Свет черной лилии

Екатерина Рейтер

Свет черной лилии

Глава 1. Железная корона

Каменные исполины Замка Эньзвадт редко знали смех. Их удел – звон железа, скрип пергамента, шепот заговоров да вечный ропот Большой Воды внизу. Но в тот миг по длинному, мраморному коридору Внутреннего Кольца, где портреты прежних королев взирали со стен с ледяным равнодушием, пронесся самый настоящий, безудержный детский смех.

Это была Аэлиндрея. Ей едва ли исполнилось шесть, и её длинные, вьющиеся волосы цвета летнего льна развевались за ней как знамя непокорности. Её маленькие ноги в мягких башмачках едва касались холодного пола. Она не бежала – она летела, раскинув руки, воображая себя птицей, сорвавшейся с утёса в объятия ветра.

– Ваше Высочество! Сию же минуту! Урок каллиграфии ждать не будет! – её голос, пронзительный и сухой, как треск сломанной трости, эхом отзывался под сводами. Леди Маргарет Веритас, «Хранительница Нравов и Грамоты», плыла вслед за девочкой, её жёсткое парчовое платье шуршало о камень, а лицо, и впрямь похожее на пожелтевший пергамент, пылало редким и неподдельным гневом.

Аэлиндрея лишь звонче засмеялась, обернувшись. Она не видела огромной дубовой двери, что приоткрылась в боковой галерее. Не видела тени, застывшей в её проёме.

Удар был мягким, но неожиданным. Девочка врезалась во что-то твёрдое, упругое и пахнущее холодным цветочным парфюмом и сталью. Она отшатнулась, потеряв равновесие, и грубо шлёпнулась на мрамор.

Смех оборвался мгновенно.

Воздух над ней сгустился и похолодел. Аэлиндрея медленно подняла голову. Перед ней высился тёмный шелк и бархат платья, расшитого серебряными нитями, изображавшими переплетённые корни и ветви. Выше – тонкие, белые руки, сложенные на животе. Ещё выше – лицо.

Лицо её матери.

Королева Элеонора Д’Эньзвадти смотрела на неё сверху вниз. Её собственные, такие же льняные волосы были убраны в сложную, безупречную причёску, в которую, словно в оправу, были вплетены тонкие серебряные нити. Но не это заставляло сердце девочки замирать. Глаза. Ярко-голубые, как зимнее небо над утёсом, они были лишены всякой теплоты. В них не было ни гнева, ни удивления – лишь спокойное, всеобъемлющее изучение. Взгляд, которым окидывают недоработанный клинок или непокорного жеребца.

Леди Маргарет, подбежав, застыла как вкопанная, её гнев испарился, сменившись почтительной, леденящей душу робостью. Она склонилась в низком, почтительном реверансе.

– Ваше Величество, простите это недоразумение… Юная принцесса просто… заигралась, – её голос звучал приглушённо и подобострастно.

Элеонора не удостоила её взглядом. Её внимание было всецело приковано к дочери, сидящей на полу.

– Встань, Аэлиндрея, – голос королевы был ровным, тихим, но каждое слово в нем было отточенным, как лезвие. Оно не заполняло коридор, а прорезало его, заставляя затихнуть даже далекие звуки замка.

Девочка, запинаясь, поднялась, отряхивая платьице. Её собственные голубые глаза, полные слез от испуга и обиды, робко смотрели на мать.

– Прости, матушка, я не заметила…

– Что ты не заметила? – перебила её Элеонора, не повышая тона. – Дверь? Или моё присутствие? Или тот факт, что коридоры Железной Короны – не место для игр деревенских детей?

Аэлиндрея потупила взгляд, чувствуя, как жар стыда разливается по её щекам.

– Я… я просто бежала…

– Королевы не бегают, – отсекла Элеонора. – Они шествуют. Их шаг твёрд, взгляд устремлён вперед, а ум сосредоточен на вещах, достойных их внимания. Смех же… – она сделала крошечную, почти незаметную паузу, и в воздухе повисла ледяная тишина, – …смех уместен на пиру. И то лишь в мере, дозволенной этикетом. Ты слышала, чтобы я громко смеялась?

