Черный ящик

Петр Зубков

Черный ящик

Пролог. Тень над Владивостоком

Октябрь 1988

Машинный зал дышал холодом и сталью. Низкий гул ЭВМ – ЕС-1035 – заполнял пространство, как сердцебиение механического зверя. Рядом жужжали дисководы, их ритм сливался с сухим треском барабанного принтера, выплевывающего строчки данных. Вентиляторы гнали ледяной воздух, пропахший нагретой пылью электроники. Храм логики. Чистый. Непогрешимый.

Алексей Сорокин откинулся на стуле, скрип которого разрезал монотонную тишину. Перед ним – громада ЕС-1035, серая, как пасмурное небо над Владивостоком. Красные и зеленые лампочки мигали, словно подмигивая ему в сговоре.

На экране монитора застыла строка:

>>RUN COMPLETE. OUTPUT READY

Победа. Он потянулся к принтеру – тяжеловесному монстру, что гудел рядом, как дремлющий дракон. Бумага выходила теплой. Отчет. Расчет раскряжевки хлыстов для Леспромхоза №7. Колонки цифр, проценты выхода делового леса, коэффициенты использования сырья. Чистая логика, острая, как лезвие бритвы.

Его палец скользнул по итоговой строке: 12 843 рубля 75 копеек экономии в год. Для «Приморсклеспрома» – мелочь. Для него – трофей. Доказательство, что он, Алексей Сорокин, не просто техник, а укротитель хаоса. Программист. Человек, который заставляет цифры петь.

Он взял эмалированную кружку. Чай давно остыл, горчил на языке. Взгляд упал на календарь, прибитый к стене. Октябрь 1988. План на IV квартал выполнен на 102%. Над календарем – выцветший лозунг: «Пятилетку – в четыре года!» Буквы казались усталыми, как будто знали, что их время истекает.

Пять лет назад. ДВГУ. Аудитория

Прохлада класса. Скрип мела, резкий, как выстрел в тишине. Профессор Лебедев, сухой, как осенний лист, выводил уравнение состояния идеального газа:

PV = νRT.

Для других – просто символы. Для Алексея – танец молекул. Невидимых, яростных, сталкивающихся в хаотичной пляске. Давление – миллиарды крошечных ударов. Хаос, подчиненный законам.

Он видел его, чувствовал, как формула Максвелла —

f(v) = √(m/2πkT)³ * 4πv² * exp(-mv²/2kT) —

укрощает этот хаос, превращая его в порядок. Красота. Абсолютная. Как код, который он позже будет писать, заставляя машины подчиняться его воле.

Визг тормозов за окном вырвал его из воспоминаний. Резкий. Реальный. Словно нож, полоснувший по нервам. Алексей нахмурился, отложил отчет и шагнул к окну. Сумерки уже накрыли заводской двор, окрашивая его в серо-синий полумрак. Серый «Урал» въехал во двор, его фары выхватывали куски асфальта. Мужики в ватниках, с лицами, землистыми от усталости, сгружали ящики. Запчасти? Детали для станков? Один ящик сорвался, с глухим ударом рухнул на землю. Не разбился, но трещина змеей поползла по дереву. Старший по приемке рявкнул, махнул рукой – тащите, мол, неважно. Рабочие переглянулись, подхватили ящик и потащили дальше.

Алексей прищурился. Неэффективность. Мелочь, но она резала глаз, как ошибка в коде. Трещина в системе, которую он так старательно выстраивал.

Он вернулся к столу, взял перфокарту – жесткий прямоугольник картона, усеянный аккуратными дырочками. Код. Его оружие. Инструкции для стального мозга машины. Он вставил карту в стопку для следующего задания: оптимизация маршрутов лесовозов на ноябрь. Сокращение холостых пробегов. Экономия топлива. Его работа делала «Приморсклеспром» чуть лучше, чуть ближе к идеалу.

