Эвергина. Конец света – начало нового мира

DML

История Арвита Эвергина. Конец света – начало нового мира

Глава 1. Спасение жизни – долг жизни

В один день все изменилось.

Люди начали замечать, что мир вокруг меняется.

Все стало другим: солнце светило слишком ярко, птицы больше не пели, а животные перестали бегать по улицам города.

Все начали бояться за свою жизнь.

Всего за пару недель, в мире произошло множество катастроф, пепел летел с неба словно ядовитый снег, разъедающий всё живое, птицы падали замертво, сгорая в лучах раскаленного солнца. Аномальна жара губила все живое, люди не знали, как спастись. Скрываясь в домах, чувствовали, что смерть их скоро настигнет. Запасы воды и еды быстро заканчивались. Мир был обречен.

Начались сильнейшие землетрясения, океан вышел на сушу, города пали. Здания рушались, множество людей погибло под обломками.

Меня зовут Арвит Э́вергин, я работаю в службе спасения (СС) и один из немногих кто пережил начало конца света.

12.04.30*7 г.

В отделение СС поступил вызов об очередном землетрясении, мы работали практически без отдыха.

В этот раз землетрясение затопило метро. Я настолько привык к этому ужасу, что уже практически не проявляю сочувствия или переживаний. Наша команда пыталась спасти людей из завалов метро, но стены и крыша быстро разрушались, у нас было мало времени. Вода продолжала прибывать, никто пока не смог установить откуда был приток, мы подозревали, что могли разрушиться стены, за которыми находился океан. Метро находилось слишком близко к воде, так же, уже растаял снег, который значительно прибавил уровень океана.

Зима была настолько снежной и холодной, что нам постоянно поступали звонки с просьбой о помощи. Кого то, завалило снегом, кто-то замертво замерз, голод из-за проблем с поставкой продуктов, обрывы линий, разрушения зданий. Все это происходило каждый день. С каждым часом ситуация в мире ухудшалась. Зимний холод всего за пару дней сменился аномальной жарой, весь снег растаял за несколько часов. Но в глубинах метро все еще стоял морозный холод, как и вода, затопившая его, была ледяной.

Я и мой напарник отправились в дальнюю, полузаброшенную часть метро, там часто тусовались подростки в поиске адреналина. Нам часто доводилось бывать здесь, вытаскивали подростков из передряг, в которые они попадали из-за того, что эта часть метро давно не использовалась и начинала разрушаться, а им хотелось острых ощущений, из-за чего они часто что либо, пытались сломать, куда то, залезть и рисовали граффити на закрытой для посещения территории.

Едкий дух горящей изоляции, ржавого металла и короткого замыкания мешал дышать. Передвигаться было трудно, вода значительно поднялась и идти быстрым шагом не получалось. Мы услышали слабый крик, хрупкая девушка оказалась завалена под обломками старого поезда. Вода практически полностью затопила её. Мы тут же стали пытаться вытащить ее из-под обломков, она была практически без сознания.

Грубая, грязная техника спасателей и хрупкое тело в тонкой, мокрой ткани выглядело как из фильмов про катаклизмы. Как вихрь хаотичного разрушения (завал вагона) удержал эту невесомую, почти призрачную фигуру? Девушка сильно ранена, из-за чего не могла идти. Мне пришлось взять ее на руки и двинуться к выходу, где уже стояли машины скорой помощи. Девушка была странно одета, в полупрозрачную ночную сорочку и босиком. Кто она? Как сюда попала и почему в таком виде? В метро стоял запах промокшей насквозь земли и бетона, усиленный годами пыли, теперь превратившейся в слизь. Сквозь всю вонь едва пробивался чистый, почти детский запах хлопка ночной сорочки и что-то неуловимо теплое, живое – слабое дыхание, чистая кожа – резко контрастирующая с окружающим адом. Слезы смешивались с кровью на её лице.

