Путешествие на Палмею Свет между мирами

Светлана Сбитнева

Путешествие на Палмею Свет между мирами

Глава 1, в которой происходит нечто необъяснимое

В то утро, когда все началось, лил дождь. И почему осень в Москве всегда приходит так сразу? Да, бывает, конечно, иногда бабье лето, когда половину сентября держится еще августовская погода, но потом начинаются дожди и часто не прекращаются до наступления заморозков.

Я не очень люблю дождь. Ничего в нем особенно плохого нет, но приходится надевать теплую одежду, брать зонт, потом где-то его сушить и постоянно про него помнить, чтобы не забыть забрать. И еще эта челка. Главный ужас дождливой погоды – это моя непослушная челка, которая торчит в такие дни рожками в разные стороны, и я похожа на чучело огородное. Отрастить челку и убирать в хвост я не хочу – без челки я себе совсем не нравлюсь, хоть мама и говорит, что мне очень идет без челки. Мама ничего не понимает в современной подростковой моде, она же взрослая. Другой мир. Как динозавры.

– Миленчик, зайчик, завтрак на столе, – позвал мамин голос с кухни.

– Иду, – откликнулась я и натянула любимую серую толстовку.

На завтрак была овсянка. Моя мама, конечно, отлично готовит, но я не люблю овсянку: она прилипает к ложке и ее противно глотать.

В кухне папа и мама весело обсуждали планы на выходные. Папа чмокнул меня в лоб, а мама в затылок. Родители все время меня чмокают. А мне уже двенадцать вообще-то, я уже не маленькая, чтобы меня сюсюкать. Но мама и папа со всеми такие и с друзьями они здороваются так же: обнимаются и целуют, правда, в щеки, а не в лоб и затылок. Это исключительно для меня они придумали.

Папа намазал на поджаренный тост вишневый джем, подмигнул мне и положил тост на мою тарелку, прямо на овсянку. Обожаю тосты с вишневым джемом. С ним овсянка не такая противная, ее вполне можно пережить.

– Солнышко, в школе сегодня пообедаешь, ладно? – мама оставила передо мной чашку с чаем и молочный кувшинчик.

Обедать в школе мне приходится частенько: родители, что называется, свободные художники и бывает так, что рабочий день у них заранее не спланирован. Папа программист, а мама рекламный агент. Оба обожают свою работу, хотя денег она им приносит не особо много. Школа моя довольно далеко от дома, поэтому пешком до нее идти долго, а на общественном транспорте неудобно, вот и приходится родителям пока что меня отвозить и забирать после уроков.

Я взяла собранный с вечера рюкзак (люблю все делать заранее, чтобы не приходилось бежать и опаздывать) и влезла в резиновые сапожки. В тот день в школу меня отвозил папа. У нас в семье одна машина, старый седан, и родители пользуются ей по очереди. Это неудобно. Говорить родителям, что они могут поработать побольше и заработать на машину посолиднее, бесполезно, поскольку они твердо убеждены, что счастье не в деньгах. Может быть, и не в деньгах, но комфортная жизнь – это же замечательно и ничего плохого в этом точно нет. Некоторые мои одноклассницы и одноклассники к деньгам относятся намного серьезнее. Если ты ходишь в дешевой одежде и у тебя нет дорогих вещей, ты не можешь быть альфой. А быть альфой очень, между прочим, почетно.

– Ну что, пристегнулась? – спросил папа. Я кивнула, и машина плавно тронулась с места.

– Эй, Хлызя! Дай ластик.

Петров привычным движением подергал меня за капюшон толстовки. Вот всегда так этот Петров. Я махнула на него рукой, оборачиваться даже не стала. И опять «Хлызя». Далось ему это прозвище. Фамилия у меня Хлызольская, естественно меня почти сразу переделали в Хлызю. Если бы я была Красавина, меня бы звали Красотка, а если бы Бородавина, то Борода, или, кошмар какой, Бородавкой. Пожалуй, Хлызя еще не самый плохой вариант.

– Ну дай, мне очень нужно, – шепотом повторил Петров свою просьбу и ткнул меня пальцем в спину.

– На, достал уже, – процедила я сквозь зубы.

– Петров, Хлызольская! Ну-ка прекратите болтать!

– Простите, Марьванна, – привычно откликнулись мы с Петровым в один голос.

