Птичка перелётная. Маршрут для обречённых

– Тебе терпеть нельзя. Пошли.

– Ну подожди, подожди, – Люба скривилась, терпеть действительно стало невмоготу, но пропускать эпизод с любимым героем не хотелось. Она обожала Мэйсона. Люба сжала ноги. Кадр резко сменился и на экране появилась стройная блондинка в купальнике.

– «Херболайт»! – восклицал голос за кадром. – Секрет вашей стройности.

Люба погладила одной рукой поясницу, другой живот.

– Пойдём, пока реклама.

За последние три недели живот стремительно вырос до размеров «пора рожать», хотя срок был только через месяц. Любе же хотелось поскорее родить. Из-за многоводия и поперечного положения плода вокруг пупка вытягивались уродливые бледно-фиолетовые растяжки. Живот продолжал расти, превращаясь в зеркало и, кажется, не собирался останавливаться. Она переживала, что однажды кожа лопнет от натяжения; успокаивали только заверения врача.

Кроме этого, Люба не могла спать на диване: огромный живот давил на желудок. Пришлось взять у родителей раскладушку и огромную пуховую подушку. Люба подпирала подушкой спину, проваливалась в растянутый брезент раскладушки и в таком, почти сидячем положении, спала.

– Ладно, я сама. – Люба отвела руку мужа. – А ты лучше сходи мусор выброси, а то меня от запаха этого мутит уже.

– Вроде не пахнет, – пожал плечами Николай, но ослушаться жену не решился, зная, что у беременных бывают причуды и похлеще.

Николай достал из ведра пакет, вышел из дома и направился к мусорной площадке. Сбрасываемый жителями трёх домов мусор горкой возвышался над контейнером и частично растащенный собаками валялся рядом на земле. Николай размахнулся и швырнул пакет в мусорную возвышенность. Вслед за пакетом в гущу останков человеческой жизнедеятельности отправилось и обручальное кольцо, слетевшее с безымянного пальца Николая.

– Чёрт! – выругался Николай и поморщился. Кольцо было ему великовато, но носить его на среднем пальце Люба не разрешала, считала, что это плохая примета. Ослушаться и тем заставить беременную жену нервничать Николай не смел.

Он стоял в растерянности, не зная, как поступить, пока к площадке, громыхая металлическими сочленениями, не подъехал оранжевый мусоровоз. Николай отошёл в сторону и стал наблюдать за тем, как железные пальцы вцепились в бортик переполненного контейнера и, рассыпая излишки мусора на дорожку, подняли его ввысь. Доставив контейнер до кузова, механическая рука вывалила содержимое в барабан машины. Загрузившись, машина сложила железную руку и погромыхала обратно.

Николай подошёл к пустому контейнеру, заглянул в него, подвигал ногой рассыпанный по площадке мусор. Глупо было надеяться – кольца не было. Люба расстроится. Как ей сказать?

Он грустно посмотрел на окна второго этажа. В одном из них мерцали отсветы экрана телевизора. Николай вздохнул и побрёл домой.

Когда он вошёл в комнату, Люба всё так же лежала на раскладушке и смотрела любимый сериал.

– Пробка вышла, – не оборачиваясь кинула Люба.

– Что? – не понял Николай и посмотрел на экран.

«Возможно, Пробка – это имя одного из персонажей», – предположил он. – «Кто их знает? Раз есть миллионер Сиси, то и Пробка вполне может оказаться какой-нибудь санта-барбарической дамой». Но дам на экране не было, только молодой симпатичный мужчина потягивал из бокала виски.

– Слизь такая, защитная. Она выходит перед родами.

– Ого! – Николай обошёл раскладушку и стал перед Любой, закрывая экран. – Тогда я звоню в скорую.

– Подожди, хочу досмотреть. – Люба выгнулась, заглядывая за фигуру мужа. – Отойди.