Уровень воды сильно поднялся, если мы не успеем выбраться от сюда, возможно мы умрем, так как, из-за нашей экипировки и раненной девушки мы не сможем плыть.

На моем лице сохранялся профессиональный холод, четкие движения, резкий свет фонаря сканирует пространство. Но внутри, глубоко подавленная тревога, граничащая с ужасом. Острое чувство ответственности и долга – якорь в этом хаосе. Ледяная вода обжигает кожу даже через костюм, мышцы напряжены до предела от холода и усилий. Каждый вдох – глоток тяжелого, мерзлого воздуха.

На лице напарника более явная нервозность. Дыхание учащенное, поверхностное. Взгляд мечется, руки дрожат, его голос сдавлен. При работе с завалом – яростная решимость, что, бы загнать страх глубже.

Мы все напуганы, но спасти их – наш долг.

Каждое движение выверено, фонарь сканирует путь к условному «выходу» (где рухнувшая стена оставляет лишь узкий проход выше уровня воды). Я чувствую слабое дыхание девушки на своей шее – единственное напоминание, что она жива. Мой напарник дрожит так, что зубы стучат. Дыхание – частое, прерывистое свистящее. Глаза бегают от темных проемов тоннеля к лицу девушки, ко мне, обратно к воде. Он идет сзади, освещая путь и постоянно оглядываясь, держа наготове аварийный трос. Его страх физически ощутим, но ярость в его действиях: он грубо отшвыривает плавающий обломок, мешающий нам, его сдавленный голос выкрикивает предупреждения: "Слева завал! Осторожно, Арвит, скользко! Вода… вода поднялась еще на сантиметр, точно!" Его руки, несмотря на дрожь, действуют с лихорадочной решимостью – страх загнан глубоко, остался только долг и адреналин.

Девушка полубессознательна. Стон вырывается из ее губ, когда я неловко задеваю ее раненую ногу о выступ. Глаза полуприкрыты, слезы смешиваются с кровью и страхом. Она пытается что-то прошептать, но получается лишь бессвязный лепет. Ее тело ледяное, но странно легкое. Резко прозвучал страшный гул, посмотрев наверх нас охватил страх, огромная железная перекладина вот-вот упадет на нас, потолок начал резко обрушаться, мы ускорились, как только могли, из-за уровня воды идти было очень тяжело. Впереди виднелся выступ под навесом, это место выглядело относительно безопасным. Добравшись до выступа мой напарник первый забрался на него, я передал ему раненую девушку и следом забрался сам. Как только, я поднялся на выступ – потолок рухнул, подняв множество пыли, воды и грязи в без того тяжелый и грязный воздух, железные балки перекрыли нам проход обратно, теперь у нас остался один путь – дверь позади нас. Она оказалась заблокирована, я попытался выломать ее, но это было бесполезно, из-за сильного удара ногой рядом с дверью рухнула часть стены, создав узкую трещину, выбора у нас не было, нас бы тут не нашли. Протиснувшись, у нас получилось найти выход из заваленного метро.

Как только мы вышли наружу, к нам сразу же подбежали врачи, "Здесь! Живая! Гипотермия, рана ноги, вероятно перелом, контузия!" – крикнул я, мой голос, обычно такой ровный, пробивался сквозь шум ветра и гул толпы с непривычной хрипотцой. Я передавал хрупкое тело в руки медсестры, мои движения были резкими, автоматическими. Врачи уложили ее на носилки и доставили в временный полевой госпиталь, развернутый в полуразрушенном здании у входа в метро. Воздух густой от пыли, пепла, запахов антисептика, крови и человеческого пота. Гул голосов, стоны, крики врачей, плач детей. Освещение – тусклые аварийные лампы и фонари. Повсюду носилки, люди на полу, завесы из простыней.

"Она была под завалами старого вагона!" – выдохнул Корис, стоя рядом и тщетно пытаясь стряхнуть ледяную воду с рукава. Его глаза все еще бегали, но теперь они искали остальные группы спасателей, что бы продолжить поиски раненых.