Я осторожно обернулась. Петров взял в руки мой ластик и повертел его в руках. Ничего стирать он им не собирался, потому что за прошедшие двадцать минут от урока, который был посвящен, к слову сказать, промежуточной контрольной работе по математике, не написал в своей тетради даже сегодняшнее число. Ластик был большой и белый, я его десять минут в магазине выбирала. Петров взял шариковую ручку и нарисовал на ластике зубастую рожицу. Рожица получилась, что надо, забавная, и он несколько раз приложил ластик к тетрадной обложке как печать. Получившийся орнамент явно его порадовал. Он пальцем соскреб с ластика рожицу и на ее месте нарисовал другую, удивленную. Спасибо, Петров, испортил мой ластик.

– Осталось пятнадцать минут, заканчивайте.

Голос Марии Ивановны, учительницы средней и старшей школы, прозвучал монотонно и равнодушно. Вокруг засуетились и заерзали на стульях мои одноклассники, послышались шепотки и восклицания: народ торопился решить оставшиеся задачи и примеры. Петров зевнул.

– Хлызя, дай списать! – он снова подергал меня за капюшон толстовки.

– Отстань!

Я даже головы не повернула: в душе клокотала обида за ластик.

– Ну дай, что ты жадничаешь? Ну, милая, добрая, дорогая Хлызя!

– Хватит называть меня «Хлызей»!

Честное слово, я ему когда-нибудь врежу.

– Ладно, Хлызя, буду называть тебя Миленой всю оставшуюся жизнь, до самой старости! – Петров умоляюще сложил руки.

– Еще не хватало до старости с тобой общаться! – фыркнула я.

– Петров, Хлызольская! Еще одно замечание, и положите мне дневники на стол!

– Извините, Марьванна! – снова в один голос проговорили мы. Всегда из-за этого Петрова на замечания нарываюсь.

– Миленка, дай списать, пожалуйста.

Я вздохнула и под партой незаметно протянула ему тетрадь: замучает ведь.

– Только не все, – на всякий случай напомнила я.

– Да мне только на троечку, – обрадованно откликнулся Петров.

Звонок безжалостно задребезжал в положенное время.

– Сильверстов и Магомеда, соберите тетради, – велела Мария Ивановна. Класс наполнился гулом и детскими голосами.

– А ты решил седьмой? Сколько у тебя получилось?

– А ты третий?

– А кто-нибудь сделал восьмое? О, у тебя тоже четыре в ответе?

– Домашнее задание в электронном журнале, контрольные проверю к понедельнику, – ровным монотонным голосом, который словно возвышался над галдящим классом, проговорила классная руководительница и встала со своего места, чтобы за перемену подготовить доску к следующему уроку.

– Петров, ты что-нибудь решил? – проговорил тонкий девичий голосок.

Анечка Косицына, кто же еще. Она тряхнула длинным хвостом своих светло-русых волос и ласково улыбнулась Петрову. Анечка Косицына у нас красавица, будущая актриса, по твердому убеждению самой Анечки. Петров только загадочно хмыкнул.

– Хлызя, то есть, я хотел сказать, Миленка, спасибо, – проговорил Петров и помчался к двери, где его уже ждал лучший друг Степан.

Анечка приподняла бровь и гордо удалилась.

Я повертела в руках безнадежно испорченный Петровым ластик, забытый на парте, и, вздохнув, сунула в свой пенал. Несносный Петров. Но, с другой стороны, он же мальчишка, к мальчишкам нужно быть снисходительнее. В его возрасте многие мальчишки такие – безответственные, хулиганистые, плюющие на учебу.

– До свидания, Мария Ивановна, – попрощалась я с учительницей и последняя вышла из класса.

Петров выскочил из класса, чуть не споткнувшись о собственные штанины, широченные как парашюты.

– Сила, куда сегодня после русского? – спросил Степка у своего друга. – К озеру? Там тарзанку починили.

Вот тоже мальчишки интересный народ. У Петрова прозвище Силач, или Сила, потому что он может подтянуться на турнике двадцать три раза. Двадцать три! Это когда остальные рады до беспамятства, если до турника хотя бы дотянутся. К учебе он равнодушен. А вот историю любит. Хотя наши все обожают Всеволода Сергеевича слушать, когда он приглушает в классе свет, оставляя только жужжащую лампу над доской, сажает на свой внушительный нос очки в тонкой золоченой оправе, закладывает руки за спину и начинает медленно прохаживаться по залу. Он рассказывает тихим голосом что-то о древних племенах, полководцах и сражениях. Мне всегда казалось, что Всеволод Сергеевич рассказывает сказки. Он даже начинал свои истории словами «Давным-давно, когда вас еще и на свете не было, существовал такой замечательный город…» Если бы не тексты в учебниках и картинки, мне бы и в голову не могло прийти, что все это правда и когда-то случилось в действительности.