– Люба! Какой сериал? Тебе рожать… У тебя преждевременные роды, а скорая пока доедет… – Он стал заикаться от волнения.

– Досмотрю и поеду, – Люба выгнулась так, что алюминиевая ножка согнулась и брезент под ней опустился, коснувшись пола.

– Совсем с ума сошла со своей «Санта-Барбарой»!

– Так схваток нет, успею.

– Всё, я пошёл вызывать скорую!

Николай решительно направился к двери, и не напрасно. Когда Любу привезли в роддом, осматривающий её врач, покачал головой:

– Да у вас, деточка, матка уже на пять пальцев раскрыта, рожать пора. Почему так поздно приехали?

– Так у меня схваток не было… и нет.

– Совсем? – нахмурился врач.

– Ну, одна была вроде, и всё.

Врач положил руку ей на живот:

– Вот пошла схватка, чувствуете?

– Нет, – пожала плечами Люба.

– Так, – вздохнул врач. – Поперечное положение плода, плюс коррекционная родовая деятельность. Будем резать.

Глава 5

Жара сгустилась в огромный желеобразный ком и, прикинувшись облаком Магритта, зависла над городом. Элла хорошо переносила зной, но, как назло, автобус застрял в пробке. Для их небольшого города пробка – явление редкое, но что-то случилось: то ли машина сбила велосипедиста, то ли велосипедист налетел на автомобиль, и движение остановилось.

В салоне автобуса мгновенно стало нечем дышать, положение не спасали даже раскрытые окна и люки. По просьбе задыхающихся пассажиров водитель открыл двери. Недолго думая, Элла выскочила из салона и пошла пешком. За ней выскочили ещё двое: высокий молодой человек спортивного телосложения и широкоплечий мужчина «под сорок».

Элла пошла прямо, молодой человек двинулся за ней, а мужчина свернул направо.

День близился к завершению, но жара продолжала плавить сухой, наполненный взвесью пыли воздух. Пройдя три квартала, Элла нырнула в фойе театра. Молодой мужчина остановился у афиши, посмотрел на неё и направился к кассе.

В полупустом фойе было немногим прохладней, чем на улице, зато не было пыли. Раздался первый звонок, и топтавшиеся в фойе люди направились к дверям, ведущим в зал. Элла подошла к зеркалу, достала из сумочки расчёску и причесала тёмно-каштановые пряди. Волосы были её гордостью: длинные, густые, блестящие, доходящие до линии талии. Элла никогда не заплетала их в косу, не накручивала и не закалывала, предпочитая носить их распущенными и гладко-причёсанными.

Чтобы избежать толкотни и позволить зрителям занять дальние места, Элла простояла перед зеркалом до третьего звонка и только после него отправилась в зал. Когда она вошла, свет в зале начали гасить, но это её не смутило; своё место Элла знала хорошо, нашла бы его даже с закрытыми глазами. Она всегда покупала билет во второй ряд, третье кресло от прохода. В этот раз Элла тоже купила билет заранее – второй ряд, десятое место, но оно оказалось занято. На её месте сидела необъятных размеров дама со взбитой мочалкой на голове и, аппетитно чавкая, дожёвывала купленную в буфете плюшку.

– Извините, вы заняли моё место, – негромко произнесла Элла, чуть склонившись над дамой.

– Да? – приподняла та нарисованную бровь. – Ну садись рядом, свободно же.

– У меня десятое… – Элла протянула билет.

– А у меня девятое, – не глядя на билет, чередуя слова с чавканьем, произнесла дама.

– Тогда садитесь на своё.

Дама проглотила остатки плюшки и уставилась на Эллу.

– Какая разница?

– Я хочу сидеть на своём месте, – сказала Элла приглушённо, так как с заднего ряда на неё недовольно зацыкали.

Свет в зале погас, занавес разъехался, а она всё ещё стояла в проходе.

– Освободите место, пожалуйста, – Элла старалась держать себя в руках, но чувствовала, как лицо её наливается краской гнева.

