Она никого из них не любила, просто позволяла любить себя. Их у неё было много. И чтобы не путаться в именах она просто звала их всех «Милый». С одной стороны, звучало без притворной слюнявости в отличие от «Масиков» и «Зай», но в то же время с теплотой и лёгкой снисходительностью. От этого её мужчины ещё больше чувствовали потребность в подчинении. Банкиры забывали про деньги, пилоты про расписания, актёры про роли, клерки про офисные компьютеры. Для одних она становилась музой, другим служила утешением, третьим дарила надежду. Кого-то она забывала совсем, но её – никто. Точнее не её, а то, что она им дарила – то невероятное ощущение, которое сдавливало грудь и, казалось бы, мешало дышать, но так сладко, что хотелось умереть от счастья.
Она забыла, сколько ей было лет, может двадцать, а может пятьдесят. А раз не помнила, значит, каждый видел в ней тот возраст, который хотел. Ещё она видела в своих мужчинах те переживания, которые вызывала. Понимала их. Но всегда уходила. Потому что никогда не чувствовала ничего подобного по отношению к ним. И это понимание её пугало. Иногда она очень хотела, чтобы кто-нибудь пробудил в ней хоть что-то похожее тому блеску, который она видела в глазах своих любовников, но увы… Она поначалу завидовала своим мужчинам, потом откровенно злилась на них, потом отчаивалась. В последнее время она стала носить только чёрные парики, и даже ложилась в них спать, чтобы вечером не видеть настоящий цвет своих волос. Чтобы не оставаться наедине со своей пустотой – красивой, но бездонной, а потому невыносимо тяжёлой и угнетающей.
Женщина не помнила, когда к ней пришла первая мысль о том, чтобы умереть поскорее. Но когда эта мысль пришла, она, словно поселилась в ней и пустила корни. Теперь всё её тело и душа, и даже бесконечная пустота внутри, были заполнены корнями этой мысли, листами и соцветиями.
Наконец, наполнившись тоской по отсутствию собственных чувств, в тот вечер она поменяла парик. Надела молочно-белый, как первый глоток жизни. Она стала на краю дороги, где машины разгонялись до восьмидесяти километров в час. Стояла, чтобы броситься под задние колёса какой-нибудь «Газели». Под задние – для того, чтобы водителя не обвинили в её смерти. Она и так уже натоптала грязью в этом мире. По крайней мере, ей так казалось или хотелось, чтобы так было. То горе, что вмещалось внутри неё самой, её почти уже не беспокоило, так как она посчитала, что решение принято. Оставалось просто подождать нужный автомобиль.
Она ждала. Долго. Проехала одна «Газель» – грузовик, потом вторая – маршрутное такси, проехала даже какая-то китайская фура, непонятно почему оказавшаяся почти в центре Москвы, хотя время для них ещё не наступило. Но что-то останавливало её при виде задних колёс. То ли картина своей раздавленной головы на асфальте, то ли ужас прохожих, которые такую картину увидят.
Когда-то, она не помнила точно, когда, может десять лет назад, а может вчера, она прочла тоненькую книжку «Эстетика самоубийства». Первого автора она запомнила —Трегубов. Он легко воспроизводился в памяти. Трёх губ ни у кого не бывает. Фамилия второго автора то ли Ванин, то ли Васин, она почему-то запомнила, как Вагин, но мысленно боялась спутать, уж очень фамилия становилась многозначительной. В общем, в этой книжке разбирали полёт Анны Карениной под поезд, точнее, минуты перед полётом, а самое главное, авторы додумывали за саму Анну, что её страх перед прыжком вызывало ничто иное как воображаемый вид собственной мертвецкой позы с размозжёнными головой и конечностями. И сейчас она подумала, что писатели были правы. Для живых почему-то важно, как они будут выглядеть после собственной смерти. Почему, в книжке, конечно, не объяснили, но дали повод для размышления.