– Сила, ну что? – торопил его с ответом Степка. – Киря и Стас тоже собираются на тарзанку.

– Не, сегодня же понедельник, я на продленке домашку делаю.

Я посмотрела на Петрова: да уж, на продленке. А я слежу за тем, как ты ее делаешь.

– Точно, – Степан шлепнул себя по лбу, словно в наказание за такую забывчивость.

Они вошли в класс и сели на свои места. Учительница русского языка, Наталья Антоновна, вплыла в класс следом за ними буквально за мгновение до звонка. От ее быстрого шага позади развевалась, как мантия, шелковая накидка красивого розового цвета. Вся Наталья Антоновна худенькая и невысокая, со светлым невзрачным хвостиком тонких волос. Она носит большие очки с толстыми стеклами, за которыми ее глаза кажутся огромными, как у куклы. Мы так ее и называем, «Куколка». Наталья Антоновна по характеру тихая, безобидная, очень любит своих подопечных и всегда верит в наши лучшие качества, поэтому и прозвище у нее такое ласковое.

Урок русского языка тянулся долго. Петров елозил на стуле, не зная, чем себя занять. Занять себя непосредственно русским языком ему как-то в голову не приходило.

Наконец, прозвенел долгожданный звонок. Сейчас обед в школьной столовке и продленка. Продленка была в школе относительно недавно и использовалась для разных целей. Родителями как возможность оставить детей в школе подольше, если, например, кто-то из детей жил от школы далеко и должен был ждать, пока за ним приедут взрослые, а учителями как наказательная мера за систематическое невыполнение домашних заданий или плохие оценки. Это как раз был случай Петрова: директриса лично назначила ему пятнадцать продленочных часов, чтобы он догнал школьную программу по математике, русскому и литературе. И раз или два в неделю, по понедельникам и иногда средам, приставляла к нему меня, чтобы я, как успевающая ученица, ему помогала. В общем, наказан вроде как Петров, а страдаю почему-то я.

На обед были суп с макаронами в виде звездочек, котлеты в панировке с пюре, компот и булочка. Я съела все (так проголодалась за шесть уроков) и пошла в класс продленки.

Только я заняла свое любимое место за второй партой, как в класс вплыла Анечка Косицына в сопровождении двух своих лучших подружек, Кисы (Кошкиной) и Варвары. Они о чем-то весело щебетали и хихикали. Наверняка опять мальчишек обсуждают. Киса, невысокая пухленькая брюнетка, была всегда в заводном и смешливом настроении. А Варвара, стройная блондинка с идеальной стрижкой, строила из себя царицу, но тоже была не прочь поболтать и посплетничать. В класс вошел хмурый Петров. Эти три трещетки перестали тараторить и притихли. Анечка поднялась со своего места и, тряхнув хвостом, которым она любила тряхнуть при каждой возможности, пошла по узкому проходу между партами к доске и как бы случайно задела точеным плечиком Петрова. Я не смогла сдержать ухмылки.

– Эй, ты, смотри, куда идешь, – возмущенно проговорила она.

– Сама смотри, – буркнул Петров и плюхнулся на место рядом со мной.

Анечка вздернула нос и вернулась к своим подружкам.

Я достала из рюкзака толстую книгу и сказала Петрову:

– Вот, сегодня нам нужно рассказы Чехова прочитать.

Он запрокинул голову назад и зевнул.

– Ладно, где читать? – спросил он.

– Страница 34, – я была само терпение.

Петров раскрыл книгу и начал читать рассказ «Хамелеон». У меня с собой был учебник по русскому, так что я взялась за домашнее задание: Петров читает так себе, медленно. Минут десять у меня точно есть. А чего зря время терять?

Через десять минут Андрей и правда отодвинул книгу и коротко бросил:

– Все. Что теперь делать?

Я вздохнула и отложила тетрадь.

– Теперь надо обсудить текст и ответить на несколько вопросов, вот, – я заботливо перевернула страницу книги и показала на список вопросов. Петров застонал.

– Перерыв, – объявил он и выскочил за дверь прежде, чем я успела ему что-то сказать.

