Между А и Б. Внутренняя одиссея

Марина Бурцева

Между А и Б. Внутренняя одиссея

Глава 1. Пробуждение

Благодарность

Моему мужу – якорю в шторме и мосту над пропастью,

тому, кто ловил, когда я падала,

и оставался рядом, даже когда я сама от себя уходила.

Моей маме – шраму и свету одновременно,

моему самому трудному и самому важному учителю,

из чьей тени я вышла – и нашла своё солнце.

Моим сыновьям – просто за то, что вы есть.

Этого достаточно, чтобы мир был полным.

Моей сестре – за способность чувствовать без слов

и быть самым настоящим другом.

Пролог. Где начинается путь

Иногда, чтобы выжить, тебя выключают.

Не навсегда – просто на паузу.

Чтобы не сломалась. Чтобы не поняла раньше времени.

Пока ты лежишь – мир шепчет:

Спи. Потом будет легче. Потом – вспомнишь.

Но однажды кто-то нажимает «плей».

И тишина трескается.

Сначала – внутри уха.

Потом – в груди.

И, наконец – в небе, которое раньше казалось твоим.

Ты не знаешь, кто ты.

Но уже идёшь.

Потому что идти – единственный способ проверить, осталась ли ты настоящая.

Некоторые зовут это началом.

Хотя это – уже третья попытка.

Надпись на стене. Или на внутренней стороне фантика. Или просто мысль, которую ты не думала, но услышала.

Ты не сразу поймёшь, что уже идёшь.

Поначалу будет казаться, что стоишь. Или заблудилась. Или опять сбилась с маршрута.

Но я пишу тебе отсюда – из того места, куда ты пока только собираешься.

Поверь: ты всё делаешь правильно.

Ты забудешь, с чего всё началось.

Перепутаешь повороты. Задержишь дыхание там, где нужно было кричать.

И наоборот – скажешь слишком много, когда нужно было просто остаться. Но всё это – не ошибки. Это ты. В движении.

Если станет слишком темно – ищи свет не снаружи.

Он ближе, чем кажется.

Он – в тебе. Даже если забыт. Даже если погас.

И да, ты испугаешься, что снова не выдержишь.

Но, если читаешь это – значит, уже выдержала.

Ты найдёшь ключ.

И дверь.

И узнаешь, зачем вообще всё это начиналось.

Мы встретимся.

Я – это ты. Только немного позже.

Она проснулась не потому, что выспалась. Сон отпустил её слишком резко – как собака, что держала зубами и вдруг бросила, оставив кожу в царапинах. Тело дёрнулось, сердце сбилось на пол удара и вернулось уже чужим ритмом.

Тишина не была отдыхом. Она висела в воздухе, как запах после ссоры: уже никто не кричит, а плечи всё ещё помнят, как подставляться под удар. Даже собственное дыхание казалось предательским – слишком громким, будто за каждое движение можно получить замечание.

Сначала она рискнула приоткрыть один глаз. Осторожно, медленно – словно проверяла, можно ли выбрать: остаться в темноте или всё-таки впустить мир. Потом – второй. И сразу пожалела. Серый свет оказался давящим, бесцветным, лишённым смысла. Веки сопротивлялись, как дверцы старого шкафа, который давно просел и теперь открывается только со скрипом.

Небо висело плоским потолком. Не утро и не вечер – просто выцветший фон, забывший, зачем его придумали. Время здесь не шло – оно сидело в углу, курило и делало вид, что работает.

Под спиной – бетон. Шершавый, холодный, но не ледяной – словно остывал медленно, впитывая её пульс. От него пахло пылью и ржавым металлом, и этот запах вдруг напомнил детство: крыши гаражей, где она лежала, глядя в небо. Только здесь не было ни соседских голосов, ни смеха – одна глухая пустота.

Она попробовала пошевелиться. Пальцы дёрнулись первыми, но словно чужие – деревянные, с ватой в суставах. Голова лежала тяжёлым камнем, будто в неё кто-то положил чужие воспоминания и забыл забрать.

– Ну и где я? – вырвалось хрипло.