Он развернул вощеную бумагу. Бутерброд. Черный хлеб, «Докторская» колбаса. Запах простой, родной, как запах дома. Ужин для тех, кто засиживается допоздна. Алексей откусил кусок, жуя медленно, пока взгляд блуждал по залу. Гигантские шкафы ЭВМ, мигающие индикаторы, стопки перфокарт в лотках – его мир, где все под контролем.

Три года назад. Лаборатория молекулярной физики

Ледяной холод пробирал до костей. Воздух вонял резиной и спиртом. Вакуумный насос хрипел, как загнанный зверь.

Алексей стоял перед установкой – стеклянно-металлическим лабиринтом трубок и манометров. В центре – камера. Внутри – газ. Без имени, без цвета. Его добыча.

Задача? Поймать число. Коэффициент диффузии. Один-единственный ключ, чтобы понять, как этот невидимый хаос просачивается сквозь другой хаос.

Он дернул вентиль. Насос взревел, высасывая воздух до последней молекулы. Пустота. Тишина после рева была оглушительной. Затем – шипение. Газ ворвался в камеру, стрелки манометров дернулись. Чуть больше, чем нужно. Всегда чуть больше. Игра началась. Алексей прищурился, глядя на капилляр – тонкую стеклянную нить, где алый шарик жидкости дрожал, зажатый давлением. Нужно было уравнять. Точность – всё. Он едва коснулся вентиля. Капля дрогнула, поползла. Медленно. Нервы натянулись, как струны. Капля замерла. Равновесие. Выдох. Щелчок секундомера. Газ ринулся в щель, невидимой рекой. Датчик концентрации ожил, его зеленый глаз выплевывал кривую на бумагу. Пик. Сигнал. Хаос пойман. Алексей вытер лоб.

Цифра в журнале:

D = 1.6 * 10^{-5}

Погрешность – ничтожная. Хаос оказался предсказуем. Паспорт на призрака готов.

Алексей вытер лоб. Одно число. Он его достал. Вытащил из невидимого хаоса. Как позже он будет доставать бандитов, вычисляя их по шаблонам передвижений. Как вычислял предателя по мелким сбоям в их лжи. Но это будет потом. Хаос был его игрой. И он только что выиграл первый раунд. Пока – только с газом.

Скрип двери разорвал тишину. Вошел Николай Петрович, начальник вычислительного центра. Глыба в сером костюме, галстук чуть криво, лицо усталое, но глаза добрые. Пахло «Беломором».

– Сорокин, опять засиделся? – Голос хриплый, как гравий под колесами.

– Отчет по Леспромхозу готов, Николай Петрович. Экономия – двенадцать тысяч.

– Молодец, – Петрович хлопнул его по плечу, тяжело, как молотом. – Цифры – наше всё. Без них – тайга непроходимая. – Он хмыкнул, оглядев зал: мигающие лампы, гудящие принтеры, стопки перфокарт. Его царство. – Завтра начнешь маршруты лесовозов. Данные из автопарка к десяти привезут.

– Уже привезли, – ответил Алексей. – На перфокартах. Загрузил. Ночью запущу.

– Работаешь как часы. Ценный кадр, – Петрович кивнул, одобрительно, как генерал перед солдатом. – Скоро ставку повысим. Квартиру подвинем в очереди. Держись, парень. У нас – перспектива. – Он сказал это с уверенностью человека, проработавшего в «Приморсклеспроме» тридцать лет. Уверенностью, которая не допускала сомнений.

Он ушел, оставив шлейф табачного дыма и уверенности. Алексей посмотрел на закрытую дверь. Квартира. Собственная. Не комната в общаге. Не угол у родителей. Символ стабильности. Вечной, как гул ЭВМ.

Он включил настольную лампу. Свет выхватил стол, стопку чистых карт, перфоратор. Массивный аппарат с клавишами, похожими на печатную машинку, и рычагом. Инструмент воплощения кода в картон. Остальной зал погрузился в густые тени, подсвеченные лишь мерцанием индикаторов на панелях машин. Гиганты спали, готовясь к ночной работе.

Алексей взял стопку перфокарт. Вставил в перфоратор. Пальцы легли на клавиши. Щелчок. Щелчок. Щелчок. Каждый – символ, из которых складывались команды. Координата склада. Грузоподъемность. Расстояние. Порядок, рожденный из хаоса данных. Картонная карта становилась ключом к стальной логике машины.