Я начинала сердиться. «Пойду сейчас нажалуюсь директрисе, – сердито подумала я, – и пусть к этому Петрову другую помощницу приставят, а с меня хватит!» Но мне пришлось взять себя в руки и остаться на своем месте: быть на хорошем счету у учителей и директрисы очень важно. А они сами попросили меня помогать Петрову. И если разобраться, то помогать нужно не так много, всего один или два раза в неделю. И осталось из выделенных пятнадцати часов уже всего только десять…

– Все, я готов отвечать на вопросы.

Петров плюхнулся на свое место и уставился на открытую страницу.

– Почему рассказ назван «Хамелеон»? – прочитал он первый вопрос. – Ну, это просто: хамелеон в природе постоянно меняет окрас, и в рассказе этот, как его, – он перевернул страницу и прочитал имя главного героя, – Очумелов постоянно меняет свое мнение.

Я не сдержалась и посмотрела на Петрова долгим взглядом: вот может ведь, когда захочет. Но вслух ничего не сказала, только коротко кивнула: нечего баловать Петрова похвалами.

– Так, дальше. «В чем смысл рассказа?»

Петров на минуту задумался, пожевал губами.

– Нечего так начальников бояться. Они такие же люди, как и все остальные, только денег у них больше.

– Это довольно близко к правильному ответу.

– А правильный ответ какой? – Петров еле сдерживался, чтобы снова не зевнуть.

– В том, что плохо быть подхалимом.

– Кем плохо быть? – не понял Петров.

– Подхалимом.

Петров достал смартфон и проговорил:

– Кто такой подхалим?

Я засмеялась, прижав к губам сжатый кулачок: уж больно деловой вид был у Петрова.

– Эй, ты чего, Хлызя? – удивился он.

Я перестала смеяться. Снова это обидное «Хлызя».

– Ну ладно, прости. Милена, – исправился Петров.

– Анна Кирилловна, Вас к телефону, – в класс заглянул коренастый рыженький паренек и обратился к учительнице, которая присматривала за нами, «продленочными».

– Милена, ты за старшую, – с этими словами Анна Кирилловна покинула класс.

– Так что, кто такой подхалим? – напомнила я. Но посмотреть в телефон Петров не успел: в класс заглянула кокетливо одетая пенсионерка с веселым барашком отдающих синевой волос и забрала подружек Анечки Косицыной домой. Оставшись одна, Анечка полезла в свой навороченный смартфон.

– «Подхалим – это человек, стремящийся угодить кому-либо, зачастую руководителям или людям власти, используя лесть», – прочитал Петров. – Это получается, когда я вчера русичке сказал, что у нее глаза красивые, это я был подхалимом? Она же учитель, значит, власть, – рассуждал Петров.

– Если ты это искренне, от всего сердца как комплимент сказал, то нет, ты не подхалим.

– А когда я тебе вчера на контрольной сказал, что ты умная, это считается, что я подхалим?

– Да, – буркнула я, – когда ты так говоришь, чтобы я тебе списать дала, то ты точно подхалим.

– Ладно, не дуйся ты, – примирительно сказал Петров. – Я иногда тебя серьезно умной считаю, – важно заключил он.

– Читай следующий рассказ, – проигнорировав его комплимент, потребовала я.

– В смысле? Тут еще три вопроса про этот.

– Они слишком простые, сам ответишь. Эй, не толкайся! – я повернулась к Петрову, чтобы пресечь дальнейшие попытки толчков и доставаний.

– Что? Я тебя не трогал.

– А кто меня тогда сейчас толкнул?

– Ой! – воскликнули мы одновременно, потому что стулья и парта вдруг зашатались и заходили ходуном.

– Землетрясение! – перепугано закричала Анечка.

Парты и стулья затанцевали на своих местах. Петров ухватился за край учительского стола, а я, отлично помню, вжалась в стул. Вдруг в комнате все поплыло, как будто кто-то пролил на картину со свежими красками растворитель. Предметы вокруг завертелись и слились в одну бесформенную массу непонятного цвета. И в центре этой массы начал образовываться водоворот. Что за неожиданное зрелище? В центре этого водоворота стоял старик с длинной седой бородой, в древней тунике. Его седые волосы метались по сторонам, а глаза горели зеленоватым огнем. Страшные нечеловеческие глаза! Старик что-то бормотал и размахивал колбой со светящейся белой жидкостью. Предметы закрутились быстрее, при этом ничего не задевая на своем пути, словно они были галлюцинацией или голограммой. Бормотание старика становилось все громче и громче. Я почувствовала, как мой стул поднимается вверх тормашками в воздухе. Последнее, что я успела увидеть, это испуганные глаза летящего в водоворот Петрова.