Голос показался чужим – будто кто-то пытался скопировать её, но не знал всех интонаций, и потому получилось фальшиво.

Она попробовала сесть. Это оказалось сложнее, чем подняться на ноги. Тело будто спрашивало: «Ты уверена, что стоит снова тратить силы на вертикаль?». Позвоночник треснул тихим внутренним щелчком – как сухая ветка, готовая сломаться, но всё ещё держащая вес.

Перед глазами открылась площадь. Пустая, вычищенная до ненормальности, словно кто-то готовил её под витрину и так и не поставил экспонат. Асфальт исполосован тонкими трещинами, похожими на капилляры под кожей – будто сама земля здесь жила своей усталой кровеносной системой. В одном углу – урна, перекошенная, как будто давно смирилась со своей ненужностью. В другом – лавка без спинки, уставшая стоять под этим бесцветным небом. И прямо в центре – столб с табличкой, неуместный и потому слишком заметный.

Она поднялась. Ноги дрожали, но не сдавались – словно тело помнило, как держать равновесие взрослого, даже если душа всё ещё мечтала нырнуть обратно под одеяло и на пару десятков лет назад.

Холод бетона ещё сидел в подошвах, и каждый шаг отзывался в коленях пустым эхом – как в старом заброшенном здании, где стены привыкли отвечать на чужие шаги.

На табличке было написано:

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ.

ТОЧКА А – ПОЗАДИ.

ТОЧКА Б – НЕ ФАКТ.

Она нахмурилась.

– Спасибо, конечно… – выдохнула, – …чёрт.

И только теперь заметила на себе одежду. Серый худи – тёплый, мягкий, чуть растянутый на манжетах, с лёгким запахом стирального порошка. Запах будто тянулся из прошлого: знакомый, домашний, но из тех, что невозможно привязать к конкретному человеку. Джинсы сидели так, словно были обжиты годами, а не надеты впервые. На кроссовках зацепился сухой лист – не осенний, а такой, который пролежал на земле слишком долго и успел стать ломким, как старое письмо.

В правом кармане что-то тяжело перекатилось. Она сунула руку внутрь и нащупала ключ. Металлическая бирка холодила пальцы, и этот холод будто пробился прямо к сердцу – оно ударилось о рёбра чуть громче, чем следовало. На бирке было выбито:

КОМНАТА 312. ОТЕЛЬ «ЗАЗЕРКАЛЬЕ».

Буквы врезались в сознание, будто были написаны не на металле, а на коже.

Паника не пришла. Но не потому, что стало спокойно. Просто на панику не хватало сил. Паника – это всегда движение, энергия. А у неё оставалось только пустое «офигеть», и даже его она произнесла бы шёпотом.

«Хорошо», – сказала себе. – «Я жива. У меня есть худи. И, похоже, отель. Или хотя бы место, где умеют печатать бирки».

Она сделала пару шагов и услышала хруст. Тонкий, как если бы под ногой лопнул тонкий слой льда.

Опустила взгляд. Под подошвой – мятая обёртка от конфеты. Фантик был бумажный, с выцветшими цветами, пах ванилью, но вместе с ней – сухой мятой, как у бабушки в банке с леденцами, и слабым духом нафталина, что всегда исходил из её шкафа. Этот запах был странно утешительным – будто мир намекал: память может пахнуть и горечью, и сладостью одновременно.

На внутренней стороне, шариковой ручкой, торопливым, сбивчивым почерком было написано:

Ты ближе, чем думаешь. Но не туда смотришь.

– Ну конечно, – пробормотала она. – Прекрасно. Ещё чуть-чуть – и я начну разговаривать с фантиками.

Она подняла голову.

Город вокруг был слишком правильным. Как картинка, вырезанная из сна. Слишком ровные линии домов. Тротуары – чистые, как в рекламных буклетах. Фасады – без единой трещины или граффити. Даже окна блестели одинаково, будто их мыли все в один день.

Но город был немым. Ни шагов. Ни машин. Ни хлопка дверей. Ни детского смеха.