За окном стемнело. В стекле отражался он сам – молодой, сосредоточенный, очки чуть сползли на нос. Руки двигались ритмично. Щелчок. Щелчок. Щелчок.

Часы тикали неслышно, отсчитывая время этого мира. Мира цифр. Мира порядка. Он закончил карту. Проверил на свет – узор дырочек был безупречен. Вставил в стопку. Задание готово. Встал, потянулся. Кости хрустнули. У окна завод спал. Дежурные огни в цехах. За ними – сопки. За сопками – океан. Бесконечный. Непредсказуемый. Но здесь, в зале, под гулом машин, царил контроль. Его контроль.

Он погасил лампу. Свет индикаторов мерцал в полумраке. Машины гудели ровно. Алексей вышел, щелкнув выключателем. Гул не стих – машины работали сами. Надежно. Постоянно. Как и он. Как «Приморсклеспром». Как и вся огромная страна, казалось, вставшая на путь «ускорения» и «перестройки», пока еще не сдвинувшаяся с мертвой точки привычного, тяжелого, стабильного бытия, но уже скрипела под напором грядущего хаоса.

Дверь закрылась с глухим щелчком. Коридор был пуст, шаги гулко отдавались в тишине. Усталость смешивалась с удовлетворением. Работа сделана. Завтра – новый день. Похожий на сегодня. План. Отчет. Оптимизация. Квартира. Щелчок перфоратора.

На улице октябрьский ветер ударил в лицо, неся запах моря и мазута. Алексей втянул воздух. Над зданиями висели звезды – холодные, далекие, как электроны на орбитах. Предсказуемые.

Он застегнул тужурку, сунул руки в карманы и зашагал к проходной. К автобусу. К общежитию. К завтрашнему дню в мире цифр и картона. Он не видел кучи древесных отходов, гниющих в углу двора. Не слышал споров о «хозрасчете» в кабинете директора. Не знал, что в порту, в тени ночи, первый кооператив грузит неучтенный лес на китайское судно.

Он шел, думая о завтрашнем дне. О квартире. О вечном гудении машинного зала. О мире, который подчинялся законам – физическим, производственным, социальным. Мир казался скалой – незыблемой, подчиненной законам.

Вечность длилась еще ровно 1047 дней. Потом пришли другие законы. Законы силы. Законы денег. Но это было потом. А пока – стабильность. Но тень грядущих перемен уже падала на Владивосток. Тень хаоса. Она ждала своего часа.

Глава 1. Разруха

Дверь машинного зала захлопнулась с грохотом, эхом отозвавшимся в пустоте. Алексей Сорокин стоял на крыльце "Приморсклеспрома", ветер с Амурского залива хлестал по лицу, неся запах соли и гнили, рождая ощущение неизбежного конца. Был апрель 1993-го, год, когда страна окончательно сошла с ума, а Владивосток превратился в джунгли, где выживал сильнейший. Хаос накрыл всех не в октябре 1991-го, как он когда-то думал – нет, это произошло позже, в этом чертовом 93-м, с его танками в Москве и бандитскими разборками на улицах. Мир, который казался скалой, рассыпался, как карточный домик под ураганом.

Перед ним – не двор предприятия. Поле боя после отступления. Серый «Урал», тот самый, что когда-то привозил ящики, теперь стоял на спущенных колесах, ржавый остов. Из разбитого окна кабины торчали пучки изорванной обивки. По асфальту, потрескавшемуся и замасленному, ветер гонял клочья бумаг – обрывки когда-то важных приказов, накладных, планов. Надпись «Приморсклеспром» на фасаде висела криво, буква «е» оторвалась и болталась на проволоке, билась о стену с глухим стуком. Тук-тук-тук. Метроном конца.

В управлении царила тишина. Не та, что бывает в машинном зале, когда гудит ЕС-1035, а мертвая, как в морге. Два месяца назад их предупредили – сокращение штатов. Приказ №147. Всех: экономистов, программистов, бухгалтеров, клерков. Два месяца на сборы. Два месяца, чтобы понять, что твоя жизнь – набор перфокарт, которые уже никто не вставит в считыватель.

Алексей помнил последний день. Сухой голос директора: "Расчет выдан в полном объеме согласно ст. 178 ТК РФ". Никаких слез, никаких криков. Просто тихое шуршание бумаг, звон пустых кофейников в буфете, звяканье ключей от кабинетов.

Он сжал в руке папку. Последняя распечатка – оптимизация маршрутов лесовозов. Бессмысленный узор цифр на теплой, чуть влажной бумаге. Его мир – мир алгоритмов и логики – испарился. Вместо гула машин – тишина, нарушаемая только скрипом дверей, когда мародеры выносили из кабинетов то, что еще можно было продать. Рубли стремительно превращались в пыль. Инфляция пожирала все. Вчера на зарплату – если бы ее дали – можно было купить ботинки. Сегодня – пару буханок. Завтра – ничего.

– Сорокин! – окликнул его в коридоре Николай Петрович, его бывший начальник, пробираясь сквозь толпу. Серый костюм висел на нем мешком, галстук исчез. Лицо осунулось, под глазами – синие мешки. Он схватил Алексея за рукав тужурки (та самая, застегнутая на все пуговицы, но уже потертая на локтях).

– Все кончено! Центр рухнул! Деньги – фантики! Леспромхозы – сами себе хозяева! Продают лес напрямую. Китайцам, японцам… Кому угодно! Нам – хана!

– Но… программа… маршруты… – Алексей машинально показал папку. – Экономия горючего… Оптимизация…

Николай Петрович глянул на папку, как на дохлую крысу. Горечь исказила его лицо.

– Оптимизация? – Он хрипло закашлялся. – Сорокин, очухайся! Какая оптимизация?! Лес валят где хотят, как хотят! Кто первый на делянку встал – тот и хозяин! Лесовозы? Это теперь частная собственность! Они возят не по плану, а туда, где бабло дают! Твои алгоритмы? – Он ткнул пальцем в папку. – Мусор! Красивый, логичный мусор! Как твоя физика молекул! Хаос, Сорокин! Наступил настоящий хаос! И его не опишешь формулой!

Он оттолкнул Алексея и нырнул обратно в толпу. Слова Петровича впивались в мозг, как осколки. Мусор. Хаос. Не опишешь формулой. Папка вдруг стала невыносимо тяжелой. Он разжал пальцы. Белые листы с аккуратными колонками цифр выскользнули, упали в лужу на полу. Черные чернила расплылись моментально, превратив отчет в бесформенное серое пятно. RUN COMPLETE. OUTPUT READY. Ложь. Конченая ложь.

Он не стал поднимать. Развернулся и пошел. Шаг его был неровным. Ноги подкашивались. В ушах звенело. Не гул машин – высокий, пронзительный звон пустоты.

***

Владивосток теперь выглядел как разграбленный лагерь после нашествия варваров. Витрины магазинов – зияющие черные дыры, стекла выбиты, заколочены гнилой фанерой. Бесконечные очереди змеились вдоль стен, люди стояли, прижав к груди пустые сумки. Ждали чуда. Хлеба. Молока. Сигарет. Туалетной бумаги. Чего угодно.

Алексей присоединился к одной такой змее у полуразрушенного гастронома «Океан». Запах стоял невыносимый – смесь сырости, гнили, человеческого пота и отчаяния. Он втянул воздух, пытаясь унять дрожь в коленях. Голод. Он был теперь постоянным спутником. Пустой желудок сводило спазмом. В кармане тужурки – триста рублей. Вчера – ползарплаты инженера. Сегодня – три буханки хлеба. Если повезет.

– Не лезь! Моя очередь! – рявкнул мужик впереди, толкая костлявого подростка, пытавшегося протиснуться. Подросток зашипел, как кошка, показал кулак с синяками на костяшках.

– Сам не лезь, старый хрыч!