– Не буду я скакать, у меня колени больные. – Дама опустила голову, выдавив на кружевной воротник второй подбородок, и принялась стряхивать на пол крошки с обширной груди.

– Пересядьте, – не уступала Элла.

– Не мешайте смотреть, – изрыгнула дама в её сторону капустной отрыжкой.

– Пересядьте…

– Не мешайте, – недовольно зашикали с заднего ряда.

Элла плюхнулась на свободное сиденье. Настроение было испорчено, она смотрела на сцену, но боковое зрение не выпускало из виду наглую соседку с пышным жабо на груди. Через десять минут женщина достала из сумки плитку шоколада, развернула её, шурша обёрткой, и начала есть. Откусывая шоколад, она таращилась на терзающегося раздумьями Гамлета и качала головой. Её лицо отражало глубокие переживания, словно вместе с принцем датским она искала ответы на философские вопросы о бренности жизни, смерти и неизбежности конца.

Рядом мучилась переживаниями Элла; впереди неё, загораживая сцену, маячила кучерявая голова какого-то парня. Парень был высоким настолько, что с её места виднелась только макушка принца датского. Элла обожала Шекспира, знала всю пьесу наизусть, но надежда насладиться в этот вечер игрой актёров окончательно рухнула. Она наклонила голову вправо, пытаясь охватить взглядом большую часть сцены, но сидящий впереди парень, тоже наклонил голову вправо. Элла сжала губы и гневно задышала ему в затылок.

Усугубляли момент мрачные декорации и приглушённый свет рампы. Гамлет, вытянув зажатый в руке череп, шагнул вперёд, остановился, многозначительно набрал в лёгкие воздух, чтобы произнести знаменитую фразу, и в этот момент дама в жабо громко чихнула. Гамлет вздрогнул, череп выпал и покатился со сцены вниз под ноги высокому парню в первом ряду.

Все замерли: зал в немом ожидании, Гамлет в испуганной растерянности.

Высокий парень наклонился, подобрал череп и, стряхнув с него пыль, громко произнёс:

– Бедный Йорик.

– Ха-ха-ха! – разразилась громогласным смехом дама в жабо, и весь зал, как по команде, рухнул дружным хохотом. Смеялась и Элла. Долго, заливисто, отпуская скопившееся раздражение.

***

Он догнал её на выходе из театра, улыбнулся.

– Как вам спектакль?

– Понравился. Особенно ваша сцена. Вот уж не думала, что из трагедии можно сделать комедию, но вам удалось.

– Я старался.

– Вы актёр?

– Я Егор.

– Это мне ни о чём не говорит. – Элла посмотрела на часики. – Извините, я тороплюсь.

– На автобус?

Элла остановилась и внимательно посмотрела в ясные серые глаза под сросшимися в волну бровями.

– Откуда вы?..

– Я тоже езжу восемьдесят шестым, часто вас вижу.

– А я ни разу вас не видела.

– Неудивительно, вы всё время смотрите в книжку. Ахматова, кажется.

– Да…

– «Двадцать первое. Ночь. Понедельник.

Очертанья столицы во тьме.

Сочинил же какой-то бездельник,

Что бывает любовь на земле».

– Во мгле…

– Что?

– Очертанья столицы во мгле, а не «тьме».

– Эх, перепутал.

– Ничего страшного. – Элла посмотрела вдаль. – Вы хорошо читаете.

– Можно мне вас проводить?

– Ну раз нам по пути…

***

– Кажется, ты запуталась.

– Когда кажется, креститься надо. – Элла весело улыбнулась в ответ на замечание сестры и щёлкнула Катю по носу.

– Когда отношения не единственные, в них легко запутаться, – назидательно упрекнула Катя.

– Завидуешь?

– Чему?

– Что у меня вон сколько кавалеров, а у тебя только рыжий Сёмка. – Элла показала сестре язык.