Медсестра, лицо которой было измученной маской, лишь кивнула, не спрашивая лишнего. Носилки с девушкой мгновенно растворились в потоке таких же окровавленных, грязных, замерзших людей, уносимых в переполненный ангар-госпиталь. Машины скорой стояли вкривь и вкось, их двери распахнуты, внутри тоже лежали люди. Ни одной свободной.

Я стоял на месте секунду, ощущая внезапную пустоту в руках, где только что было это хрупкое, ледяное тело. Мой "профессиональный холод" дал глубокую трещину – где-то внутри клокотала смесь адреналина, остаточного ужаса и… чего-то еще, чего я не мог определить. Я резко отвернулся.

Мой напарник Корис прислонился к стене, его трясло уже не только от холода, но и от свалившейся слабости.

"Ашборн! Эвергин!" – окликнул нас командир СС, его лицо было серым от усталости и пепла. "Доклад. Быстро. Потом на разгрузку медикаментов – их только что сбросили с баржи". Работа не заканчивалась. Не было времени на передышку, на мысли о спасенной девушке. Долг звал снова.

Прошло несколько часов, возможно, пол дня, я пришел в госпиталь не из сентиментальности. Мне нужны были подписи в отчете о полученных медикаментах и о количестве выживших.

Внутри царил ад. Воздух был тяжелым, спертым. Стоны сливались в непрерывный гул. Врачи и медсестры двигались как тени, их халаты были в грязи и крови. Лекарств не хватало катастрофически. Я шел между рядами носилок и матрасов на полу, мой взгляд сканировал лица, ища то одно – бледное, с остатками грязи и следами слез, обрамленное спутанными темными волосами. Я нашел ее в углу, отгороженном лишь потрепанной ширмой. Она лежала на матрасе, покрытом чистой, но потертой простыней. Ее нога была в шине, лицо было вымыто, синяк под глазом проступал лиловым пятном. Она бодрствовала. Смотрела не в потолок, а в маленькое закопченное окошко, сквозь которое валился серый свет и падал пепел. В ее глазах не было прежнего животного страха, но была глубокая, тихая печаль и… понимание. Понимание того, что она видела внизу. И того, что творится здесь. Я остановился у ширмы. Моя тень упала на нее. Она медленно перевела взгляд на меня. Узнала. В ее глазах мелькнуло что-то – не страх, скорее… еле сдерживаемая радость? Благодарность?

Я собрался с мыслями, вернув на лицо привычную маску служебной строгости. "Служба спасения. Э́вергин. Арвит Э́вергин", – представился я четко, без лишних эмоций, доставая планшет. "Нужны ваши данные для отчета. Имя, возраст, адрес до… до катастрофы". Мой голос звучал глухо в гулкой атмосфере госпиталя.

Она смотрела на меня несколько секунд. Пепел за окном кружился в сером свете. Потом ее губы, бледные и потрескавшиеся, тронула едва заметная, горькая усмешка. Казалось, она видела не только меня, но и всю абсурдность этого «отчета» в аду.

"Э́вергин…" – произнесла она тихо, как будто пробуя звучание. Ее голос был чистым, хрустальным, резко контрастирующим с окружающим гулом и хрипотой. Он заставил меня на мгновение встрепенуться внутри. Потом она посмотрела мне прямо в глаза. "Эмбрейн. Эмбрейн Вейвуд".

"Эмбрейн Вейвуд", – повторил я механически, записывая. Вопросы роились в голове (Кто она? Как туда попала? Почему в таком виде?), но задавать их сейчас было неуместно. Долг превыше всего.

"Спасибо" – добавила она, все так же тихо, но уже не глядя на меня, а снова устремив взгляд в окно, на падающий пепел. "За то, что спасли.".

