Крылья бабочки

Рико Сакураи

Крылья бабочки

Во внутреннем оформлении использованы иллюстрации:

© MaxNadya, okolostyle, Keya / Shutterstock.com / FOTODOM

Используется по лицензии от Shutterstock.com / FOTODOM

© MaxNadya / Shutterstock.com / FOTODOM

Используется по лицензии от Shutterstock.com / FOTODOM

Художественное оформление Александра Андреева

Иллюстрация на обложке Kuwagata

© Рико Сакураи, текст, 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

* * *

От автора

В этом романе я вольно трактовала исторические события, годы жизни исторических персон, их положение в обществе и их родственные связи. Описание императорской резиденции Хэйан, различных поместий, храмов и дворцов, в частности дворца Цумикадо, лишь частично имеет историческую основу.

Глава 1

Крылья бабочки

Конец X века, поместье Фудзивара

в окрестностях Хэйан (Киото)

Мурасаки все утро пребывала в своем убежище, расположенном на окраине сада, в старом заброшенном павильоне. Плотная рисовая бумага, которой были обклеены перегородки строения, во многих местах успела порваться от времени, но еще хранила следы некогда изящной росписи.

Девочка давно знала о существовании этого павильона. Отец много раз собирался то перестроить его, то обновить, однако все не хватало времени, а подчас и желания, ведь с тех пор, как умерла мать Мурасаки, отец на многое махнул рукой. Так и получилось, что о строении, затерявшемся в зарослях сада, постепенно забыли.

После смерти матери, а это случилось почти два года назад, Мурасаки постоянно искала уединения. В один из дней, гуляя в саду и исследуя самые отдаленные его части, она набрела на заброшенный павильон, тут же решив втайне ото всех сделать его своим убежищем. Девочка стащила из дома пару татами, крохотный столик, тушечницу, кисть и ворох старых, никому не нужных бумаг, еще не исписанных с обратной стороны. С помощью всего этого и обустроила тайный кабинет.

Мурасаки любила убегать сюда утром и проводить здесь время вплоть до занятий с учителем Ною, который обучал ее и брата различным столичным наукам. Девочке нравилось заниматься, особенно писать китайским письмом. Иероглифы давались ей легко, в отличие от ее старшего брата Нобунори, поэтому, снова оказываясь в убежище, прилежная ученица использовала полученные знания: вела дневник, поверяя ему свои девичьи тайны.

Началось это сразу после смерти матери. Сперва Мурасаки писала ей письма, жаловалась на учителя Ною, брата… А затем, когда со дня похорон минул год, она доверяла дневнику свои соображения по поводу многочисленных претенденток на ложе отца, Фудзивара Тамэтоки. Отец ведь был завидным мужчиной, но он не искал плотских утех, а тосковал по умершей жене.

Позже Мурасаки стала сочинять коротенькие истории и пыталась записывать их китайской каллиграфией. Девочка как раз переносила на бумагу одну из сказок, когда в саду раздался настойчивый зов учителя Ною:

– Госпожа Мурасаки, время занятий! Где же вы?

Девочка вздохнула: закончить историю не удалось.

– Ладно, допишу позже… – решила она и выскользнула из павильона.

Фудзивара Тамэтоки неспешно прогуливался по своему саду. Пышные кроны деревьев отбрасывали густую тень на извилистую дорожку, выложенную желтым камнем, добытым недалеко от столицы.

Будучи хозяином крупного поместья, Тамэтоки считался в императорской столице влиятельным аристократом. В этом году ему исполнилось тридцать пять лет, и он после смерти жены стяжал славу завидного жениха. В последнее время в его владение зачастили отцы благородных семейств, намереваясь выгодно устроить судьбу своих юных дочерей. Их вовсе не смущало, что у вдовца имелись дети: сын Нобунори и дочь Мурасаки, к которым он особенно благоволил.

…Мимо отца промчалась Мурасаки – полы ее кимоно из тончайшего шелка нежно-розового цвета развевались, словно крылья бабочки. Девочка спешила укрыться в своем убежище и дописать незаконченную историю.

Тамэтоки улыбнулся: он любил своих детей, особенно дочь, ведь девочка так напоминала ему безвременно ушедшую жену.

– Госпожа Мурасаки! – послышался строгий голос.

