Цена подлинности

– Максим, – позвала Елена с порога. – Как дела?

Он поднял голову, и она увидела в его глазах смесь восторга и легкого беспокойства.

– Елена Викторовна! – он повернулся в кресле. – У меня есть кое-что интересное. Очень интересное.

– Рассказывай.

– Для начала посмотрите на это, – Максим повернул один из мониторов к ней. На экране была открыта NFT-платформа OpenSea, где красовалось изображение "Московского дворика". – Я проанализировал метаданные этого файла. Качество просто фантастическое – разрешение 8K, глубина цвета 16 бит на канал. Это не просто фотография.

– А что тогда?

– 3D-сканирование высочайшего качества. – Максим открыл другую программу, где крутилась трехмерная модель картины. – Видите? Здесь воспроизведена не только поверхность, но и фактура мазков, толщина краски, даже микротрещины лака. Такое сканирование стоит десятки тысяч долларов и требует специального оборудования.

– То есть преступники действительно имели доступ к оригиналу?

– Не просто доступ. Они его сканировали часами, возможно, сутками. Это не быстрая операция.

Елена достала флешку.

– А вот это Белкин нашел у себя в почтовом ящике.

Максим взял флешку и вставил ее в защищенный компьютер, изолированный от основной сети. Через несколько секунд на экране открылась презентация с логотипом "ArtReborn".

– Смотрите, что у нас тут, – пробормотал Максим, пролистывая слайды. – "Будущее искусства в цифровую эпоху". "Демократизация доступа к культурному наследию". "Технология воскрешения утраченных шедевров".

Елена читала текст на экране. Презентация была выполнена профессионально – дорогой дизайн, продуманная структура, убедительные аргументы. На одном из слайдов было написано: "Физические произведения искусства – это анахронизм. Они доступны только избранным, подвержены разрушению, привязаны к конкретному месту. NFT-технология позволяет сделать искусство вечным и общедоступным".

– Красивые слова, – заметила Елена. – А что на самом деле?

– А на самом деле – посмотрите вот это, – Максим переключился на другой экран, где работала программа для анализа изображений. – Я исследовал все NFT, выставленные пользователем ArtReborn. И нашел кое-что поразительное.

На экране появилось увеличенное изображение фрагмента "Московского дворика".

– Видите эти мазки? – Максим указал на экран. – В оригинале Поленова здесь должна быть небольшая неточность – историки искусства знают о ней. Но в NFT-версии эта неточность исправлена.

– То есть?

– То есть они не просто сканировали картину. Они ее улучшили. – Максим открыл еще одну программу. – Смотрите, я сравнил NFT-версию с фотографиями оригинала из Третьяковской галереи. Цвета стали ярче, детали четче, даже композиция слегка изменена.

– Как это возможно?

– Искусственный интеллект. – В голосе Максима звучало восхищение технологией, смешанное с тревогой. – Современные нейросети могут анализировать стиль художника и дорисовывать недостающие детали, убирать дефекты, восстанавливать утраченные фрагменты. Получается картина "лучше оригинала".

Елена почувствовала холодок. Если это правда, то смысл всей затеи становился еще более зловещим.

– Максим, а можете ли вы отследить, откуда пришла эта флешка?

– Уже работаю над этим. – Он переключился на третий монитор, где запущена была программа сетевого анализа. – Файлы на флешке последний раз редактировались три дня назад с IP-адреса… – он помолчал, изучая данные. – Интересно. Очень интересно.

– Что именно?

– IP принадлежит серверу в Швейцарии. Цюрих, дата-центр компании "SecureCloud AG". Очень дорогие услуги, максимальная анонимность клиентов.

– Можете узнать больше?

Максим потер затылок – привычка, выдававшая его волнение.

– Могу попробовать, но это будет… скажем так, в серой зоне закона. Мне придется использовать методы, которые швейцарские коллеги могут не оценить.

– Насколько серой?

– Проникнуть в защищенную систему иностранной компании? Это может создать дипломатические проблемы.

Елена помолчала, обдумывая ситуацию. С одной стороны, они расследовали серьезное преступление, и любая информация могла быть важной. С другой стороны, международный скандал из-за хакерской атаки российского прокурора на швейцарский сервер никому был не нужен.

– Пока воздержитесь от прямого проникновения, – решила она. – Но постарайтесь узнать все, что можно легальными методами.

– Хорошо. А еще я нашел кое-что про саму технологию, – Максим открыл новое окно. – Помните, я говорил про ИИ, который улучшает изображения? Таких систем в мире очень мало. Технология называется "Deep Art Restoration" – глубокое восстановление искусства.

– И кто ее разрабатывает?

– Вот тут становится интересно. Основные игроки – Google Arts & Culture, Microsoft AI for Cultural Heritage и несколько стартапов. Но есть один проект, который работает в тени.

– Какой именно?

– "Renaissance AI" – швейцарская компания, зарегистрированная в том же Цюрихе. Официально они занимаются реставрацией цифровых копий произведений искусства для музеев. Неофициально – я нашел упоминания об их работе с частными коллекционерами.

– И какая связь с ArtReborn?

– Пока только географическая. Но слишком много совпадений для случайности.

В кабинет заглянула Вера Николаевна. За день она успела сменить строгий костюм на более удобную одежду – твидовый жакет и юбку, но выглядела так же элегантно и собранно.

– Простите, что беспокою, – сказала она. – Анна сказала, что вы изучаете техническую сторону дела.

– Проходите, Вера Николаевна, – пригласила Елена. – Максим как раз рассказывал об искусственном интеллекте, который улучшает произведения искусства.

Искусствовед подошла к монитору и внимательно изучила изображение.

– Это кощунство, – сказала она тихо, но с такой силой, что в кабинете повисла тишина.

– Почему вы так считаете? – осторожно спросил Максим.

– Потому что искусство – это не просто картинка, – Вера Николаевна повернулась к нему. – Это след живой руки, дыхание художника, его сомнения и прозрения. Каждый мазок Поленова – это его решение, его видение мира. А ваш компьютер это решение меняет.

– Но ведь он делает картину лучше, – возразил Максим. – Убирает дефекты времени, восстанавливает первоначальные цвета…

– А кто сказал, что следы времени – это дефекты? – Вера Николаевна села в кресло напротив его стола. – Патина, потемневший лак, микротрещины – это тоже часть истории картины. Это свидетельства ее жизни, ее путешествия через века.

– Но тогда получается, что мы должны смотреть на картины через призму разрушения, а не в их первоначальном виде.

– Максим, а вы бы стали "улучшать" лицо пожилого человека, стирая морщины, которые рассказывают историю его жизни?