Китайская делегация

Даниил Рыбалко

Китайская делегация

«Теперь настала и моя очередь встречать делегацию» – подумал, Лещенко.

Не знаем, повезло ли ему ужасно, или – нет, эта южная история все расставит на свои места.

Жаркое лето, как известно, пора долгожданных отпусков. Близкое море тянет жителей южной столицы в свою пленительную прохладу и величественное здание на Большой Садовой оказалось пустым и практически одиноким.

Казалось, что в такой 40 градусный зной руководить областью на прилегающей к зданию площади большинством голосов доверили всесезонному памятнику-всаднику на коне-трансвестите и трем его большевицким товарищам.

Дорогой читатель, здесь для лучшего понимания позвольте провести небольшую экскурсию по знаковой для города площади. Мало кто из приезжих знает, что этот самый ответственный памятник, установленный перед зданием Областной администрации, посвящен Первой красной конной армии, или Семёну Будённому (ведь именно его статная фигура изображена в центре монумента). Авторами этого творения выступили Е. В. Вучетич, И. И. Ловейко, Я. А. Ребайн и Л. Л. Эберг.

Пятнадцатиметровая мемориальная композиция с патетическим названием «Освобождение Ростова-на-Дону от белогвардейцев в 1920 году» первоначально предназначалась для города Волгограда и звучала не хуже – «Оборона Царицына в 1918 году», но волжане, посчитав творение «малохудожественным», от него решительно отказались. Тогда советский скульптор-монументалист Евгений Вучетич не растерялся – сменил название и вскоре договорился об открытии памятника в Ростове.

30 апреля 1972 года на торжественном митинге перед собравшимися предстала целая «боевая картина» времён Гражданской войны: центральное место на гранитном постаменте занял всадник, сидящий верхом на вздыбленном скакуне, слева от него – красноармеец, приготовившийся к атаке, справа – раненый матрос, бросающий гранату. В нижней части постамента на меднолистовом материале изображены картины сражений.

Маршал Советского Союза С. Будённый, лично присутствовавший на открытии мемориала, был возмущён полом животного: казаки, мол, только на конях ездят, а не на лошадях.

Под покровом темноты скульпторами был добавлен недостающий элемент – и наутро лошадь стала конём. Это изменение сыграло решающую роль в восприятии памятника: отныне прохожие стали обращать внимание только на то, что находится у боевого скакуна под хвостом. Да и сам памятник имеет много ляпов: сапоги у всадника тупоносые, пехотные (такими стремя не поймать), и шпоры на них отсутствуют; сабля в руках, а должна быть шашка(!); портупея и граната не соответствуют реальным образцам.

Популярность коня, точнее, его мужского достоинства, многим до сих пор не даёт покоя: его и отпиливали, и яркими красками раскрашивали, фосфором покрывали. А в местном военном училище даже ввели традицию: ночью перед выпуском курсанты до блеска натирают у памятника тестикулы (в простонародье – яйца). Всю композицию так и прозвали – Яйца, а площадь Советов – площадь «Восьми яиц».

Вернемся, уважаемый читатель, к нашему повествованию.

Мы конечно же понимаем, что выполнять важные представительские функции постаменту не поручишь. Поэтому давайте посмотрим кто остался в живых в здании администрации в такой экстремальный сезон.

В раскаленном здании на 6-ом этаже слева по коридору находилась важная для руководства области структура с гордым названием Управление по международным и внешнеэкономическим связям, один кабинет которого отдали под «отдел международного сотрудничества и протокола», среди своих называемым «чемодано-банкетное бюро».

В эту жару, двое отставших от счастливых отпускников: начальник указанного выше отдела Фейхтвангер Евгений Борисович и его сотрудник Лещенко Дмитрий Герасимович прижались спинами к маленькому, тарахтящему как ржавая шарманка, кондиционеру "Азербайджан" Кишлинского машиностроительного завода и озадаченно читали только что полученный из МИДа факс.

«Этим письмом сообщаем, что к вам в область завтра намеренно приехать руководство китайской провинции Цзилинь и города Хуньчуня в составе вице-губернатора провинции Гу Чуньли и сопровождающих его лиц. Просим принять и организовать программу мероприятий».

«Чтобы принять», сказал покрывшийся испариной Лещенко, «нужно чтобы выделили деньги из бюджета, а сегодня август – все в отпусках. Они что там все офанарели? Никого из высшего руководства нет на работе. Что мы им ответим?».

«Не дадим посрамить область!» – победоносно парировал Фейхтвангер, «Будем встречать сами!».

Евгения Борисовича, 35 летнего госслужащего, давно уже достало лебезящее существование в этом как он считал Богом забытом месте, в старом частном домике Нахичеванского района города Ростова-на-Дону. Прожив 10 лет в Германии, он до сих пор не мог преодолеть болезненное возвращение в донскую столицу, в страну, которую успешно развалили во время его отсутствия. Снаружи его образовался лощенный слой из немецкого высокомерия отъявленного арийца. В то же самое время романтическое нутро его отдавало смесью большой политики и южной поэзии. Все его изощренные идеи, гениальные философские прозрения, включая стихи автора, сначала опробовались на юном, открытым всему новому Лещенко, а затем издевательски озвучивались оставшемуся коллективу.

Домик Фейхтвангера, был еще дореволюционной армянской постройки и имел общий дворик, где как раз и сталкивались, по рассказам Евгения Борисовича, его классовые интересы с общественной собственностью других жильцов соседних домов.

Для всех обитателей двора Фейхтвангер был экзотикой. Атлетически сложенный, с несгибаемой осанкой, идеальной прической и военной выправкой, всегда в до блеска начищенных туфлях, в безупречном костюме и галстуке, он скорее походил на забытым войной после оккупации Ростова немецким офицером, которого машина времени заблокировала в своем нахичеванском портале.

«Они меня все ненавидят», признавался о своих соседях Евгений Борисович, «Но, это только придает мне силы в борьбе!».

Во внутреннем дворе, возле крыльца практически каждого дома были установлены столбы для развешивания белья, и однажды, сосед Арам Вазгенович, здоровенный сапожник, без объявления войны, решил произвести захват бельевой веревки Фейхтвангера. Евгений Борисович к такой провокации был хорошо подготовлен и тут же победоносно сбросил вражеские сохнувшие знамена из армянских простыней прямо на дворовую землю. Арам Вазгенович, увидев этот маневр противника, выскочил из своего укрытия, попытался схватить Фейхтвангера борцовским распростертым обхватом. Увернувшись, Евгений Борисович пнул своим начищенным ботинком в заднюю часть сапожника, и тот, не подготовленный к подобному приему, рухнул на подстеленные простыни. Фейхтвангер схватил 6 кг гантель, приставил ее к голове захватчика и четким поставленным голосом диктора военного времени зачитал вслух ультиматум – «Если еще раз застану во дворе как ты пьяным устраиваешь варварские семейные вопли, мешая мне слышать великого Вагнера, тогда не жди от меня пощады!».

Араму Вазгеновичу пришлось сдаться, и в качестве знака капитуляции он перестал враждебно мочиться под чистыми окнами господина Фейхтвангера.

Фейхтвангера обходил стороной сам губернатор, который когда-то на одном из очередных приемов, в порядке вещей, попросил Евгения Борисовича взять и повесить его пальто, на что тот, по-мюнхенски вскинув руку, указал дорогу в раздевалку, однозначно дав понять, что у них с губернатором разные философские подходы, в том числе и к местам раздевания.

После этого его вызвали на ковер к помощникам губернатора, где в течение 2 часов промывали его «арийские» мозги. «Как они отпустили вас живым?» – поинтересовался тогда Лещенко.

«Я с большим вниманием выслушал все их громкие доводы», аристократически спокойно начал Фейхтвангер, «затем поинтересовался, а не могли бы они в конкретных цифрах выразить какой экономический ущерб нашей области я принес, тем что не стал вешать чужое пальто?».