Тамэтоки невольно оглянулся. По дорожке спешно двигался учитель Ною, обучавший его детей каллиграфии, истории, чтению и рисунку.

Хозяин несказанно уважал этого пожилого наставника, поэтому-то и доверил образование своих детей. Сам же Тамэтоки хоть и служил долгое время в имперском департаменте наук, однако самолично заниматься не решился: не хватало должного терпения. После смерти жены он всё больше замыкался в себе, тосковал по супруге и втайне ото всех писал стихи, а иногда тихо декламировал чужие, казавшиеся особенно точными:

Опали листья алые у клена,И с веткой яшмовой передо мной гонец,Взглянул я на него —И снова вспомнилТе дни, когда я был еще с тобой![1]

Достопочтенный Ною, обласканный хозяином, когда-то пользовался популярностью в столичном Хэйане. В его просторный дом, расположенный на Четвертой линии – на которой селились лишь те, кто сумел чего-то добиться в жизни, – стекалось множество юношей из зажиточных семейств. Все эти юноши жаждали знаний, и Ною давал уроки за умеренную плату. В особенности он снискал славу искусного каллиграфа. Многие чиновники высших рангов нанимали Ною, дабы их дочери постигали пусть не каллиграфию, – навыком которой должен владеть знатный мужчина, желающий слыть образованным человеком и слагать стихи, – но слоговое письмо, которое часто использовали женщины.

Тамэтоки, как ученый муж, не мог согласиться с царившим общественным мнением, что девочкам доступно лишь слоговое письмо, поэтому решил, что Мурасаки должна обучаться наравне со старшим сыном Нобунори.

Ною, тяжело дыша, поравнялся с хозяином.

– Простите меня, господин… – бегло произнес он и устремился вслед за упорхнувшей «бабочкой».

Тамэтоки улыбнулся. И подумал: «Опять Мурасаки справилась с заданием лучше и раньше брата – вот и упорхнула». Отец решил, что непременно сделает дочери замечание о том, что успехи в учении не дают права сбегать с уроков, но, как это было уже не раз, сердце отца таяло при виде дочери, и он лишь с укоризной в голосе произносил:

– Старайся быть прилежной, Мурасаки…

На это дочь дерзко отвечала:

– Я выполняю все упражнения, что задает мне учитель Ною. Однако они слишком просты и коротки. Мне скучно смотреть, как Нобунори корпит над листом бумаги и даже язык высовывает, когда выводит кисточкой иероглифы. Брату не все удаются…

Тамэтоки в такие минуты диву давался: дочь была меткой в выражениях, имела на все свое мнение и не боялась его высказывать. Конечно, отец семейства знал, что подобное поведение отнюдь не подходит для дочери сановника, хоть и пребывавшего ныне в отставке, но приструнить Мурасаки не спешил.

«Пусть девочка резвится… – рассуждал он. – Ведь через пару лет ей предстоит выйти замуж, а при моем нынешнем положении Мурасаки не станет старшей женой».

Тамэтоки от подобных мыслей охватывала печаль. Он снова вспоминал супругу, подарившую ему Нобунори и Мурасаки. Саюри, так ее звали, была старшей и любимой женой Тамэтоки, а значит, как и положено по статусу, постоянно делила ложе с мужем и жила в его поместье. Недалеко от владений располагалась семейная усыпальница, принадлежавшая северной ветви Фудзивара, – там Саюри и обрела свой вечный покой.

Помимо Саюри, старшей жены, Тамэтоки имел еще двух жен, которые жили в своих домах в столичном Хэйане, а сановник время от времени наведывался туда. От других браков у Тамэтоки также были дети – два мальчика и девочка, – но отчего-то отец не питал к этим отпрыскам ни любви, ни привязанности, хотя от отцовства не отказывался и иногда уделял им внимание. Воспитанием и образованием подрастающего поколения, согласно обычаям, занимались сами жены и их родители. Тамэтоки предпочитал ни во что не вмешиваться, а в последнее время и вовсе забыл об этих семьях.