Девочка молча покачала головой.

– Именно так, – заключила королева. Она медленно, с невероятным достоинством, обвела взглядом коридор, портреты предков, застывшую в поклоне Маргарет, и наконец снова остановила его на дочери. – Ты – плоть от плоти моей. Кровь Д’Эньзвадти. Каждое твоё действие, каждый жест, каждый звук, что ты издаёшь, – это не просто шалость. Это слово в летописи нашего Дома. И я не позволю, чтобы эту летопись исписали детскими каракулями.

Она сделала шаг вперёд. Не для того, чтобы обнять. Чтобы приблизиться на расстояние удара. Холодный парфюм стал гуще.

– Леди Маргарет, – королева наконец перевела на неё свой взгляд. – «Свиток Дня» сегодня будет особенно подробным. Убедитесь, что в нем будет отмечена эта… вспышка необузданности. И удвойте время уроков этикета. Взамен прогулки.

Маргарет лишь глубже склонилась.

– Так и сделаю, Ваше Величество.

Элеонора в последний раз взглянула на дочь. В её голубых глазах не было и капли материнской нежности. Лишь оценка. Требование. Предупреждение.

– Тебя ждёт трон, дочь моя. Он отлит из железа и чернодрева. Он не прощает слабости. Запомни это.

Не дожидаясь ответа, она развернулась и скрылась в галерее, оставив за собой лишь легкое колыхание воздуха и ощущение неотвратимой, давящей тяжести.

Аэлиндрея стояла, не смея пошевелиться. Птица, что всего минуту назад парила в её душе, была поймана, ощипана и заперта в крошечную клетку. Где-то глубоко внутри, в самом сердце той клетки, погас первый огонёк. Остался лишь холодный, безжизненный пепел.

Леди Маргарет выпрямилась. Её лицо снова обрело привычное выражение сухой, бездушной строгости. Она молча взяла девочку за руку – её пальцы были холодными и цепкими, как стальные щипцы.

– Идём, Ваше Высочество, – произнесла она без тени эмоций. – Мы и так уже потеряли уйму времени.

И повела её обратно по коридору – туда, где ждали пергаменты, туши и бездушные правила, навсегда вытесняющие смех.

Глава 2. Свиток дня

Луч солнца, бледный и холодный, как отполированная сталь, упал ровной полосой на каменный пол покоев наследницы. Он был расчерчен, как циферблат, и ровно в тот момент, когда край света коснулся резной ножки её кровати, раздался чёткий, лишённый всякой мелодичности звон колокольчика.

Аэлиндрее недавно исполнилось четырнадцать. Восемь лет прошло с того дня в коридоре. Восемь лет, за которые её научили не бегать.

Она не проснулась от звона – она уже бодрствовала, лежа с открытыми глазами и глядя, как пылинки танцуют в солнечном луче. Но тело её отреагировало само: мускулы напряглись, дыхание выровнялось. Механизм был запущен.

Дверь отворилась без стука. Вошли две служанки с тазами ледяной воды и грубыми полотенцами. Обтирание было быстрым, безжалостным, лишённым и намёка на ласку. Капли воды застывали на коже мурашками. Потом – молитва. Не к богу, а к Великому Лесу и Железной Короне. Слова вылетали заученным, бездушным потоком. Искренность здесь была давно выжжена дотла, как сорняки на королевском газоне.

Завтрак – овсяная каша без сахара, ломтик чёрного хлеба, кубок разбавленного сидра. Она должна была есть медленно, отламывая маленькие кусочки, следя, чтобы крошки не падали на платье. С противоположной стороны стола за ней наблюдала Серафина. Камеристка стала старше, её лицо – ещё более невыразительным, а глаза – ещё более всевидящими. Её пальцы, перебирающие пряжу, никогда не останавливались. Казалось, она вяжет не просто чулок, а саму ткань тишины, что окутывала эти покои.

– Ваше Высочество, вы отклонились от предписанного темпа на четыре секунды, – голос Серафины был тихим, как шорох мыши за обоями. – Я внесу это в отчёт.