"Это наша работа" – пробормотал я, отступая от ширмы. Моя задача была выполнена: имя получено. Но вместо облегчения я чувствовал лишь нарастающую тревогу и груз новых вопросов. "Выздоравливайте, мисс Вейвуд".

"Мистер Эвергин, а их можно спасти от этого…" Она не закончила, лишь махнула слабой рукой в сторону ада госпиталя, руин за окном, падающего пепла. "От мира, который убивает страх быстрее, чем катастрофа". Прошептав это, Эмбрейн уснула. Я вернулся к службе, дел было еще много. Очень… и очень много.

Вопреки строгим правилам, я находил поводы заглядывать в госпиталь чаще, чем требуется по службе. Сначала это проверка списков медикаментов, потом уточнение деталей инцидента для отчета, затем просто пройти через госпиталь по пути, каждый раз я не надолго останавливался у ширмы Эмбрейн. Госпиталь простоял три дня, многих раненых уже увезли в больницы, многих эвакуировали на северный и западный пост, там было безапеснее всего сейчас. На фоне всеобщего отчания, жестокости борьбы за ресурсы и эмоционального оцепенения, наши тихие, почти ритуальные встречи с Эмбрейн становятся островком странного спокойствия. Чистота ее голоса, неожиданная улыбка (редкая и скуповатая) контрастируют с хриплыми криками и стонами госпиталя, цепляя меня сильнее, чем я готов признать. Я отвлекся от долга, мысль о жене и дочери вызывает острую боль и чувство вины – как будто я их предал, позволяя себе думать о другой женщине. Моя «профессиональная маска» трещит все сильнее именно рядом с ней.

14.07.30*7

На третий день Эмбрейн значительно окрепла. Она сидела у своего закопченного окна, нога в шине на табурете. Я подошел к ней под предлогом «сверить списки нуждающихся в эвакуации». Воздух густой, но в нашем углу – временное затишье.

Я стоял чуть поодаль, глядя в планшет, голос официальный, но чуть менее жесткий. «Вейвуд Эмбрейн. Ваши данные внесены в список для возможной эвакуации на Северный пост. Там стабильнее, говорят. Морозно, но нет таких… разломов». Я не решился сказать «недежнее».

Она поворачивается от окна, ее взгляд ясный, глубокий «Эвакуация… Куда бежать от мира, который трещит по швам, мистер Эвергин?» *(Ее голос тихий, но не слабый. В нем та же горечь понимания, что и в тот день)*.

*(Вздрагиваю, поднимаю глаза. Вижу не пациентку, а человека который *видит*. Маска дает сбой)* «Делать что-то… нужно. Выживать. Это… долг». *(Последнее слово звучит почти автоматически, потеряв прежнюю твердость)*. Эмбрейн смотрит на меня внимательно, замечая тень в моих глазах, которую я обычно прячу. «Долг… Он помогает? Заглушает… другое?» Она делает паузу, ее взгляд смягчается. «Вы так много видели. Спасали. Теряли». Я замер. Это не праздное любопытство. Это *понимание*. И это прикосновение к самой ране. Я отвел взгляд, сжимая планшет так, что костяшки пальцев белеют. Молчание повисает, наполненное гулом госпиталя и шелестом пепла за окном.