Пожалуй, это единственное, что её останавливало тогда, когда она пропускала удобные для своей задумки автомобили. Она просто ждала, когда страх перед человечеством пройдёт, и ей станет всё равно, как лично она будет выглядеть, когда жизнь оборвётся. Но ожидание длилось долго.
Часам к восьми вечера, когда рыжие сумерки заката овладели городом, – перед ней, стоявшей прямо на бордюре, отделявшем пешеходную часть от проезжей, и вырабатывающей в себе готовность забыть жизнь, – остановилось такси белого цвета. На авто были жёлтые полоски, но совсем не портили её экстерьера, хотя казалось бы, что может быть отвратительней жёлтых полосок. Заднее правое стекло опустилось и в него высунулась нетрезвая рожа. Не то чтобы рожа, скорее лицо, но просто очень нетрезвое.
– Господи, девушка, вы такая красивая! – сказал человек тихим голосом. – Вы даже сами не знаете, какая вы красивая, я уверен.
Человек не очень-то ровно и складно выбрался из машины и продолжил:
– Если вы сейчас не поедете со мной, я умру. Правда.
Она в тот момент не обращала внимания на блеск в его глазах. Она была занята другим. Она вдруг почувствовала, что там, внутри её грудной клетки, что-то лопнуло и растеклось теплом. И это тепло подсказывало ей, что она чувствует то, чего никогда не ощущала прежде, потому что прежде такого не было. Прежде ничего не взрывалось у неё внутри. Она удивилась такому переживанию. Новому. Небывалому. Она старалась держать себя в руках, но всем оттаявшим сердцем хотела поехать с ним. Просто так. Просто поехать. Она вдруг подумала, что с ним, происходит то же самое, что и с ней. И если она не поедет, то они оба умрут. А умирать вдруг так сильно передумалось.
Она согласилась сесть к нему в машину и, впервые за все предыдущие знакомства, сразу назвала своё настоящее имя – Маша. Конечно, сказала сначала, что её зовут Мария, но потом поправилась и уточнила, что она для него просто Маша.
– А я, а я – знакомился мужчина, уже сидя в такси и отстранившись, не трогая даже её ладони, которая лежала по центру заднего сидения, словно боялся то ли своему счастью, то ли спугнуть его. А скорее не задумывался ни о первом, ни о втором. Казалось, что он пребывал в смятении, может быть от того, что не хотел потерять такую красоту среди сотен надутых гиалуронкой губ. – Меня зовут Кирилл. Один типок сказал мне, что странно жить с именем, у которого две буквы «л» на конце. Я тогда не понял, а сейчас сам понимаю, что действительно странно. В общем, ты можешь называть меня как угодно: Кир, Киря, Кирюша, Каа, и даже Кирилл, но выбери что-нибудь между первым и последним вариантом. Каа тоже выброси из головы, как, впрочем, и другие. Называй меня «любимый», мне так сегодня хочется. – Он натужно засмеялся, и, как показалось Марии, почему-то в его смехе слышалась робость, возможно, потому что, смеялся он нарочито громко и подчёркнуто вальяжно, оттого искусственно и неуверенно. Маша всё услышала.
Она знала о том, как всё на самом деле. У неё был собственный опыт, превосходивший многих. А то, что она вбирала в пору наивной юности из психологических книжек и слышала, став побогаче, от психологов, казалось ей детской наивностью ощущения мира, особенно, когда тебя трахают на субботнике. Про субботники она со своими психотерапевтами не разговаривала. Во-первых, потому что у каждого есть своё личностное пространство, а во-вторых, из чистых человеческих побуждений. Она переживала, что врачеватели душ потеряют сознание прямо в кабинете, а значит, уверенность в себе, которой ни разу не было. Разочаруются в своей профессии из-за мизерной оплаты и, в конце концов, закончат жизнь на дне бутылки, независимо от их гендерной составляющей. Скольких консультантов она поменяла, видел только Бог, а она видела в них только неудачников, которые убегают от реальности в реальность своих пациентов и пытаются починить там то, что в своей жизни наладить были не в силах.