– Что ж тут хорошего? Разврат.

– Разврат – это когда все одновременно, а у меня по очереди.

– Разве можно любить по очереди?

– А кто говорит про любовь?

Элла вынула из шкатулки нить розового жемчуга, накинула на шею, полюбовалась в зеркало. Дорогие бусы ей подарил отец в свой последний приезд в отпуск. Благодаря заработанным на Севере деньгам он мог позволить себе щедрые траты. Отец дарил подарки жене и дочерям, но для Эллы всегда находил что-то особенное. Он гордился дочерью, и не жалел средств на то, чтобы подчеркнуть её красу.

– Но ты же с ними целовалась!

– Это что, преступление?

– А разве без любви целоваться не противно?

– Не противно! – Элла нагнулась к зеркалу, чтоб подвести ресницы. – Если умеючи. Сёмка-то умеет?

– Не знаю. – Катя надула губы и отвернулась к окну.

– У-у-у… Да ты ещё нецелованная, а рассуждаешь о чём не знаешь, – усмехнулась Элла.

– Узнаю, – обиженно буркнула под нос Катя. – А целоваться надо по любви. В этом вся прелесть. Иначе это будет просто обмен микробами, бактериями и ещё кучей противностей.

– Не доросла ещё такие рассуждения рассуждать.

– На возраст кивают, когда нет убедительных аргументов в защиту своей позиции.

– Ничего себе! – Элла развернулась. – И откуда ты такие выражения знаешь?

– Слышала, как папа говорил.

– Ну хорошо, а вот если отношения по-ущербному одиноки, не намекает ли это на ограниченность во взглядах тех, кто в этих отношениях.

– Ты просто ищешь оправдание своей распущенности.

Элла положила на трюмо брасматик и присела на диван рядом с сестрой.

– Может, и так, – она вздохнула. – Но естественный отбор ещё никто не отменял.

– Ну и как ты будешь выкручиваться, когда Паша, а потом и Рома вернутся из армии. Что ты им скажешь? Как объяснишь, что теперь встречаешься с Егором?

– Не знаю. Надеюсь, что сами отвалятся, как старая засохшая болячка, – Элла рассмеялась и обняла сестру. – Катька, ты же сестра моя, должна быть на моей стороне. Ну что Пашка? Одни понты, и те незаслуженные, дурак дураком, подумаешь, смазливая мордашка, разве для мужика это главное?

– Зачем же ты с ним встречалась?

– Хм, – Элла пожала плечами. – Не знаю. Просто. Пристал, отвязаться не могла.

– А Ромка?

– Ромка? Это вообще недоразумение. Даже говорить о нём не хочу. У него самого рыльце в пушку. Только Пашка за порог, он ко мне. Вот пусть сами между собой отношения и выясняют, мне пофиг.

– А Егор? Ты его любишь?

– Егор? Егор он другой, понимаешь. Он мне больше подходит, он начитанный, хорошо разбирается в искусстве. Занимается спортом. Играет на гитаре, участвует в школьном ансамбле.

– Он что, ещё учится?

– Заканчивает, – Элла выпустила из объятий сестру. – Он младше меня на два года, хотя по нему не скажешь. Он перспективен, собирается поступать в университет, хочет стать дипломатом. Он мне интересен. Мне с ним хорошо. Это мой человек. И он хочет познакомить меня со своими родителями.

– Я не поняла, ты его любишь?

– Конечно. Я разве не сказала?

– Нет. Не сказала. Сказала, что подходит.

– Кать, ну не придирайся к словам.

– Если он заканчивает школу, значит, скоро пойдёт в армию?

– Да, – Элла поджала губы.

– Снова провожать будешь?

– Буду.

– А ждать?

– И ждать.