Аэлиндрея не ответила. Она лишь чуть сильнее сжала ложку. Её взгляд скользнул к окну. Туда, где за толстыми свинцовыми стеклами клубился утренний туман, скрывая очертания темной зелени.

«Что там сейчас? Роса на паутине? Олень, пришедший на водопой?»

Мысленно она называла его так, как шептались служанки в коридорах —Дремучка. Это слово было таким же тёплым и запретным, как украденный пряник.

– Ваше Высочество?

Она вздрогнула и вернула взгляд к тарелке. Серафина уже делала пометку в маленьком блокноте, что всегда лежал у неё на коленях.

Первый урок – история Д’Эньзвадти. Старый, подслеповатый магистр монотонным голосом бубнил о победах её матери, о подавлении мятежа дома Деншион. Аэлиндрея сидела с идеально прямой спиной, руки сложены на столе. Но её ум отказывался воспринимать эти сухие даты и схемы сражений.

«…и потому ресурсы Великого Леса являются стратегическим достоянием короны, а несанкционированная вырубка карается смертью…» – голос учителя пробивался сквозь её грёзы.

Вместо карт сражений она представляла карты нехоженых троп. Вместо войск – тени, скользящие меж древних стволов. Её пальчик бессознательно водил по полированной поверхности стола, выводя не геральдические лилии, а изгибы причудливого листа, как на иллюстрации в одной из её тайных книг.

– …символика дубового листа на гербе указывает на верность короне, – внезапно прозвучал вопрос. – Ваше Высочество, вы можете повторить?

Она застыла. В углу комнаты, за резной ширмой, послышался лёгкий, сухой кашель. «Слухач». Старик Хьюго. Он был тут. Он всегда был тут.

– Дубовый лист… символ верности, – выдавила она.

– Верности кому, Ваше Высочество? – настаивал магистр.

– Короне, – прошептала она. – Верности Короне.

Магистр удовлетворённо кивнул и продолжил. Аэлиндрея снова отвела взгляд к окну, к тому месту, где пряталась Дремучка.

Обед. Этикет. Танцы. Бесконечные повторения одних и тех же движений. Её тело училось подчиняться, становилось идеальной куклой. Но внутри что-то сжималось в тугой, горячий комок протеста.

Во время «беседы» с подставным лордом, говорившим о налогах на руду, её взгляд снова уплыл в окно. На сей раз её спасло чудо: за стеклом пролетела птица, редкий гость на таких высотах. Она проследила за ней взглядом, и на её лице на мгновение – всего на одно мгновение! – мелькнуло обычное человеческое любопытство.

Этого оказалось достаточно.

Когда леди Маргарет Веритас вечером вошла в покои, её лицо было похоже на запертый сундук. В руках она держала тот самый «Свиток Дня».

– Ваше Высочество, – начала она, и её голос прозвучал как скрип заржавевшего замка. – Отчёт за сегодняшний день вызывает… недоумение. Недостаточная концентрация на уроках. Посторонние интересы. Мечтательность.

Аэлиндрея стояла по стойке «смирно», глядя в пустоту позади леди Маргарет.

– Королева-мать выражает своё глубокое неудовольствие. Взамен утренней прогулки по верхней галерее – дополнительные два часа упражнений по контролю мимики перед зеркалом. Вы должны научиться управлять не только телом, но и своим лицом. Оно не должно выдавать ничего. Ни-че-го. Понятно?

Голос Аэлиндреи был безжизненным, идеально ровным.

– Понятно, леди Маргарет.

Когда дверь закрылась, она не двинулась с места. Она стояла так ещё долго, пока за окном не стемнело и туман не поглотил последние очертания зелени. Потом медленно подошла к ложу, сунула руку под тюфяк и нащупала спрятанный там маленький, потрёпанный фолиант – «Травник и бестиарий Великого Леса».

Она не открыла его. Она просто прижала к груди, ощущая шероховатость кожи переплёта. Затем её плечи дёрнулись в единственном, беззвучном рыдании, которое она тут же подавила, вцепившись пальцами в одеяло.