Лишь одинокий звук – тонкий звон, едва слышный. То ли ветер задел стекло. То ли за углом шевельнулся кто-то живой.

Она пошла на этот звук.

Переулок встретил её запахом сырого дерева и пыли. Воздух был густым и влажным, словно из подвала после дождя, и холодная плёнка липла к коже. Свет сюда почти не заходил: тени казались слишком вязкими, и одна из них вдруг двинулась быстрее остальных, будто проверяя, заметит ли она.

На стенах висели рекламные щиты. Не с товарами – с фразами, жирным шрифтом, будто написанными только для неё:

ТЫ ТОЖЕ ДУМАЛА, ЧТО БУДЕТ ПО-ДРУГОМУ?

ЗАБЫЛА, ЗАЧЕМ НАЧАЛА? ЗАХОДИ.

МЫ НЕ ЛЕЧИМ. МЫ ПОКАЗЫВАЕМ.

Она замедлила шаг. Внутри что-то стянулось, как ремень на талии. Но это был не страх, а странная готовность – твёрдая, как шаг перед прыжком. Будто она знала: сейчас начнётся то, что потом невозможно будет объяснить словами.

Над дверью в конце переулка висела небольшая вывеска:

ГОЛОС ВКЛЮЧАЕТСЯ САМ. ПРОСТО НЕ СПОРЬ.

В этот момент ожил динамик. Сквозь треск и металлическое эхо прорезался голос:

– Поздравляем, – сказал он. Вкрадчивый, будто говорил тот, кто знает: его слова не примут, но запомнят. – Ты потерялась. Не бойся, это временно. Или… нет.

Она остановилась.

– Кто ты? – спросила, глядя в сторону динамика.

– Мы называем себя тобой, – ответил он. – Просто очень честной версией.

Короткое злое шипение – и тишина снова накрыла улицу.

И в тот же миг в кирпичной стене напротив что-то щёлкнуло – сухо, как переключатель старого телевизора. Там появилась дверь. Не открылась и не выросла, а именно проявилась, будто была всегда, только её не хотели видеть.

Она дрожала. Едва заметно, как дыхание во сне. Словно сама знала: её уже заметили – и назад дороги не будет.

Вывески не было. Только неровная, приклеенная чуть в сторону табличка от руки:

ЕСЛИ ХОЧЕШЬ ВСПОМНИТЬ – ЗАХОДИ.

ЕСЛИ БОИШЬСЯ – ИДИ ДАЛЬШЕ.

МЫ ВСЕ-РАВНО ВСТРЕТИМСЯ.

Она стояла перед дверью, пальцы невольно сжали ключ в кармане худи. Тепло металла передалось в ладонь, и на секунду ей показалось, что ключ пульсирует – едва заметно, в такт сердцу.

Внутри нее что-то дрогнуло. Интуиция – та, которую она так долго училась не слушать, – сказала почти шёпотом: Тебе сюда.

Она толкнула створку. Дверь поддалась легко, без скрипа, без этого театрального «тяжело открывать» из фильмов. Просто – впустила.

Она вошла. Дверь за ней захлопнулась сама, просто и глухо, как будто город сказал:

НУ ВСЁ, НАЗАД НЕЛЬЗЯ.

Коридор пах пылью, засохшей мятой и чем-то смутно знакомым. Может, детством. Или просто сожалением. Свет – как у старых ламп: тусклый, с лёгким жёлтым фоном, как будто мир пытается согреться, но не может.

Лестница уходила вверх, и каждый её пролёт казался одинаковым – та же облупленная краска, тот же узкий ковролин, в который ноги утопали ровно настолько, чтобы не слышать собственных шагов.

Первый пролёт встретил надписями – наспех, нервно, будто их царапали на бегу:

Ты слишком долго ждала.

Не смотри вниз.

Здесь никто не будет тебя спасать.

Она провела ладонью по стене – под пальцами шершаво, как у памяти, у которой отобрали право на гладкость.

На втором – тишина стала тяжёлой, почти материальной. Она ложилась на плечи, как мокрое полотенце; слышно было, как лампа негромко жужжит, как пружинит ковролин, как собственное дыхание пытается стать тише, чем возможно.