После смерти Саюри он пребывал в страшной тоске и потому не навещал их. Опять же, согласно традиции, жены, покинутые и забытые своим супругом, не могли сами отправиться к нему в дом, чтобы напомнить о своем существовании. Их уделом было терпение. Они могли лишь присылать Тамэтоки письма, преисполненные любви и надежды. Сначала он отвечал на послания, а затем, сочтя их скучными и однообразными, вовсе перестал уделять им внимание. Выждав некоторое время, семьи женщин, согласно закону, объявили о том, что брак их дочерей недействителен, так как муж не исполняет своих супружеских обязанностей, но Тамэтоки решению отнюдь не опечалился.

– Госпожа Мурасаки! – снова донеслось из глубин сада. Это кричал Ною. – Где же вы?

Вглядываясь в гущу деревьев, отец заметил нежно-розовое кимоно дочери.

– Проказница… – шепотом произнес он и тихо засмеялся. – Нелегко приходится Ною. Слава великим богам, что я поручил образование детей именно ему, а не рискнул заняться этим самолично…

Ною тем временем догнал беглянку и, схватив ее за руку, повел обратно в комнату для уроков. Девочка не сопротивлялась и покорно шла, слушала учителя, который выговаривал ей за побег.

– Ваш отец будет недоволен! – произнес Ною, кивая в сторону хозяина.

Мурасаки тяжело вздохнула. Ей так хотелось уединиться, забраться в свой излюбленный уголок, о котором не знал никто, даже отец. Возможно, Тамэтоки и одобрил бы пристрастие дочери к сочинительству, но та сохраняла свое увлечение в тайне.

Наконец Ною и понурившаяся Мурасаки поравнялись с господином Фудзивара.

– Ты устала от занятий, Мурасаки? – спокойно, но строго спросил отец, на сей раз отказавшись от своей излюбленной фразы о прилежании. – Я вижу, ты утомилась и решила развеяться, пробежавшись по саду.

– Да, отец… – покорно пролепетала девочка и поклонилась.

– Хм… – только и сумел произнести Тамэтоки, оглядев дочь.

Он всегда удивлялся, как она могла перевоплощаться из проказницы в образец истинного послушания и смирения, и вдруг подумал: «Ценное качество для придворной дамы, особенно фрейлины из свиты императрицы». Отец еще недавно переживал из-за дерзости дочери, считая, что ее поведение не соответствует статусу, а теперь оказалось, что повода для волнений почти нет.

– Иди и продолжи занятия, – наставительно произнес Тамэтоки.

Мурасаки снова поклонилась.

– Как пожелаете, отец, – проворковала она, а затем удалилась вслед за учителем.

Тамэтоки проводил ее долгим взглядом, размышляя: «Она вырастет красавицей… Она так похожа на Саюри… Надобно подобрать ей достойного мужа, а до сего момента совершить обряд обручения».

Судьба дочери все чаще беспокоила Тамэтоки. В его нынешнем положении, сановника департамента наук в отставке, он не мог рассчитывать на завидного зятя. Увы, судьба нанесла Тамэтоки неожиданный удар: покровительствующий ему император постригся в монахи и удалился в горную обитель, передав трон своему племяннику (ибо его сын тогда был очень юн). Но и он через два года постригся в монахи и тоже удалился в горную обитель. Племянник передал трон своему кузену, сыну предыдущего императора. И сейчас престол занимал император Итидзё.

Тамэтоки все чаще подумывал над тем, чтобы написать прошение матери-императрице Сэнси, а также Первому министру, с которым состоял в дальнем родстве. По правде говоря, Тамэтоки почти не рассчитывал ни на милость Сэнси, ни на благосклонность родственника, но однажды, пробудившись в час Зайца[2], взял чистый лист рисовой китайской бумаги, обмакнул тонкую кисточку в тушечницу и написал отменной каллиграфией:

Припадаю к Вашим ногам, о, мать-императрица!

Я много лет верой и правдой служил Вашему супругу. Ныне он возносит молитвы! Увы, я пребываю в своем имении всеми забытый и с тоской издали созерцаю сорок восемь дозорных костров столицы.

К тому же скончалась моя обожаемая жена Саюри… Я безутешен… Но моя дочь Мурасаки достойна всяческих похвал, ей скоро исполнится четырнадцать – и по всему видно, быть ей красавицей. Она с радостью станет прислуживать у дверей с золотыми петухами[3].