В покоях воцарилась тишина. Та самая, идеальная тишина, которой так добивалась её мать. Но стоило прислушаться, и можно было уловить в ней новый оттенок – тихий, упрямый гул. Гул тоски по чему-то без имени, что жило там, внизу, за туманом. И гул ненависти ко всем этим стенам, правилам и свиткам, что медленно, день за днём, отрезали её от этого зова.

Аэлиндрея глубоко вдохнула, выровняла дыхание и подошла к зеркалу. Она смотрела на своё отражение – на идеальную куклу с пустыми голубыми глазами – и тренировала бесстрастное выражение лица, как и велели.

Но глубоко в зрачках, куда не мог заглянуть ни «Слухач», ни Серафина, ни сама леди Маргарет, тлела та самая искра. Искра, что тянулась к Лесу, которого она не знала, но который чудился ей единственным по-настоящему живым местом на свете.

Глава 3. Костяная Луна

С тех пор она не могла спокойно спать и есть, лес будто манил всё больше.

Каждую ночь, едва сознание отпускало дневные оковы, её уносило в иные края. Не в знакомые коридоры Эньзвадта, а в густые, дышащие полумраком чащи. Воздух там был густым и влажным, пах влажной землёй, перегноем и чем-то неуловимо сладким, как нектар незнакомых цветов. И там были они.

Духи. В её снах они не были чудовищами из страшных сказок. Они были похожи на живые блики лунного света, на сплетённые лозы, мерцающие изнутри мягким, золотистым или серебристым светом. Одни напоминали крошечных, порхающих человечков из листьев и паутинок, другие – более крупные, смутные силуэты, сотканные из тени и энергии древних деревьев, но стоило протянуть к ним руки – они тут же исчезали, будто говоря «Еще рано», и она оставалась одна в кромешной тьме.

В эти ночи Аэлиндрея не была наследницей престола. Она была просто девочкой. Она бегала босиком по мягкому мху, который не кололся, а ласкал ступни. Она протягивала руки, и духи кружились вокруг её пальцев, касаясь их лёгким, тёплым покалыванием, словно сотней невесомых крылышек. Они не говорили словами, но их чувства текли прямо в её душу: безмятежную радость, тихое любопытство, глубокое, древнее спокойствие. Они были единственными, кто не требовал от неё идеальной осанки и заученных фраз. Они играли с ней.

Иногда ей чудилась чужая, огромная сущность где-то на глубине, под корнями самых старых деревьев. Что-то спящее и могучее, чей медленный пульс и тяжёлое  дыхание отдавались эхом во всём вокруг.

Она просыпалась с чувством горькой потери. На её щеках подчас засыхали слезы, а на губах застывала улыбка, которую приходилось быстро смывать ледяной водой, пока Серафина ничего не заметила. Реальность – холодный камень, жёсткое платье, вкус безвкусной каши – обрушивалась на неё с удвоенной силой, делая контраст ещё более невыносимым. Она жила от ночи до ночи, как узник, живущий от коротких свиданий с вольным ветром.

Именно после одной из таких ночей, когда образы духов были особенно яркими, а тоска по призрачному теплу – физически острой, ей удалось сделать это.

Уроки закончились. Серафина удалилась, чтобы составить предварительный отчёт. Леди Маргарет отбыла с ежедневным «Свитком» к королеве. В покоях на мгновение воцарилась редкая, зыбкая тишина. Старый учитель, магистр Элмонд, медленно и аккуратно складывал свои свитки в кожаную сумку. Его движения были неторопливыми, уставшими от долгих лет службы.

Аэлиндрея не ушла в свои комнаты. Она стояла у большого окна, глядя на простирающуюся внизу зелёную пелену Великого Леса.

– Магистр? – её голос прозвучал тише обычного, без привычной придворной вышколенности.

Старик обернулся, удивлённо подняв седые брови.

– Ваше Высочество? Вам что-то угодно?

Она не смотрела на него, продолжая вглядываться в даль.

– Вы… вы много лет преподаете историю и легенды Д’Эньзвадти. Вы читали много старых книг.

– Это так, Ваше Высочество, – он кивнул, проявляя осторожную учтивость.