Алексей отвернулся. Его тошнило. Не только от голода. От этой грязи, от этой звериной злобы, проступающей сквозь тонкую пленку цивилизации. Он вспомнил уравнение Максвелла. Красивые кривые распределения скоростей молекул. Здесь распределение было простым: кто сильнее, тот прав. Кто наглее, тот съест.

Дверь магазина с треском распахнулась. Вышел продавец, краснорожий, потный, в заляпанном фартуке. Он нес табличку: «Хлеб – 100 р. Одна буханка в руки».

Ропот пробежал по очереди. Сто рублей! Вчера было семьдесят!

– Грабят! – завопила женщина с ребенком на руках. Ребенок заплакал.

– Детям есть нечего!

Продавец плюнул на асфальт возле ее ног.

– Не нравится – вали! Следующие! Десять человек!

Очередь рванулась вперед. Алексей почувствовал толчок в спину. Его понесло на впереди стоящего. Завязалась давка. Локти, кулаки, плевки. Кто-то рвал сумку у старухи. Она кричала, цепляясь за тряпки.

– Моя пайка! Моя!

Алексей инстинктивно вжался в стену, пропуская вперед озверевший поток. Его отбросило на край тротуара. Он смотрел, как люди, еще минуту назад просто стоявшие в очереди, превратились в стаю гиен, рвущих друг друга за кусок черного, липкого, как гудрон, хлеба. Его формула: Голод + Отчаяние = Зверь. Просто. Цинично.

Город вокруг него жил по новым правилам. Криминальные группировки делили Владивосток на сферы влияния, как пиццу на куски. Алексей слышал, как на углу у Коммерческого училища две старушки, наблюдая за группой молодчиков, проверяющих пистолеты в переулке, с саркастической усмешкой переговаривались:

– Зачем владивостокские бандиты носят кожаные куртки летом?

– Чтобы пули застревали в жире, а не в печенке. Экономия на бронежилетах.

В их голосах звучал тот самый черный юмор, который становится последним убежищем, когда вокруг рушится мир.

Талоны на сахар еще были в ходу, больницы требовали от пациентов приносить собственные бинты. Но люди выживали. Ловили рыбу в бухте Золотой Рог, выращивали огороды на пустырях, делились последним куском хлеба. Выживание стало искусством, а безопасность – роскошью, доступной только тем, кто мог позволить себе "крышу".

Он не стал ждать. Пошел дальше. Мимо «Комиссионки», где за запыленным стеклом пылились старые магнитофоны «Электроника» и редкие, залежалые вещи с «загранки» – выцветшие финские пуловеры или потрепанные немецкие ветровки, цены на которые были неподъемными. Мимо ларька «Союзпечать», где вместо газет теперь торговали паленой водкой в пластиковых бутылках и сигаретами без маркировки. Мимо кафе «Волна», превратившегося в пункт обмена валюты с решетками на окнах и здоровенным верзилой у входа, зыркающим на прохожих пустыми глазами.

На площади, у памятника Борцам за Власть Советов (краска облезла, постамент исписан похабными словами), толпились мужики. Не рабочие. Другие. В кожаных куртках, не по погоде. В спортивных костюмах «Адидас», кричаще новых. С золотыми цепями на толстых шеях. Один, с лицом боксера-неудачника и шрамом через бровь, громко сплевывал семечки на плиты тротуара. Его холодный, оценивающий взгляд скользнул по Алексею, задержался на его потертой тужурке, дешевых ботинках. Взгляд был как удар ледоруба. Бесполезный хлам. Алексей потупился, ускорил шаг. Он слышал их смех за спиной. Хриплый, уверенный. Смех хищников на развалинах.

***

Домой? Общежитие Приморсклеспрома, где он когда-то жил молодым специалистом. Комната на четверых. Теперь – ночлежка. Вездесущая сырость, вонь дешевого табака, водки и немытых тел. Постоянные скандалы. Кто-то вечно пьян. Кто-то украл последнюю картошку. Кто-то привел девку на час. Стены тонкие, как бумага. Спрятаться невозможно.