Мой сын Нобунори уже повзрослел и почел бы за счастье поступить на службу, хотя бы на скромную должность помощника толкователя законов.

Всегда преданный дому Императора,Фудзивара Тамэтоки

Тамэтоки окинул придирчивым взором письмо и отложил его. Затем он положил перед собой еще один чистый лист и написал:

Приветствую Вас, о, досточтимый Первый министр…

Первый министр постарел и частично устранился от государственных дел, передав это почетное бремя Левому и Правому министрам. Однако с его мнением считались при императорском дворе, ведь он по-прежнему возглавлял Государственный совет.

Мать-императрица все реже покидала свои покои в Дзёнэйдэне[4]. Этот Дворец извечного покоя считался старым, потому что был построен почти два века назад, но мать-императрица Сэнси любила его и испытывала раздражение оттого, что вынуждена делить это жилище с невесткой. Всякий раз, когда Сэнси видела невестку, приходилось вспоминать о раздражающем соседстве. Вот почему, когда сын императрицы, Итидзё, вошел в возраст и женился на юной Садако, по приказу матери-императрицы почти в то же время началось спешное строительство дворца Токадэн – Дворца восхождения к цветам, – предназначенного для Садако. Молодая императрица не хотела переезжать в уже существующий Рейкэидэн, Дворец живописных видов, потому что в нем ранее, при прежних императорах, жили наложницы высших рангов.

По правде говоря, мать-императрица недолюбливала Садако не только из-за вынужденного соседства. Сэнси считала невестку простушкой, не унаследовавшей ума и проницательности рода Фудзивара – «поставщика» императорских жен вот уже на протяжении полутора столетий. Однако у Садако было одно несомненное достоинство: она была внучкой Фудзивара Канаиэ, Первого императорского министра. Увы, в последнее время министр часто хворал и покидал свой дом, расположенный на улице Нидзё, только в случае заседания Государственного совета.

Мать-императрица уважала Первого министра и безгранично доверяла ему, тем паче, что она сама происходила из рода Фудзивара. Канаиэ был человеком проницательным и чрезвычайно дальновидным. Его пребывание на должности Первого министра выдалось на редкость плодотворным: науки и искусства процветали, а среди аристократов давать образование детям стало считаться хорошим тоном – теперь учили даже девочек! Не последнюю роль в этом сыграло то, что министр был почитателем поэзии, и пусть его стихи не отличались изысканностью, но старания придворных сочинителей он мог оценить по достоинству.

Помимо покровительства поэтам и ученым, Канаиэ благоволил архитекторам. Именно во время его правления Хэйан преобразился. Вокруг него выросли буддийские монастыри, соперничая богатством с традиционными синтоистскими храмами. Сам же министр мечтал возвести храм и удалиться туда на покой, однако его мечте не суждено было сбыться: государственные дела не отпускали, требуя постоянно внимания. Даже будучи больным, он принимал в своем доме сановников и просителей.

Мать-императрица сидела посреди комнаты на татами, а ее многослойное одеяние раскинулось вокруг пышными красивыми складками. Волосы, расчесанные на две стороны с прямым пробором, струились по плечам и ниспадали до самого пола. Две нижние пряди, одна справа и одна слева, были подрезаны и лежали на груди, как положено для каждой замужней женщины.

Несмотря на зрелый возраст, Сэнси выглядела прекрасно: гладкое лицо, ухоженные руки. О прожитых годах напоминала разве что слегка располневшая фигура, ведь императрица подарила своему супругу наследника Итидзё.

Фрейлина мелкими шажками приблизилась к матери-императрице, опустилась на колени и с поклоном протянула письмо.

– Что это?

– Прошение от господина Фудзивара Тамэтоки, – произнесла юная фрейлина.

– Старший секретарь ознакомился с ним? – поинтересовалась Сэнси.

– Да, мать-императрица. Письмо предназначено лично вам…

Сэнси взяла письмо, оно было уже распечатано и прочитано ее старшим секретарем, дабы не утруждать госпожу всяческими пустяками. Однако секретарь счел, что прошение Тамэтоки отнюдь не относится к пустякам, ведь проситель сам принадлежал к известному роду…

Мать-императрица бегло прочитала письмо.