– Там, в Лесу… – она запнулась, подбирая слова, которые не звучали бы как ребячья блажь. – Говорят, есть многое, что не входит в официальные хроники. То, о чём знают только маги Старой Крови.

Элмонд нахмурился. Он бросил быстрый, нервный взгляд на дверь, убеждаясь, что они одни.

– Лес велик и полон тайн, юная госпожа. Некоторые из них лучше оставлять нетронутыми. Разум смертного не приспособлен для некоторых знаний.

Его слова не отпугнули её, а, наоборот, подстегнули. Она обернулась к нему, и в её глазах горел тот самый огонёк, который она так тщательно скрывала ото всех днём.

– А вы слышали имя… Мор’гхаэль?

Воздух в комнате словно застыл. Лицо магистра Элмонда стало восковым, все следы усталости мгновенно смылись, уступив место напряжённой настороженности. Он снова посмотрел на дверь, и его голос опустился до такого шёпота, что ей пришлось сделать шаг ближе, чтобы расслышать.

– Ваше Высочество, умоляю вас… где вы услышали это имя? От кого? – в его глазах читался неподдельный страх.

– Ниоткуда. Оно… просто пришло мне на ум, – солгала она, чувствуя, как учащается её пульс.

Старик тяжело сглотнул. Он помедлил, борясь с самим собой, но любовь к знаниям и, возможно, жалость к запертой в золотой клетке девочке перевесили страх.

– Это… не просто имя, Ваше Высочество. Это… явление. Сущность. Из самых старых преданий, тех, что не записывают, а передают шёпотом умирающие костры. – Он понизил голос ещё сильнее. – Те, кого мы называем Духами Леса… они его дети? Его слуги? Или просто соседи? Никто не знает наверняка. Говорят, он – сама душа Великого Леса, но не добрая и не злая. Он – древний, бесконечно чужой и… спящий. Пока его не потревожат.

– А если потревожат? – выдохнула Аэлиндрея, заворожённая.

– Тогда проснётся нечто, перед чем меркнут все войны людей, – его голос дрогнул. – Легенды гласят, что он не из нашего мира. Что он пришёл из тьмы между звёзд и нашел приют здесь, в самой глубине, и что Древо Сердца держит его сон. Он – Тень Запредельного Неба. Дыхание Вечной Ночи. И молитесь богам, которых вы знаете, и тем, которых не знаете, чтобы он никогда не проснулся.

Учитель выпрямился и быстрым шагом пошел к старому стеллажу, который возвышался позади его рабочего стола. Шурша и кряхтя, он достал запылённый сундук и протёр его, от чего по солнечным лучам уходящего светила пронеслись пылинки. Сам деревянный ящик напоминал по форме обыкновенную шкатулку, но инкрустированные в вензеля камни тёмного, почти чёрного цвета, говорили об обратном. Глаза девушки наполнились неподдельным интересом, она аккуратно высматривала, что пытается достать старик из старого сундука.

– Вот, возьмите это. Но никогда, слышите? Никогда не показывайте её. Никому, ни единой живой душе, – Сказал магистр Элмонд, передавая в руки принцессе свиток, который она быстро спрятала в подол дневного платья.

В коридоре послышались шаги. Твёрдые, мерные. Шаги стражи.

Лицо магистра Элмонда моментально приняло привычное, бесстрастное выражение учёного. Он громко кашлянул, поправил очки и сказал назидательным тоном, вполне подходящим для урока:

– …и потому изучение геральдики является фундаментом для понимания политических союзов, Ваше Высочество. Надеюсь, вы усвоили этот урок.

Дверь отворилась, и в покои вошёл стражник с докладом о готовности к вечерней смене караула.

Аэлиндрея кивнула учителю, как будто ничего не произошло, и удалилась в свои комнаты. Но внутри у неё всё дрожало. Не от страха. От странного, щемящего волнения.

«Тень Запредельного Неба… Дыхание Вечной Ночи…»

****

Слова учителя не покидали её голову до самой глубокой ночи, пока луна не осветила её покои. Она притаилась под одеялом, вслушиваясь в ритм спящего замка, пока не убедилась, что всё замерло.