Алексей открыл дверь своей комнаты. Запах ударил в нос – кислый, заплесневелый. Двое соседей – бывший лаборант с фанзавода и парень с судоремонтного, уже изрядно пьяные, – сидели на кровати, играли в «очко» на пустые бутылки. На столе – огрызок колбасы и полбуханки черного.

– О! Физик вернулся! – хмыкнул лаборант, Витя. Лицо одутловатое, глаза мутные. – Нашел работу у бандитов? Слышал, умных программистов берут счетоводами!

– Закрой рот, Витек, – пробурчал Алексей, скидывая тужурку. Он чувствовал себя выжатым лимоном. Голова гудела.

– А что? – Витя размашисто сбросил карту на стол. Туз! Беру! – Он оскалил желтые зубы. – Время такое, братан! Кто смел, тот съел! А умных – так те и вовсе лопатой жрут! Ты же логику любишь? Вот тебе логика: совесть – в жопу, бабло – в карман! Все просто!

Алексей молчал. Он подошел к своему углу, отгороженному шифоньером. На узкой кровати – книги. Толстые тома по теоретической физике, квантовой механике. Пыльные, ненужные. Как и он. Он провел рукой по корешку Ландау и Лифшица. Гладкий, холодный. Символ умершего мира. Он швырнул книгу под кровать. Глухой удар. Больше не надо.

Желудок скрутило от голода. Он посмотрел на стол. На огрызок колбасы. Слюна предательски наполнила рот. Витя заметил его взгляд. Усмехнулся.

– Проголодался, интеллигент? – Он отломил крошечный кусочек колбасы, помахал им перед носом Алексея. – На! Съешь! За твои светлые идеи! За коммунизм! – Он захохотал, икнул от водки.

Ярость. Внезапная, белая, как молния, ударила Алексея в грудь. Он не думал. Рука сама взлетела и со всей силы врезала Вите по лицу. Хрясь! Звук был сочный, как удар по мокрому мясу. Витя ахнул, отлетел назад, свалился с кровати, задев столик с бутылками. Они грохнули на пол. Осколки. Пена. Вонь дешевого портвейна.

– Ты… ты что, сволочь?! – заорал Витя, вытирая кровь с разбитой губы. Он попытался вскочить, но его друг, парень с судоремонтного, схватил его за плечо.

– Вась, не связывайся! Он же… он же физик! – забормотал он, глядя на Алексея испуганными глазами.

Алексей стоял над ними. Кулак болел. По костяшкам сочилась кровь – он, видимо, задел зубы Вити. Он смотрел на свою руку. Чужую. Дрожащую. Это он ударил? Алексей Сорокин, выпускник физфака, программист, решатель задач? Ударил человека за кусок колбасы? Формула работала: Голод + Унижение = Насилие. Еще проще.

Он не сказал ни слова. Развернулся, схватил тужурку и выбежал из комнаты. На лестничной площадке прислонился к холодной стене, закрыл глаза. Дышал часто, прерывисто. В ушах звенело. Хрясь! Этот звук. Этот звук его удара. Он был громче, чем щелчок перфоратора. Громче, чем гул ЕС-1035. Он был… реальным. Как боль в кулаке. Как вкус крови на языке – своей или Витиной? Он не знал.

Глава 2. Борьба за выживание

Дни сливались в серую, голодную муть. Поиски работы. Унижение. Отчаяние.

Завод «Дальприбор»: «Программисты? Неа. Нам тока слесари. Да и те скоро не понадобятся. Завод на ладан дышит».

НИИ Океанологии: «Физик? Теоретик? Бросьте, молодой человек! Какая теория?! Нам бы приборы за бугор не вывезли! Идите, идите…».

Даже школа №17: «Учитель физики? Зарплату задерживаем. На три месяца. Кормить детей нечем. Да и учебников нет…».

Он метался по городу. От одной запертой двери к другой. Ноги гудели. Обувь разваливалась. Он пробовал торговать. Купил на последние деньги пару пачек сигарет «Ява» у спекулянта у вокзала. Попытался продать на рынке дороже. Подошел к мужикам у грузовика.