Глава 2, в которой мы оказываемся там, где никак не ожидали оказаться

Треск, шум, гул, уши заложило от жуткого грохота. Я выставила в стороны руки, пытаясь нащупать опору, чтобы удержатся на ногах. В ушах зазвенело. Было такое ощущение, что кто-то засунул меня под колокол и потом что есть силы треснул по нему железным молотком. Я открыла глаза и прищурилась от непривычно яркого света. В двух шагах лежал бесчувственный Петров.

– Андрей! Силач! Петров! – меня охватил ужас, и я принялась тормошить его за ворот рубашки, стараясь привести в чувство.

– Эй, прекрати, ты мне голову оторвешь, – Петров открыл глаза и вскочил на ноги.

– Ура, ты жив! – обрадовалась я и отпустила его куртку.

– Что случилось? Где мы? – Он изумленно огляделся.

Я немного успокоилась – Петров, к счастью, жив-здоров – и огляделась. Мы были уже не в продленочном классе. И даже не в школьном дворе. Это был городской двор, но где именно этот двор находился, сказать было невозможно.

– Не знаю, последнее, что я помню, это землетрясение, – я посмотрела на Петрова, как будто надеясь, что он мне сейчас хоть что-то объяснит.

–Ты видела старика? С ужасными глазами? – спросил он.

В памяти всплыло лицо старца и его пугающий взгляд.

– Да, – я кивнула.

– Пойдем, надо понять, где мы находимся.

Петров уверенно направился вперед. Я ни на секунду не желала оставаться одна в незнакомом месте и отправилась за ним. Мы двинулись вдоль дома, прошли мимо одного подъезда, потом мимо следующего, завернули за угол и вышли к тому же месту, откуда начали.

– Хм. Странно, мы же вроде не кругом шли, – я была твердо убеждена, что мы все время шли прямо. И дом вовсе не круглый, а длинный.

– Может, не заметили, как круг сделали? Пойдем еще раз, – отозвался Петров.

Мы снова шли прямо, внимательно следя за тем, чтобы не сделать круг.

– Что за ерунда! – воскликнул Петров, когда мы снова очутились там же, откуда начали.

Меня не покидало ощущение, что с этой улицей что-то не так, но что именно я, хоть убей, не понимала.

– Смотри, как это может быть? – Петров показал рукой на проезжавший мимо автомобиль. Обычный автомобиль красного цвета с четырьмя дверьми и четырьмя колесами.

Я широко открытыми глазами уставилась на колеса автомобиля: они парили в воздухе. Между колесами и асфальтом можно было спокойно положить теннисную ракетку.

– Вот это да.

– Пойдем, попробуем зайти в подъезд и найти кого-то из местных. Спросим у них, куда мы попали.

Петров уверенно двинулся в сторону подъезда.

– Какие цветы интересные, – я присела на корточки, чтобы лучше рассмотреть находку: цветок был точь-в-точь гвоздь из нержавейки, какими мой папа прибивал недавно полку в шкафу на даче.

– Лучше не трогай! – попытался остановить меня Петров, но опоздал: я дотронулась до цветка очень осторожно, потом еще раз, уже увереннее. От цветка шло тепло, и он был мягким на ощупь.

– Может это и не цветок вовсе? А какой-нибудь гриб? – предположил Петров, тоже трогая непонятное что-то.

– Теплый? Грибы теплыми не бывают, – я была в этом совершенно точно уверена. Грибы могут быть теплыми только на сковородке. Или в духовке.

– На солнце мог нагреться, – пожал плечами Петров. Я закатила глаза, хотя в словах Петрова был определенный здравый смысл.

Дверь в подъезд оказалась заперта. Мы прошли к следующему подъезду, но там тоже было закрыто. Вокруг не было ни одной живой души.

– Странно, – после минутного молчания сказал Андрей. – Я как будто не слышу никаких звуков.

Я прислушалась и вдруг поняла, что меня так смущало все это время: на улице действительно было тихо. Даже не тихо, а безмолвно. Как в вакууме. И наши собственные голоса звучали приглушенно, как будто улицу огородили со всех сторон мягкой плотной тканью.