– Что ж… Негоже ученому мужу Фудзивара пребывать без дела. Надо посоветоваться с Первым министром и изыскать ему достойную должность. Да и его дочери, Мурасаки, пора уж быть представленной ко двору. Сделаю юную прелестницу своей фрейлиной. Может быть, один из принцев[5] увлечется ею. Из Фудзивара получаются отменные жены и наложницы. Конечно, при ее положении можно лишь рассчитывать на покои в Сливовом павильоне[6], а что касается юного Нобунори… Разумеется, должность помощника толкователя законов не столь завидна, однако в его возрасте надо с чего-то начинать.

…Первый министр также ознакомился с прошением своего дальнего родича. Он пришел к тому же выводу, что и мать-императрица: Фудзивара не должны пребывать в забвении, поэтому пора Тамэтоки вернуться к службе, для Мурасаки следует подыскать достойного жениха, а Нобунори должен приобщиться к законам. Пройдет лет пять-шесть, и он станет судьей.

Вскоре в имение Тамэтоки прибыл императорский гонец. Он передал хозяину депешу, подписанную Первым министром. В ней говорилось, что по достижении четырнадцати лет Мурасаки следует явиться ко двору госпожи Сэнси, дабы стать фрейлиной. Сам же господин Тамэтоки получает назначение наместником в Авадзи и должен прибыть в провинцию не позднее Праздника хризантем, который принято отмечать с наступлением осени.

Сердце Тамэтоки трепетало от радости: все складывалось на редкость удачно! Он даже помыслить не мог о подобной милости своих могущественных родственников. Право же, недаром говорят в Хэйане: «Куда ни глянь – кругом одни Фудзивара! Все должности им достаются!»

Но Тамэтоки, впрочем, как и других выходцев из могущественного клана, мало волновали пересуды столичной и провинциальной аристократии, лишенной продвижения по службе.

Близилась середина лета, а с ней и фестиваль звезд – Танабата. День, когда возлюбленных, Пастуха и Ткачиху, разделила Небесная река (Млечный Путь), и лишь в седьмой день седьмого месяца, когда сороки сложатся в мост над Небесной рекой, они могут встретиться. Именно к нему Тамэтоки решил приурочить торжество в честь совершеннолетия Нобунори и Мурасаки. Времени оставалось мало, но надо было достойно подготовить детей, ведь они вступали во взрослую жизнь. Следовало составить списки приглашенных, нанять музыкантов, жонглеров, акробатов – словом, сделать все, чтобы гости оценили щедрость Тамэтоки по достоинству. Тем паче, что теперь, с новым назначением, он мог подумать и о достойном женихе для Мурасаки.

Глава 2

Совершеннолетие

Тамэтоки сидел, скрестив ноги, подле невысокого столика, заваленного свитками различной величины и листами китайской бумаги, испещренными отменной каллиграфией.

Расписные перегородки раздвинулись – в комнату отца вошла Мурасаки. Тамэтоки оторвал взгляд от документов и пристально взглянул на дочь. Девочка почтительно поклонилась и присела на татами напротив.

Дочь за последние несколько месяцев заметно повзрослела.

– Я хотел поговорить с тобой, Мурасаки…

– Слушаю вас, отец…

Тамэтоки опустил глаза, пытаясь собраться с мыслями: слишком быстро все менялось. Еще недавно он считался отставным сановником, а теперь – будущий наместник богатейшей провинции.

– Через месяц состоится фестиваль звезд, Танабата, – произнес Тамэтоки, снова посмотрев на дочь, продолжавшую сидеть со склоненной головой. – Именно в этот день я намерен пригласить гостей и отпраздновать ваше с Нобунори совершеннолетие.

– Как вам будет угодно, отец… – не поднимая глаз, ответила Мурасаки.

– К тому же я получил новое назначение и в конце лета отбываю в Авадзи. Тебе же я намерен подыскать достойного жениха, обручить с ним и отправить в качестве фрейлины ко двору матери-императрицы.

Из груди Мурасаки вырвался тяжелый вздох.

– Я не хочу покидать имение, отец… Здесь все напоминает мне о матушке.

Губы Тамэтоки тронула горестная улыбка.

– Мне тоже… И поэтому я приму новое назначение. Возможно, я возьму себе молодую наложницу…

Мурасаки встрепенулась и с осуждением посмотрела на отца. Тот на миг смутился.

– Вы вправе делать то, что считаете нужным, – холодно произнесла дочь. – Со дня смерти матушки прошло уже более года.

– Да… Время, увы, быстротечно… – ответил отец, а затем умолк, потому что перед глазами явился облик горячо любимой Саюри.

Сглотнув подступивший к горлу комок, Тамэтоки спросил у Мурасаки:

– Разве тебе не интересно, кто станет твоим женихом?

Дочь, понимая, что ничего уже нельзя изменить, снова вздохнула:

– И кто же он?

– Фудзивара Кейко, сын старшего советника и его единственный наследник. Более блестящей партии и пожелать нельзя! К тому же ты его видела…

Мурасаки наморщила лоб, пытаясь вспомнить: кто же такой, этот Кейко? И почему она предназначена именно ему?

Неожиданно перед ней возник облик привлекательного юноши. Может, он и есть Кейко?

– Мы виделись с ним на празднике любования кленами? Кажется, два года назад… Матушка была еще жива…

– Так и есть! На празднике любования кленами, когда мы гостили у губернатора Масамунэ Оэ, твоего дяди.

Мурасаки кивнула: она прекрасно помнила, что род Масамунэ считался в Хэйане вторым после Фудзивара, и ее матушка происходила именно из него.

Решив подбодрить дочь, Тамэтоки добавил:

– На днях в имение прибудет твоя тетушка Масамунэ Найси. Она всегда считалась рачительной и мудрой хозяйкой. Поэтому именно она поможет мне в приготовлении к празднеству.

Действительно, при упоминании тетушки Мурасаки оживилась и воскликнула с нескрываемой радостью:

– Неужели Аяко приедет тоже?

– Разумеется! Тетушка приедет вместе с ней. Куда же мать без дочери?! К тому же, насколько мне помнится, вы с Аяко всегда ладили.

Теперь Мурасаки счастливо улыбалась.

– Спасибо, отец.

– Да, и как только госпожа Найси прибудет в имение, сразу же обсуди с ней свой наряд. Ты должна выглядеть безупречно. Не забывай: ты почти невеста и фрейлина матери-императрицы!

Мурасаки в страшном смятении покинула комнату отца. Даже в своем тайном убежище в саду не получилось найти покой, поэтому пришлось отправиться к синтоистскому святилищу.

Это тоже не помогло, и весь остаток дня прошел как в тумане. Наконец солнце начало клониться за горизонт, наступил час Кабана, но Мурасаки не могла заснуть. Мысль о том, что она скоро выйдет замуж и будет служить матери-императрице, не приносила умиротворения. «Ах, будь матушка жива, мне не пришлось бы так скоро покидать отчий дом и с замужеством можно было бы повременить… Но матушки больше нет среди живых, она в садах Аматэрасу[7], а мне суждено стать женой Кейко…»

Задремать удалось только под утро.

Через три дня, на исходе часа Лошади, в имение прибыла тетушка Найси вместе с Аяко и целым отрядом прислуги. Тамэтоки был несказанно рад приезду свояченицы и поспешил навстречу многочисленной процессии, как только увидел, что гости оказались во дворе.

Когда из крытой повозки, затянутой ярко-зеленым шелком, появилась Масамунэ Найси, Тамэтоки тотчас подхватил долгожданную гостью и помог спуститься на землю.

– О, Будда Амида! – воскликнула свояченица, использовавшая выражения из новомодного буддизма, однако так и не забывшая веру предков. – Господин Тамэтоки! – воскликнула она и буквально упала в объятия хозяина дома.

– Госпожа Найси! Как я рад вас видеть! – вторил тот, ставя гостью наземь. – Надеюсь, дорога не утомила вас?

Найси, почувствовав под ногами песок двора, чинно поклонилась свояку.

– Дорогой мой Тамэтоки, мы с дочерью очень утомились. Дороги ужасны! Увы, ведомство, которому поручено следить за ними, бездействует. Мою повозку так трясло – думала, не доеду, отправлюсь раньше времени в Чистые земли[8]. Правый министр занят лишь обустройством столицы! А как же Момодзоно и Нисиномия – знаменитые предместья Хэйана?! Добираться от них до столицы просто мучительно!