Глава 6

Она пахла ванилью и корицей. Он – одеколоном «Саша» и сигаретами. Оливия Марковна и Христофор Игнатьевич внешне были похожи, как брат и сестра. Оба темноволосые, круглолицые, кучерявые, немного полноватые. Оба приветливые. Она – в лёгком нежно-голубом платье, он – в сером костюме при галстуке.

На круглом столе – немецкий сервиз «Мадонна», в хрустальной вазе – гора конфет, в металлической коробке – россыпь печений. Вокруг стола – мягкие стулья в красивой атласной обивке, ни дать ни взять из гарнитура «Генриха Гамбса». Над головой висела люстра из чешского стекла. Пол покрывал необычный ковёр с гобеленовым рисунком – такой и на стене не в каждом доме встретишь.

– У нас по-простому. – Оливия Марковна мило улыбнулась. – Присаживайтесь. Егорушка, ухаживай за дамой.

– Ну что ты, Оличка. Называть юную девушку дамой – не комильфо.

– Я не про возраст, Христоф, я про статус. Надеюсь, Элла меня поняла и не обиделась.

– Нет, конечно. – Элла присела на отодвинутый Егором стул. – Красиво у вас.

– Остатки роскоши. Это всё из Германии, всё, что успели прихватить вместе с выводом войск.

– А я никогда не была за границей. – Элла поправила на груди жемчужные бусы. – Как там?

– Даже не знаю, как и сказать… – замялась Оливия Марковна.

– По-другому… – подсказал Христофор Игнатьевич.

– Давайте я налью вам чай, по-нашему, по-русски.

Хозяйка подхватила сервизный чайник и принялась разливать янтарную жидкость по перламутровым чашкам.

Руки у Оливии Марковны ухоженные, тонкие пальцы с идеальным маникюром, ровный слой бежевого лака на мелких, по форме напоминающих семечки, ноготках.

– Егор говорил, вы в школе работаете. У вас педагогическое образование?

– Я учусь… на заочном, а пока в школе работаю музработником.

– Хорошая профессия для женщины, – одобрительно кивнул Христофор Игнатьевич и пригубил чашку. – Благородная. Ответственная. И опасная.

Оливия удивлённо посмотрела на мужа.

– Чем же так опасна профессия учителя?

– Тем, что учитель, как кувшин: чем наполнен, то из него и польётся. Хорошо, если доброе и светлое.

– Ну у тебя и аналогия, Христоф. Сравнить учителя с кувшином! – Оливия засмеялась лёгким бархатным смехом.

– Я вообще про человека. Разве не так? Стоит только качнуть, в смысле, разозлить, и такое может политься. Я вот вчера в автобусе случайно, не нарочно, зацепил портфелем колготы рядом стоявшей женщины. Капрон порвался, а я такое в свой адрес услышал, мама не горюй. Только что не прокляла. Я от стыда готов был выскочить на первой же остановке. Пришлось ей стольник дать, чтоб она успокоилась.

– А ты не прижимайся к чужим женщинам, – Оливия театрально-строго посмотрела на мужа. – А то ещё и от меня достанется.

– Ты таких слов не знаешь… слава Богу. – Христофор Игнатьевич потянулся за печеньем.

– И что женщина? Успокоилась?

– Ага. К вышесказанному ещё добавила, что я – буржуй недорезанный, интеллигент в шляпе, думаю, что всё в этом мире купить можно. Деньги, однако, взяла. Не побрезговала. А я на ближайшей остановке вышел и пешком пошёл.

– Вот видишь, а я тебе говорила, надо было шарабан брать, сейчас бы на нём на работу ездил.

– Не шарабан, Оливушка, а Трабант. – Христофор приобнял жену.

– Шарабан, Тарабан, какая разница? Ведь всего за пятнадцать марок предлагали.

– Ну и как ты себе это представляешь? Во мне 120 кило весу и почти 2 метра роста, и я, как лягушонка в коробчёнке, в офис ездить буду? Людей смешить.