Мой голос срывается, становится тихим и хриплым, я говорю не глядя на нее, будто в пустоту за ее спиной. «Была… семья. Жена… Кайрин. Дочь… Алиса. Ей семь… должно было быть». Я сделал резкий глоток воздуха, как будто задыхаясь. «В первые дни хаоса… Землетрясение. Мы… я был на смене. Они… в нашем районе…». Я не смог договорить, слова «обрушился», «под завалами», «не нашел» застревают в горле комом. Я закрыл глаза на мгновенье, мое лицо искажает гримаса боли, которую я не в силах сдержать. Эмбрейн не говорит «я понимаю» или «мне жаль». Ее глаза наполняются такой глубокой, бездонной печалью, что это красноречивее любых слов. Она протягивает руку – не что бы дотронуться, а жестом молчаливого сострадания, разделения невыносимой тяжести. «Их любовь… Она все еще с вами. Как якорь… в этом шторме». Ее голос дрожит, но звучит убедительно. Это неожиданно ранит и … исцеляет одновременно. Глубокая трещина в моей броне разверзается. Я делаю шаг в перед, инстинктивно тянусь к ее руке, но останавливаюсь в сантиметре, сжав свою в кулак. Адреналин и невыразимая тоска бушуют во мне. «Я должен был быть там. Должен был их…». Голос предает меня окончательно, срываясь на шепот. Эмбрейн тихо, но твердо. «Вы спасаете жизни, Арвит Эвергин. Каждый день. Как спасли мою. Кайрин и Алиса… они бы гордились вами. Не вините себя. Вина – это яд, который точит изнутри быстрее любого пепла». Она впервые назвала меня по имени, и это звучало как признание.

Мы смотрим друг на друга. Весь гул госпиталя, весь ужас мира за окном на мгновение отступает. В этом взгляде – океан невысказанного: моя боль, ее страдание, зарождающаяся тяга двух израненных душ, нашедших отголосок друг в друге. Я чувствую, как что-то внутри меня, долго сжатое в ледяной ком, начинает таять, причиняя почти физическую боль. Я вижу ответное волнение в ее глазах, легкий румянец на щеках. Но…

*Голос Кориса снаружи* Резкий, хриплый «Эвергин! Командир тебя ищет! Южный пост с провиантом накрыла цунами. Срочно на выезд!» Я вздрогнул как от удара током. Маска «спасателя» мгновенно падает на место, но теперь она кажется не тесной и чужой. Я резко кивну Эмбрейн, даже не находя слов. Мой взгляд говорит: «Я должен». В нем – прощание, благодарность и обещание (невысказанное) вернуться. Я разворачиваюсь и почти бегу на зов долга, оставляя ее одну в облаке пепла и невысказанных чувств. Эмбрейн смотрела мне вслед, ее рука медленно опускалась. Горькая усмешка трогает губы, но в глазах – не разочерование, а глубокая нежность и … понимание моего плена. Она шепчет в пустоту, зная, что я не услышу: «Возвращайся живым, Арвит».

Глава 2. Груз, который выбирают

Часть 1. Долг тяжелее воды

Грузовик рванул с места, едва захлопнулись двери. Арвит вцепился в поручень, глотая облако пыли, поднятое колесами. Сирены СС выли за спиной, сливаясь с воем ветра, несшего с океана соленую хворь и предчувствие беды. Рация на приборной панели захлебывалась голосом диспетчера: *«…повторяю, Южный склад разрушен волной… основной запас медикаментов и питания для 3-го сектора… под водой… требуется немедленная подъемная операция…"*

Рядом Корис молчал. Необычайно молчал. Вместо привычной нервной болтовни или тихого стона – окаменелое молчание. Арвит бросил на него взгляд. Напарник сидел, впившись пальцами в колени до побеления костяшек, взгляд уставив в одну точку на мокром полу кабины. Его лицо было маской, но вдоль скулы бежала мелкая дрожь.

Арвит выглянул в лобовое стекло. Мир после новой волны был месивом из грязи, искореженного металла и черной, бурлящей воды. Она заполнила каждую впадину, подмывала уцелевшие стены, тащила в пучину последние остатки порядка. Где-то там, под этим холодным, грязным саваном, лежали ящики. Их шанс. Их долг. Мысль о голодных в больницах, о Эмбрейн… Нет, не сейчас, – резко оборвал он себя, чувствуя, как трещина в его броне дает о себе знать. Вода была врагом. И Корис, кажется, знал это лучше всех.