– Сигареты нужны? «Ява». Дешево.

Мужик в телогрейке, с лицом, как топором тесаным, глянул на него свысока.

– Отвали, ботан. Свои есть.

Его напарник, помоложе, с хищным блеском в глазах, ткнул пальцем в Алексея:

– А ну кась, интеллигент, покажи пачки!

Алексей, глупый, показал. Молодой выхватил пачку из его рук, смял.

– Фуфло! Паленая! Понюхай, Вань!

«Ваня» фальшиво понюхал, плюнул:

– Дерьмо. Вали отсюда, пока не наваляли!

Алексей ушел. Сигареты отобрали. Денег не дали. Он сидел потом на холодной парапетной тумбе у Спортивной гавани, смотрел на ржавые скелеты судов на рейде. Ветер срывал с них клочья краски, как струпья. Он думал о формуле диффузии. Как газ просачивается через барьер. Вот и он – молекула ненужного газа в новом, жестоком мире. Диффундирует на самое дно.

Он брался за любую работу. Грузил ящики с вьетнамскими резиновыми шлепанцами или турецкими дешевыми ботинками на Калининском рынке. Вонь резины, пота и вяленой рыбы въедалась в кожу. Начальник, толстый армянин в золоте, орал, тыкал пальцем, заставлял работать быстрее. Платил копейки. На хлеб и дешевый чай. Алексей молчал. Глотал унижение. Как Витина колбаса. Потом – подсобником у вьетнамцев, торговавших на толкучке электроникой сомнительного происхождения и пачками жевательной резинки «Love is…». Там было страшнее. Взгляды – как ножи. Разговоры на непонятном языке. Шепот: «менты», «разборки», «стволы». Он проработал два дня. Увидел, как один из них, не глядя, сломал руку подростку, пытавшемуся стащить пару батареек. Хруст кости был сухим, как щелчок перфоратора. Алексей ушел, не дожидаясь расчета. Здоровье было важнее бабла.

Он ночевал где придется. Иногда в холодной комнате общежития, под пьяный храп соседей и плач чьего-то ребенка за стеной. Иногда – в подъезде, на лестничной клетке старого дома, завернувшись в тужурку. Однажды – на вокзале, в зале ожидания, где толпились такие же потерянные люди, а милиционеры гоняли их дубинками, как скот. Он научился не выделяться. Быть серой мышью. Молчать. Глотать. Выживать.

***

Газета «Дальпресс» была липкой от грязи и чьих-то жирных пальцев. Алексей нашел объявление в разделе «Работа» – крошечная строчка, затерянная среди объявлений о продаже «Жигулей» и «срочном выкупе золота». «ООО "Вселенная". Требуется помощник трейдера. Дальбиржа. З/п сдельная.» Телефон.

Телефон-автомат возле общежития вонял мочой и окурками. Алексей сунул в щель жетон – последний. Звонок был долгим. Голос, ответивший на другом конце, звучал сонно и раздраженно.

– Слушаю.

– Здравствуйте. По поводу вакансии помощника трейдера. Объявление в «Дальпрессе»…

– Ага. Приезжай. Сейчас. Девятый этаж. Контора «Вселенная». Спросишь Вячеслава Петровича. Час есть.

Щелчок. Гудки. Алексей выругался сквозь зубы. «Сейчас». Без «когда удобно». Приказ. Но голод гнал сильнее гордости. Он побежал.

Здание бывшего Приморского центра научно-технической информации – панельная 10-этажная коробка советской постройки с пристройкой внизу. На фасаде вывески: ресторан «НАГАСАКИ» (бывшее кафе «Электрон», где когда-то брали мороженое), а потом, поговаривали, собиралась «Третья смена» – банда спортсменов, промышлявших грабежами и разбоями), «ДАЛЬБИРЖА – ТОРГИ ЛЕСОМ, РЫБОЙ, МЕТАЛЛОМ», и кричащая табличка «ВЫЧИСЛИТЕЛЬНЫЕ МАШИНЫ – ПРОДАЖА/РЕМОНТ» – жалкий намек на прошлое.