– Пф-ф… – пожала плечами Оливия, – подумаешь! Откуда в тебе это чванство? – Оливия повернулась к Элле. – Моя сестра с мужем оба под 150 весят, однако, не постеснялись, купили себе «Матис» и рады-радёхоньки, даже в Воронеж на нём из Новгорода ездили.

– Ой, – махнул Христофор Игнатьевич в сторону, предположительно, Новгорода.

– Может, нам тоже «Матис» купить? Говорят, он недорого стоит. Оставшиеся марки обменяем…

– Не выдумывай. Знаешь, как в народе этот твой «Матис» прозвали?

– Как?

– «Сумасшедшая табуретка».

– Ну и езди автобусом, – обиженно поджала губы Оливия. – Раз тебе нравится проклятья слушать.

– Если я буду ездить на машине, то рано или поздно сам скачусь до проклятий, а то и до мата.

– Ты?! – Оливия отстранилась и осуждающе уставилась на мужа.

– А чем я лучше других. Известный феномен – даже самый спокойный и культурный человек за рулём становится агрессивней, для него все вокруг – козлы, курицы и идиоты.

– Ужас какой! Не ожидала от тебя! – Оливия отвернулась.

– Ну что ты разошлась, милая? – Христофор снова обнял жену. – Тебе до магазина прогуляться – одно удовольствие.

– Я – ладно, а Егорушка на тренировку опаздывает.

– Мам, всё нормально. Мне нравится на автобусе. Ну да, тесновато бывает, зато автобус нас познакомил и объединил. – Егор обнял Эллу, копируя отца.

– Вам тоже нравится на автобусе? – в поисках поддержки обратилась к Элле Оливия Игнатьевна.

– Не очень, – ответила Элла, разворачивая конфету. – Летом там дышать нечем. Я люблю свежий воздух, всегда открываю окна, когда вхожу, и тут же на меня начинают шипеть разные старушки. Боятся заболеть. – Элла скривила губы в презрительную усмешку. – А от инфаркта они умереть не боятся.

– Вот видишь. – Оливия строго посмотрела на мужа. – А был бы шарабан, Егор возил бы на нём девушку.

– У меня прав нет, – подмигнул отцу Егор.

– А на него права не нужны.

– Как это?..

Чаепитие, организованное с целью знакомства Эллы с родителями, растянулось на три часа. Они ещё о чём-то спорили, потом дружно смеялись, потом снова спорили, говорили об обыденном и возвышенном: о кризисе, который вот-вот разразится во всём мире, о женщинах, которых любил Соломон, о погибшей орхидее по имени Матильда, об утрированных гримом эмоциях персонажей театра Кабуки.

Элла старалась поддерживать тему; она мало что понимала в кризисе, зато кое-что знала о Соломоне. Не боясь показаться глупой, призналась, что все её познания в цветоводстве ограничены геранью, растущей у неё на подоконнике, которая, как оказалось, совсем и не герань, а пеларгония. Зато про японское театральное искусство высказалась хоть и сдержанно, но со знанием дела: «В Кабуки – и маски, и музыка, и ритм, и костюмы, всё работает на создание атмосферы, вводящей зрителя в лёгкий транс».

Элла понимала, что самое первое впечатление задаёт тон на всю жизнь, и потому очень старалась понравиться родителям Егора. И, кажется, это ей удалось.

Уже стоя в прихожей, мать протянула Элле на прощание пакетик с конфетами.

– Егор сказал, что у вас есть младшая сестра, это для неё.

Элла заулыбалась.

– Она не такая уж и маленькая. Всего на два года младше меня.

– Всё равно. – Оливия передала пакет Егору.

– Такая же красивая, как её сестра? – отвесил на прощание комплимент Христофор Игнатьевич.

– Она похожа на папу, а я на маму, – уклонилась от прямого ответа Элла и, спохватившись, добавила: – Но умна не по годам. И серьёзная.