Прибыв на место Южного склада команда СС увидела полуразрушенное здание, водолазы с другого отделения уже были на месте и начинали операцию. Корис первый кинулся к набережной, пока Арвит помогал разгружать оборудование из машины. Когда водолазы начали погружение, вода на поверхности была очень горячей, но уже на глубине двух-трех метров становилась лядиной, сильное течение, множество обломков и грязи сильно мешали погружению. Вода настолько грязная, что водолазам приходится погружаться на ощупь, везде обломки. Каждый затонувший грузовик, балка или арматура может стать ловушкой. Особенно страшно представить висящие конструкции, которые рухнут в любой момент. Течения – невидимые убийцы. После цунами они непредсказуемы и сильны. Достаточно одного резкого потока, чтобы утащить человека в глубину или бросить на острый металл.

Корис решается нырять, надевая водолазный костюм. Его движения были резкими, почти яростными – будто он дрался со скафандром, а не облачался в него. Пальцы, обычно дрожащие, сейчас сжимали застежки с бешеной силой, заглушая внутреннюю бурю действием. Шепот вырывался сквозь стиснутые зубы, ритмичный, как заклинание или предсмертный рапсод:

«Тревога в сердце растет,Страх как волна захлестнет,Унесет в свой водоворот».

Арвит, передавая ему шлем, замер на мгновение. Эти слова – не просто нервный лепет. В них была ледяная точность пророчества. Они висели в соленом воздухе, смешиваясь с воем ветра и грохотом волн о разрушенный причал. Взгляд Арвита скользнул по лицу напарника. За стеклом маски глаза Кориса были широкими, пустыми, как у человека, смотрящего в пропасть. Но в уголках губ – оскал решимости, почти безумной. «Он знает, на что идет», – мелькнуло у Арвита. «Знает и лезет в пасть зверя».

Погружение было прыжком в ад. Первый слой воды у поверхности обжег, как пар из котла – последствия аномальной жары, разогревшей мелководье. Но уже через метр ледяные клещи впились в тело сквозь неопрен. Контраст выбивал дыхание. Корис ахнул в комок, его стихи на миг оборвались. Арвит видел, как его тело судорожно дернулось под водой. Свет фонарей уперся в непроглядную, маслянистую муть. Пепел, ил, разложившаяся органика – все смешалось в ядовитый коктейль. Видимость – сантиметры. Они двигались на ощупь, в вечной ночи, где каждый шаг – шаг в бездну. Рация хрипела помехами: «…правее… обвал… осторожно…" Голос диспетчера тонул в шипении, будто сама вода глумилась над их попытками связи. Обломки вставали из темноты внезапно, как призраки. Искореженные контейнеры, бетонные глыбы с торчащей арматурой – острые, как гильотины. Ржавые остовы грузовиков, похожие на скелеты чудовищ. И везде – зыбучие дюны ила, готовые засосать ногу или скрыть пропасть.

Корис наткнулся грудью на невидимую балку; стон, искаженный глушителем рации, донесся до Арвита. Его собственное сердце бешено колотилось. Вода жила. Мертвая тишина сменялась внезапным булькающим ревом – и невидимая сила хватала Кориса, крутила, тащила в сторону. Он вцепился в обломок, луч его фонаря метнулся в хаос, высветив на миг разверстую пасть подводного разлома, куда его утягивало. Борьба длилась вечность, пока течение не отпустило, оставив его висящим над черной пропастью, дыхание хриплое в наушниках Арвита. «…волна… унесет…" – его стихи вернулись, сбивчивые, прерывистые. Сквозь шум собственного дыхания и помехи доносился жуткий подводный хор: скрежет металла о камень, глухие удары обломков друг о друга, вой воды в узких тоннелях завалов. А еще… тени. Мерцающие в мути. То ли обломки, то ли… Корис резко дернулся назад, чуть не сорвав маску. Арвит услышал его прерывистый шепот: «…там… лицо… смотрит…" Азотный наркоз или видения прошлого? Арвит не знал. Но страх в голосе напарника был реальнее бетона.