Сейчас ей показалось, что рядом сидит человек такой же израненный и такой же порочный, как она сама. Порочный не в том смысле, что осознаёт свою падшесть, а в том, что просто от неё страдает, как страдает она от своей, и оба делают вид, что всё хорошо. Но у них была разница в том, что она понимала причину их общей истерзанности, а он нет. Возможно, он только догадывался, хотя и храбрился, заняв на заднем сидении такси равнодушную позу. Мария видела в нём тщательно скрываемую робость. И, несмотря на то, что Кирилл пытался сделать свой голос ниже, его желание уподобиться самцу из альфа-категории совсем не соответствовало происходящей действительности.
Она не стала его шокировать и сразу расстёгивать гульфик, чтобы добраться к его пенису. Она знала, что сейчас тот скукожился и спрятался так глубоко, что любая её псевдо-подруга на её месте просто бы громко рассмеялась.
Это тоже, кстати, нормально. Если самец зовёт самку, то у него должен быть стояк как у богомола после того, как ему отчекрыжат голову. Но люди всё-таки не насекомые, а высшие приматы, потому особи прекрасного пола часто должны умолять самцов всеми действиями и бездействиями хоть как-то поучаствовать в процессе удовлетворения потребностей лучшей половины человечества. И отрезание головы в такой ситуации не работало.
У Маши, как ей казалось, к тому времени было всё, чего она хотела, а другого не придумывалось: квартиры, шубы, машины, открытый Шенген. Она давно уже забыла про неплатёжеспособных клиентов, которые вместо оплаты просто плевали ей в лицо и, пригрозив физической расправой, испарялись туда, где даже отбитые сутеры не могли их найти. К настоящему периоду своей жизни она занималась дорогим эскортом. Хоть извращуги там были похлеще, зато платили значительно больше. И вот ко всему тому, что у неё было, теперь ещё добавилось желание умереть. И это желание вдруг исчезло, сейчас, когда она встретила Кирилла
Она не понимала, зачем тот ей, но зачем-то хотела поверить своему внезапно возникшему внутреннему убеждению, что он ей нужен, а смерть подождёт. Хотя трезвый взгляд на вещи говорил о том, что Кирюша мог добавить в её жизнь только «ничего» в полной комплектации и со всеми дополнительными опциями, а это означало кучу проблем. Возможно, именно в этом и был её интерес. Она, конечно, уверяла себя, что проблем не любит, но тянулась к ним всей душой, сама того не подозревая.
Такое бывает?
Бывает.
В каждой первой, второй и третьей паре влюблённых друг в друга людей из четырёх пар.
Они постепенно разговорились. И уже никто из них не знал, куда каждый из них собирался ехать или отъезжать, как в случае с Машей, по отдельности. Один лишь водитель с непривычным именем Сиихибчон, знал точку их пункта прибытия, но в какой-то момент Кирилл вспомнил, что они двигались к его дому и променял то ли из-за сомнений, то ли из-за азарта и желания ещё накатить, дорогу туда, на дорогу в ресторан. Он сказал Маше, что та не будет разочарована, и они «нормально» посидят, чтобы «нормально» познакомиться, и всё, потому что он «не водил к себе баб по пьяни, в смысле красивых женщин, с которыми не знаком, а значит надо познакомиться в обстановке, не отягощённой тревогами по поводу возможных эректильных неполадок».
Маше показалось это милым. Тем более что она была трезва, а после её неудавшейся попытки, похожей на суицид, ей хотелось накачаться до уровня своего собеседника. А её собеседник то замирал в робости на целую минуту, словно боялся выдавить из себя слово, то потом его вдруг несло каким-то витиеватым пафосным слогом в бесконечность. Она не слушала, что он говорит. Ей просто нравилась его мимика, робкий и одновременно похотливый взгляд и настоящий тембр голоса, который иногда прорывался. Ей нечего было терять, потому она мысленно отдалась фразе «да пох**», которая означала, что она вложила себя в ладони воли провидения и теперь только его видит ответственным за всё то, что будет дальше.