Третий пролёт – и время будто споткнулось. Дверь напротив площадки: тёмное дерево, потёртая кромка, цифры, стёртые до матового блеска чьими‑то настойчивыми пальцами.

ТАБЛИЧКА: КОМНАТА 312

Она замерла. Ключ в кармане потяжелел – или это ладонь стала внимательнее. Металл быстро отдал холод коже. Бирка и цифры на двери совпали. Рука дрогнула – не от страха, а от ощущения, будто она подносит спичку к знакомому дому и не знает: горит ли он изнутри уже давно.

Замок щёлкнул мягко, почти интимно. Дверь распахнулась внутрь, будто ожидала её прихода.

Комната встретила не светом, а запахом. Не резким – тянущим, въедающимся, как память. Старое дерево, крахмал, лёгкая пыль и след тёртого мела на руках – запах, который она помнила из детства, когда часами писала на доске и стирала ладонью. Это был запах тишины после урока, когда мел всё ещё в воздухе, но детей уже нет.

Комната выглядела безупречно. Белое постельное бельё натянуто, как холст. На подоконнике – маленький стеклянный шар со снегом внутри: дом и ель, а снег застыл навсегда, будто его встряхнули однажды – и забыли. Стол у окна стоит точно по центру, стул задвинут до упора, книги на полке выстроены по росту.

Под подошвами кроссовок ковер слишком новый, слишком ровный – чтобы на нём кто-то жил. Каждый её шаг звучал не в воздухе, а внутри, отдаваясь в груди, словно комната слушала её сердце.

На столе лежал лист бумаги. Её почерк. Но она знала: это не её рука.

Если читаешь – значит, пришла.

Не бойся, всё пойдёт не по плану.

Не верь тому, кто говорит правильные вещи.

Слушай странное. Это и есть ты.

Подпись: Точка между.

Сердце на секунду сбилось с ритма, а потом застучало неровно – как при встрече с человеком из прошлого в месте, где его не должно быть.

Над комодом висело зеркало. На стекле – запотевший след, словно кто-то только что дышал в него. Она шагнула ближе и увидела надпись, выведенную пальцем:

Выйди – и встреться. Он ждёт.

Она почувствовала, как пальцы сами сжали ключ в кармане, как будто собирались держать его до костей.

Она спускалась по лестнице медленнее, чем поднималась, будто уговаривала каждую ступень принять её вес. Стены дышали холодом. С каждым пролётом шаги звучали тише, а тишина – громче, словно вползала внутрь и забирала дыхание.

Первый этаж встретил её пустотой. Не скрипнула доска, не качнулся воздух. Только у самой двери, ведущей на улицу, стоял человек. Пальто до колен, тёмный шарф, руки глубоко в карманах. Он не шевелился. Даже не смотрел прямо на неё, но она знала: он видит всё, что нужно, – так видят не глазами, а чем-то глубже.

– Ты? – выдохнула она. Голос прозвучал сухо, как потрескавшаяся земля после долгой жары.

Он медленно повернул голову. Их взгляды встретились. И в этом взгляде не было ни холода, ни тепла. Взгляд того, кто уже знает, чем всё закончится, но всё равно ждёт.

– Пойдём, – сказал он. Просто. Без нажима.

Она шагнула за ним. И почти сразу ощутила: город отозвался. Воздух сгустился, стены переулка придвинулись ближе, и каждый её шаг эхом вернулся от камня, будто проверяя – правда ли она здесь.

За дверью открылся узкий сырой проход с облупленной штукатуркой. В её трещинах угадывались то лица, то очертания карт. Где-то тонко капала вода – как отсчёт времени, которому здесь не полагалось быть. Запах влажного дерева смешивался с железом – тот самый, что в школьном спортзале после грозы.

– Куда мы? – спросила она.

Он не обернулся.

– Туда, где все начнётся.

Её шаги отзывались глухо. На миг показалось: это не эхо, а кто-то идёт следом. Она резко обернулась – пусто. Только слабый свет из окна третьего этажа и тихий шелест, будто кто-то листал страницы.