И вдруг – ящики. Несколько штук, зажатых, как в тисках, под горой обрушенных плит. Метка "Мед. Сектор 3" тускло белела под лучом Кориса. На миг его стихи смолкли. Радость? Нет. Ужас. Потому что плиты над ними висели ненадежно. Один неверный шаг, один резкий звук – и завал похоронит их и груз. Корис медленно, как во сне, потянулся к ближайшему ящику. Его рука дрожала даже под водой. «…груз… который… выбирают…" – прошептал он, и в этих словах была вся горечь его прошлого. В этот момент Арвит увидел: рядом с ящиком, почти скрытый илом, лежал маленький, полуразрушенный коробок. Яркая обертка конфет, знакомая по довоенным временам, жутко контрастировала с хаосом. И он понял. Понял ВСЁ. Почему Корис так боится воды. Почему его трясет. Почему он шепчет стихи о страхе и волнах. Этот коробок – ключ к его личному аду. К выбору, который преследует его. И теперь Корис смотрел на него, застыв, разрываясь между долгом к ящикам с едой и призраком прошлого, воплощенным в коробке конфет у его ног. Вода вокруг них сгущалась, давила, шептала ледяными голосами. Долг висел на волоске.

Корис замер. Его рука, тянувшаяся к медицинскому ящику, дрожала, как в лихорадке. Взгляд метался между тусклой маркировкой "Сектор 3" и кричаще-ярким пятном обертки конфет в иле. Этот коробок… такой же, как тот, что он вытащил из затопленного магазина десятилетие назад, пока вода с ревом заливала подвал, где кричали его родители и сестренка Лина. "Конфеты для Лины… Она так просила… А потом тишина…" – пронеслось в голове, ледяным ножом режущее сознание. Выбор. Снова выбор. Тогда – глупые конфеты вместо жизни семьи. Теперь… Спасти еду для сотен «Линочек» в больницах? Или вырвать из пасти океана этот проклятый символ своей вины? Его стихи захлебнулись в горле. Дыхание в маске стало хриплым, частым. Вода давила на барабанные перепонки, шепча голосами утонувших: "Корис… Корис… почему конфеты?.".

Арвит видел его агонию сквозь мутную взвесь. Видел, как взгляд Кориса из пустого и ужаснувшегося стал… яростным. Не на воду. Не на коробку. На ящики. На их груз, который ВЫБИРАЮТ. "Нет!" – мысленно крикнул Арвит, понимая, что Корис рванется к ящикам, не думая о последствиях. Но было поздно. Корис, сдавленно выкрикнув в рацию что-то нечленораздельное, рванулся вперед, к ближайшему ящику. Его движение было резким, отчаянным. Пальцы вцепились в металлическую обвязку. И в этот момент…

Щелчок. Скрип. Гул.

Гора обломков вздохнула. Небольшая бетонная плита, висевшая над самым ящиком, сдвинулась. Покатился камень. Потом другой. Муть взметнулась клубами. "Корис! НАЗАД!" – заорал Арвит в микрофон, бросаясь вперед, но мощное течение от двинувшейся массы обломков отшвырнуло его назад. Он видел лишь смутный силуэт Кориса, осыпаемый градом мелких камней и грязи, услышал его сдавленный стон и… глухой, окончательный удар тяжелого бетона о дно.

Сердце Арвита упало. "Нет… Нет, только не так…"

Тишина в наушниках длилась вечность. Потом – хрип, кашель, прерывистый вдох. "Жив…" – прошептал Арвит, чувствуя, как его собственные руки дрожат. Взвесь начала оседать. Корис стоял на коленях, пригнувшись, огромная плита застряла наискось над ним, создав шаткий кокон. Он был в ловушке. Но его руки! Его руки вцепились в ящик мертвой хваткой. Он не отпустил. Даже под ударом. Даже в ловушке.

"Корис! Доклад! Травмы?" – Арвит пытался говорить спокойно, но голос предательски дрожал.