Тогда, двигаясь с крайней осторожностью, она скользнула с постели. Сердце её колотилось так громко, что, казалось, эхо разнесётся по всему коридору. Она подкралась к тумбе и, затаив дыхание, просунула руку в узкую щель между её спинкой и стеной. Пальцы наткнулись на шершавую поверхность кожи. Она вытащила свёрток.

При лунном свете он казался древним и хрупким. Он был туго свёрнут и перевязан потёртым кожаным шнурком. Дрожащими руками она развязала его и осторожно развернула. Пергамент был жёстким и испещрённым трещинами, а буквы выведены потускневшими чернилами, местами переходящими в странные, почти абстрактные пиктограммы.

И она стала читать. Сначала с трудом, затем всё быстрее, глазами, широко распахнутыми от ужаса и изумления.

Там не было сказок о драконах, пожирающих стада. Там была хроника безумия.

«Мор’Гхаэль», – гласили первые строки, и имя это было написано таким витиеватым шрифтом, что казалось, буквы вот-вот оживут и сбегут с пергамента. «Тень Запредельного Неба. Дыхание Вечной Ночи».

И далее следовало описание, от которого стыла кровь. Это не было существом плоти и крови. Это был катаклизм, облёкшийся в форму. Осколок первозданного хаоса, существовавшего до богов, до времени, до самого смысла. Сущность из промежутка между мирами, чьей единственной природой было голодное стремление поглощать и разрушать любой зарождающийся порядок.

Аэлиндрея сглотнула комок в горле, её пальцы вцепились в края пергамента. Великие Дети Леса не победили его. Они запечатали, заперев в ловушке, которую он сам отчаянно искал – в сердце Великого Леса, ставшего ему и клеткой, и убежищем.

И тогда описания тех немногих, кто его видел и сумел сохранить рассудок, сложились в кошмарный образ. Не отсутствие света, а активная, пожирающая тьма, затмевающая звёзды. В его глубинах мерцали не светила, а древние, поглощённые им миры. Когда он обретал подобие формы, это была пародия на дракона: крылья из искривлённого пространства, тело из колышущегося, плотного мрака, сквозь который проглядывал хитиновый скелет из чёрного льда. И бесчисленные глазницы-порталы в мёртвые вселенные.

А из пасти его исходило не пламя, а абсолютный холод и тишина, разрывающая саму материю. Его дыхание было аннигиляцией.

В конце, дрожа, она посмотрела на изображение в углу свитка. Схематичное, но оттого не менее ужасающее: сфера совершенной черноты, принимающая форму четырёхлапого дракона с огромными крыльями, испещрёнными дырами, вокруг которой линии реальности закручивались в спираль безумия, а крошечные фигурки людей рассыпались в прах.

Свиток выпал у неё из ослабевших пальцев и с лёгким шуршанием скатился на пол. Аэлиндрея отшатнулась назад, прижимаясь спиной к холодной стене. Дыхание её стало частым и прерывистым.

Теперь у её снов было не только имя. У них было лицо. Вернее, безликая пустота, что была страшнее любой рогатой пасти. И этот… этот «пожиратель миров» был связан с её Лесом? С духами, что являлись ей во снах с такой нежностью?

Со временем, когда дыхание упокоилось, а сердце перестало бешено колотить по грудной клетке, принцесса убрала свиток вглубь пространства за комодом. Веки становились всё тяжелее, предрекая скорый провал в сон.

В этот момент, на грани сна и бодрствования, Алиэндрею посетило странное видение: привычные ей духи разлетались в разные стороны, словно в панике, их слабое тёплое свечение сменялось на тусклый белый свет, который скрывался за старыми корнями деревьев. Лишь на секунду ей удалось увидеть существо, которое ранее она не могла видеть в своих снах. Оно пронеслось мимо девушки, оставляя на коже холодный след своей тёмной энергией.

Пробуждение было резким. Алиэндрея подскочила в собственной постели в холодном поту, ощущая лишь животный страх, который постепенно сменился на желание узнать, кто или что это было? Может, тот самый…

Гл