Он свернул за угол, и тишина исчезла. Город заговорил. Все динамики, вывески, двери – одновременно:

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ВЕРНУВШАЯСЯ.

ТЫ ИСКАЛА НЕ НАС.

ТЫ ИСКАЛА – СЕБЯ.

И только фантик на дороге шепнул:

Следующая станция: Отражение. Но будь осторожна. Оно может не захотеть тебя узнать.

Глава 2. Ключ от неизвестного

Она шла за ним, не понимая – зачем. Не зная, что будет в конце, но чувствуя: если остановится, то это будет не покой, а что-то хуже. Будто не стояние на месте, а падение внутрь.

Человек в пальто двигался странно легко, почти скользя. Его шагов не было слышно, и город подхватил эту тишину – будто кто-то нажал пауза. Шорохи растворились без перехода. Воздух стал густым. Только редкие неоновые вывески продолжали дрожать светом – как ресницы, на которых вот-вот появятся слёзы.

Они свернули в переулок, потом в арку, затем в проход между домами – такой узкий, что стены касались друг друга взглядами. Здесь пахло сырым деревом и старой краской, а поверх – смесью машинного масла, терпкого дубового дерева и тёплого железа, как в дедушкиной мастерской, где каждая трещина в дереве пахнет временем.

Он остановился.

– Здесь.

Голос прозвучал ровно, без тембра. Как будто слова были не сказаны, а разрешены миру.

– Что – здесь? – спросила она, не решаясь приблизиться.

Он развернулся и подошёл ближе. Слишком близко. Грудная клетка сжалась, по шее побежали мурашки. Дыхание стало громче, чем хотелось, и в этой несоразмерной тишине каждый её вдох казался вторжением. Было ощущение, что он не дышит вовсе – и от этого её вдохи становились неловкими, вычурно живыми.

Лицо его было одновременно чётким и расплывчатым. Красота неуловимая, будто черты складывались под вкус того, кто смотрит. Глаза – карие, густые, как пролитый кофе на белую скатерть: отвести взгляд уже невозможно, хотя всё внутри просит. В глубине этих глаз не светилось – билось. Ритм, на который откликалось её сердце.

– Ты ищешь не выход, – сказал он. – Ты ищешь подтверждение, что выхода нет. Тогда можно остаться.

– Кто ты? – вырвалось у неё.

– А кто ты?

Молчание легло между ними, плотное, как ткань. В животе у неё медленно закипала знакомая смесь: интерес, страх и то самое зыбкое чувство, которое легко принять за влечение, если не прислушиваться к себе.

Он протянул руку.

– Дай ключ.

Она машинально прижала его к себе, чувствуя холод металла через ткань худи.

– Зачем?

– Чтобы открыть.

– Я уже открыла.

– Не то.

Он не давил. Просто смотрел. И это было тяжелее любого приказа.

Пальцы дрожали, но не разжимались. Казалось, она держит не предмет, а последнее «не надо». Холод металла впивался в кожу, словно ключ был гвоздём, вбитым в её ладонь. Но всё-таки – протянула.

Он взял ключ без усилия. Поднёс к стене – и та дрогнула. Не дверь, не портал. Просто стена перестала быть стеной, обнажив тёмный проём. Словно что-то в ней – и в ней самой – шепнуло: «Хватит держать».

Она осталась стоять. Сердце билось сбивчиво, дыхание упиралось в горло. Это не было приглашением. Это было признанием: «Ты слишком долго всё сжимала внутри. Теперь – вход. Вглубь».

Воздух изменился. Тепло пыли сменилось резким больничным запахом: йод, дешёвый хлор, влажные бинты и сладковатый привкус яблочного компота из детской столовой. От него внутри всё сжалось, будто это возвращение в коридоры, где пахнет и надеждой, и страхом.

– Заходи, – сказал он.

– А ты?

– Я буду. Рядом. Пока ты не испугаешься настолько, что забудешь, зачем пошла.