Та самая воля затащила их в заведение общественного питания, которое выбрал Кирилл и разрекламировал по дороге. Ресторанчик был очень мил: олдскульный рок, высоченные потолки, бетонные стены, экраны со спортивными трансляциями и Егермейстер, который ей нравился больше остального спиртного. Хмелеешь вкусно и быстро, так что забываешь подумать о том, как плохо будет утром, да и наступит ли оно вообще.
Им достался удобный столик на двоих с мягкими креслами. В ресторанчике таких было только два. Маша увидела в этом знак, хотя ни в какие знаки не верила, но тут ей захотелось. Хотя бы на вечер. На чуть-чуть. Точно не навсегда. Просто сиюминутный, единственный, отдельный знак свыше несмотря на то, что ещё сорок минут назад она не верила ни «в выше», ни «в ниже», и хотела просто провалиться в пустоту. Кирилл уже поглощал, будто не в себя, и ликёр, и закуску. Уже болтал без умолку, словно боялся и секунды молчания между ними. А она слушала и улыбалась. И ей, как и прежде, было неважно, что он говорит. Просто ей нравился звук его голоса, который включал в ней желание жить. Она почему-то видела в Кирилле не особь противоположного пола, стремящуюся к коитусу, а человека, убегающего от пустоты, как и она сама, но который этого пока не понял.
Толстяк за соседним столом, из большой и крикливой компании, неловко отодвинул свой стул и, вставая, толкнул Машу под локоть. Ликёр плеснул из её стакана, как раз, когда она подносила его к губам. Маша поморщилась, закашлялась, схватила салфетку со стола, чтобы вытереть нос и не сразу заметила, как Кирилл вмиг замолчал, вскочил со своего места, потом, оттолкнувшись от кресла ногой, как в старых Гонконгских фильмах с Джеки Чаном, впрыгнул прямо на невольного обидчика.
Охрана быстро разняла виновников происшествия и вывела из ресторана. Но через пару-тройку секунд вся тусовка соседнего столика выскочила на улицу и громко, с акцентом среднерусской возвышенности, стала долбить Кирилла ногами. Кирилл поднимался и бился, будто прикаспийский волк, снова падал под ударами, и снова вскакивал в прыжке. Маша не видела такого побоища прежде, разве что в кино про гангстеров в её далёком детстве. Какое-то время она стояла в растерянности и достала телефон из сумочки только тогда, когда на её лицо брызнули капли чьей-то крови. Она даже не набрала номер, а просто закричала в трубку:
– Полицияа-а-а-а-а!
Побоище вмиг остановилось. Камрады со среднерусской возвышенности подняли своих раненых товарищей и молча ретировались в заведение. Кирилл остался стоять на ногах. Он шумно дышал, вытирал кровь из разбитой губы и одновременно пытался выровнять переломанный нос. Кто-то из администрации ресторана выскочил на улицу, подбежал к Маше, попросил не афишировать событие и предложил со своей стороны не выставлять счёт за съеденное и выпитое.
– Валяй! – пробасил Кирилл довольно. – Передай им, – он вытянул палец в сторону ресторана и гремя одышливым басом, – Встречу, вспомню, убью! Пусть мне не попадаются.
Маша достала из сумочки одноразовый платок и вытерла Кириллу губы. Потом обняла и поцеловала. Они стояли, обнявшись, ещё несколько минут. Дальше Кирилл вытащил из кармана джинсов свой сотовый и снова вызвал такси. Они поехали к нему домой. Теперь на заднем сидении они расположились, прижавшись, друг к другу. Обнялись и молчали. О чём думал он, она не знала. И не хотела ничего об этом представлять. Она просто чувствовала, что нашла человека, который был ей интересен – мужчину, который слегка чокнутый и малопредсказуемый, как и она сама. Но в этом была великая прелесть, потому что обуздать непредсказуемого мужчину под силу не каждой. Лишь избранной. А она всегда знала, что избранная. Потому прижимала его, мужчину, к себе, как дорогого арабского скакуна или ещё какую породистую тварь в самом хорошем смысле этого слова. Ещё стоило ради чего пожить.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.