– Давай попробуем какую-нибудь машину остановить, – предложила я.

У дороги звуков больше не стало. Мимо нас проехали две машины, в обеих за рулем сидели мужчины вполне обычного вида. Но детей, активно размахивающих на обочине руками, они не заметили. По крайней мере ни один даже не повернул головы в нашу сторону.

– Это начинает меня пугать, – признался Петров и нервно почесал кончик носа.

– Да, жуть какая-то. И как мы вообще сюда попали? – согласилась я.

Мы медленно побрели назад и сели на нагретый солнцем бордюр.

– Как-то слишком жарко для октября. И зеленое все кругом, – заметил Петров.

– Все, мне здесь надоело, я хочу домой. Сейчас же! – я вскочила и, часто дыша, начала ходить вдоль бордюра, на котором сидел Петров. Меня накрывала паника. Обычно я очень спокойная и рассудительная. По крайней мере, отлично держу себя в руках и произвожу на окружающих именно такое впечатление.

– Я тоже хочу, – вздохнул Петров. – Но пока предлагаю не паниковать. Мы живы, руки-ноги на месте. Просто мы оказались непонятно где и пока что не очень понятно как. Но мы наверняка сумеем это выяснить.

Спокойный голос Петрова вернул мне способность здраво соображать.

Вдруг дверь одного из подъездов распахнулась, и на улицу выбежал седобородый старик. В левой руке он держал пробирку с сияющей жидкостью. Старик размахивал свободной правой рукой и бежал прямо на нас. Несмотря на возраст, бежал он довольно проворно. Мы завизжали и бросились в разные стороны.

Что-то бормоча на непонятном наречии, старик застыл на месте. Прямая на вид улица неизменно возвращала нас туда, где был старик. Поэтому мы остановились в нескольких шагах от него. Бежать не имело никакого смысла. Мы стояли и, пытаясь отдышаться, опасливо рассматривали старца.

– Кто Вы? – спросила я.

– Бус мус сумус ой ки, – пробормотал старец и поднял над головой свою загадочную пробирку. Я не помню, как именно звучали произносимые старцем непонятные слова, но для меня они звучали примерно так – тарабарщина какая-то.

– Что это за язык такой? – спросил у меня Петров. Обычно мне льстит, что Петров думает, что я знаю все на свете и у меня есть ответы на все вопросы, но эта ситуация явно была исключением.

– Понятия не имею. Внешне он похож на средневекового химика. Борода, пробирка, бормочет что-то постоянно.

– Дедушка, Вы нас понимаете? – спросил Петров. Старец повернулся к нему и окинул удивленным взглядом, как будто только что его заметил. Затем опустил пробирку и посмотрел на меня. Глаза его сейчас были зелеными, но самыми обычными, человеческими.

Глядя на Петрова, старец медленно поднес правую руку к груди и внятно произнес:

– Андрогус.

– Похоже, его так зовут, – догадалась я и, приложив свою правую руку к сердцу, проговорила:

– Милена.

Старец кивнул и перевел взгляд на Петрова.

– Андрей, – повторив жест, ответил он.

Старец снова кивнул.

– Кус мус ой мусум бис! Гарат муй ти, – затараторил он, что-то изображая в воздухе свободной правой рукой.

– Мы Вас не понимаем, – попробовала объяснить ему я, вспоминая все свои навыки пантомимы, но старик уже не замечал никого вокруг и продолжал быстро-быстро произносить свои непонятные абракадабры.

– Может, он псих какой-то? – тихо предположил Петров. Я не ответила, потому что в этот самый момент мое внимание привлекло подозрительное шевеление в одном из кустов. Я потянула Петрова за рукав и взглядом указала на куст. Мы замерли, забыв о странном старце. Ветки задрожали, и из-за них выплыло существо размером с болонку. Существо было приятного фиолетового цвета, напоминало маленького робота-гуманоида с квадратной головой и смотрело на нас круглыми глазками-бусинками.

– Какой милаш, – с улыбкой проговорила я.

Милаш взглянул на меня и издал звук, похожий на голубиное воркование. Потом он моргнул и зашевелил маленьким круглым ртом.

– Добро пожаловать к нам. Пожалуйста, не бойтесь, вам ничего не угрожает, – слова были человеческими, говорило существо по-русски, но звук его голоса был не похож ни на мужской, ни на женский, как будто тембр каждую секунду менялся. Гласные звуки он то практически проглатывал, то растягивал, и получилось что-то вроде: