Тишина после крика

Елизавета Девитт

Тишина после крика

Визгливый крик разорвал ночь, словно ржавый нож, вонзившийся в ткань тишины и разбудивший весь дом многоэтажки. Повторный тоненький вопль сорвался с губ, когда старая дверь в коридоре протяжно заскрипела, будто чьи-то невидимые пальцы царапнули по костям дерева.

Резкий щелчок выключателя…

Но тёмный силуэт в дверях оказался не монстром, а лишь усталой матерью, поднявшейся среди ночи и пытающейся перекричать собственного ребёнка:

– Можно потише, Мэри?!

Всхлип. Рыдание. И страх.

Тягучий, липкий, неконтролируемый страх, который невозможно объяснить взрослому.

– Как прогнать кошмар, мамочка?.. – орошая подушку солью и дрожа всем телом, спросила я.

– Если станет совсем плохо, досчитай до ста.

– А если не поможет?..

– Начинай сначала.

– Но, мам… – мой голос срывался, как у скулящего щенка, – он ведь всё равно вернётся. Всегда возвращается!

Тонкая грань между сочувствием и усталостью рухнула под тяжестью недосыпа. Лицо матери потемнело, ноздри дрогнули, как у дракона, готового выдохнуть пламя. Она сжала косяк дверного проёма пальцами и сквозь зубы, едва шевеля губами, прошипела:

– Тебе пора уже вырасти, Мэри. Можешь считать, можешь спать, но больше не кричи, поняла? Будь тише.

Хлопок закрываемой двери был таким громким, что моё тело содрогнулось, будто от удара. А на подушке остался лишь след солёных слёз, впитавшихся в ткань, как шрам.

И я начала считать. Сначала до ста. Потом до тысячи. Потом высчитывала века и целые столетия в собственном вымышленном мире. Но не помнила ни единого раза, когда это действительно меня спасло.

Пришлось научиться «вырастать». Не только снаружи – внутри. Не вверх, а вглубь. Учиться мириться с кошмарами. Уговаривать их так же, как себя. И в темноте, когда дыхание сбивалось и зубы лязгали друг о друга, я шептала:

– Тише… п-пожалуйста, тише…

И я, на выдохе, по привычке, начинала отсчёт заново:

– Р-раз… Д-два… Тр-и-и…

Но даже годы спустя, в самые мрачные из ночей, когда за окном бесновалась лютая пурга, я лежала в своей башне, возведённой из панельных стен, и знала: сон больше не придёт. А принц, сопящий рядом, не спасёт.

Ведь погода вновь настырно стучала в моё окно, завывая протяжным стоном, полным боли и отчаяния. Этот стон раскатывался по дому, отражался от стен, как по ржавым трубам органа, наполняя нутро здания чужим, неестественным дыханием. Дом будто жил и пел вместе с бурей, а я слушала его песнь – мрачную колыбельную, которую знала наизусть, но всё равно не решалась перебить даже собственным дыханием.