– Вы тоже неглупая девушка. Редкое сочетание красоты и ума. – Христофор Игнатьевич взял руку Эллы в свою и, галантно склонившись, прильнул к ней губами.

– Какие у вас замечательные бусы! – Оливия ревниво крутила пальчиками золотой кулон в форме буквы «О» с крохотным бриллиантом в середине.

– Это натуральный жемчуг, подарок отца.

– У… – буркнула Оливия.

– А кем работает ваш отец? – поинтересовался Христофор Игнатьевич, отпуская руку Эллы.

– Папа работает на севере. Он оператор добычи. Раз в году приезжает в отпуск. Всегда с подарками.

– У папы хороший вкус. – Ленточное плетение цепочки задевало крохотную, размером со спичечную головку, родинку на шее Оливии, вызывая раздражение и покраснение кожи. Она поморщилась и отпустила кулон.

Элла сняла с шеи бусы и протянула Оливии.

– Возьмите.

– Что ты? – смутилась Оливия. – Я не для этого…

– Возьмите, они вам больше к лицу.

Оливия взяла бусы и накинула на шею. На лице выступила улыбка удовольствия.

– Спасибо, дорогая. Я, правда, очень люблю жемчуг.

– Жемчуг приносит счастье, богатство и радость. Пусть он станет вашим талисманом.

– Спасибо.

– Ну что ж, прощайте, юная леди. Приятно было с вами познакомиться.

Отношения – тонкая льняная нить, привязанная к связке хрустальных бубенцов, стерегущих малейшее её натяжение. Достаточно только произнести не то слово и…

– Прощайте, Христофор… – она забыла отчество, она так волновалась, когда Егор представлял ей родителей, что в голове остался лишь сумбур каких-то слов. – Колумбиевич, – вырвалось непроизвольно.

Увидев вытянувшееся лицо Оливии, Элла поняла, что всё испортила. Она так старалась весь вечер, и всё пошло прахом. Элла зажмурилась.

– Ха! – грохнуло и покатилось громовыми раскатами: – Ха-ха-ха.

– Ха-ха-ха, – полилось бархатное журчание.

– Ха-ха-ха…

Элла открыла глаза.

Смех – единственная из причуд удивительного мира, дарящая ощущение полного безоговорочного счастья. Пусть и мимолётного.

Глава 7

Живот. Она испугалась, когда впервые увидела его после родов. Точнее, после операции. Живот её теперь выглядел как огромная грушевидная складка с безобразными рубцами-растяжками. По центру тянулся красный шов. От этого уродства у неё закружилась голова, она прислонилась к стене и схватилась рукой за раковину.

В палате их было трое. Многодетная мамаша, Недотёпова Юлия, после шести неудачных попыток родить мальчика, наконец осчастливленная почти нежизнеспособным представителем мужской братии – это раз. Трижды разведенная и уже дважды рожавшая юная особа – это два. И Люба – свежеиспеченная мамаша, за одну ночь, превратившаяся из круглого шарика в плоскую дощечку.

Больничные вечера свободны от процедур, самое время для откровений, жалоб на судьбу и перемывания косточек своим половинкам.

Многодетная мамаша, побиваемая мужем-алкоголиком, всё время обреченно вздыхала и утирала слезу, жалуясь на свою судьбу.

– Почему не уходишь? – удивлялась Люба.

– Куда я с шестью девками-то? – вполне, на её взгляд, резонно отвечала Юлия Петровна Недотёпова – женщина довольно крупных габаритов. При желании такая легко могла отправить своего худосочного супруга в глубокий нокаут.

– Зачем тогда столько рожала?

– Очень мальчика хотелось.

Люба, пожимая плечами, переглядывалась с другой соседкой, Скороспелкиной Ольгой, с которой они были ровесницами. В свои 24 года Скороспелкина уже успела трижды сходить замуж и родить двоих детей. Последний муж был младше Ольги на пять лет. Каждый вечер он робко топтался под окнами родильного отделения.