Она шагнула внутрь. Внутри оказалась не комната, а зал ожидания, в котором никто не ждал. Серый ряд кресел – одинаковых, как уставшие мысли. Автомат с кофе, поблёскивающий кнопками. Запах растворимого кофе – горький, с металлической ноткой пластика, пыльный линолеум под ногами и кислинка бумаги старых афиш на стене.И плакат на стене:

УСТАЛОСТЬ – ЭТО НЕ СЛАБОСТЬ.

ЭТО СИГНАЛ.

НО ТЫ МОЖЕШЬ И ДАЛЬШЕ ЕГО ИГНОРИРОВАТЬ.

Пол был пустым и холодным. Но в центре лежала карта. Не города. Её. На бумаге жирной стрелкой было отмечено: «Вы здесь».

Вокруг стрелки – участки:

«Место, где он ушёл».

«Комната, где ты молчала».

«Станция, на которой он не вернулся».

«Угол, в котором ты сказала: „Всё в порядке“».

Она опустилась на колени. Колени болезненно ткнулись в жёсткий пол, ладони дрожали сильнее. Казалось, дрожь из пальцев поднялась выше – в плечи, в горло.

И тогда услышала. Не его голос. Что-то глубже, изнутри: Ты ходишь по кругу не потому, что выхода нет. А потому что здесь хотя бы знакомо.

Она подняла голову. В отражении автомата увидела себя – бледную, дрожащую. И его – стоящего позади, молча, всё это время.

– Ты хочешь выйти?

Она кивнула. Горло было сухим, будто оттуда вынули все слова.

– Тогда придётся начать. Не с выхода. А с правды.

Он протянул руку. На ладони лежал ключ – другой. Потёртый, с шершавыми краями, будто вынутый из её детства или сна.

– Вот. Настоящий.

– А тот?

Он чуть улыбнулся. Почти по-доброму, почти по-человечески.

– Тот был на случай, если ты захочешь не знать.

Она вышла обратно в переулок уже с новым ключом в руке. Пальцы сжимали металл до боли, будто он мог согреться только от её кожи.

Он исчез. Ни дыхания, ни тени. Только тихий, почти интимный звук, словно кто-то закрыл замок изнутри. Навсегда.

Переулок вроде бы был прежним, но воздух натянулся, как кожа барабана. Казалось, сделаешь ещё шаг – и что-то лопнет. Может, она сама.

На ребре ключа – царапина. Шрам, которому всё равно, кто будет его носить.

Справа, на стене, фломастером:

Пока ты не выберешь себя – другие будут выбирать за тебя.

Слова почти стёрлись дождями, но держались упрямо, как кто-то нежданный, но пришедший.

Чуть дальше – телефон-автомат. Без трубки. Одинокий, неуместный, словно пририсованный позже. Она подошла, заглянула внутрь. В прорези для монет – белел сложенный листок.

Записка:

Не отвечай на звонки из прошлого. Оно знает, зачем звонит.

Улыбка не появилась. Но дыхание изменилось: стало глубже, осторожнее. В груди шевельнулось что-то новое – не боль, но и не защита.

Где-то в глубине переулка хрустнуло. Не шаги – будто кто-то наступил на кость. Она резко обернулась. Пусто.

И тут – мелькнул свет. Вдалеке вспыхнула вывеска, как глаз. И город стал другим. Не изменился – показал второе лицо. Вывески больше не подмигивали, а наблюдали. Окна стали чёрными, как глухие колодцы. Асфальт под ногами чуть вибрировал, как будто что-то под ним дышало.

Она пошла. Куда – не знала. Просто вперёд.

На повороте улицы – указатель:

ЗОНА ОТРАЖЕНИЙ.

БУДЬ ГОТОВА ВИДЕТЬ ТО, ЧТО НЕ ГОТОВА ПОКАЗАТЬ.

Она хмыкнула, но горло пересохло.

– Любите эффектные формулировки, – сказала она в пустоту.

Город промолчал. Но это молчание было не пустым – будто кто-то слушал слишком внимательно.

Зона Отражений оказалась не улицей, а коридором без конца. По обе стороны – стеклянные панели.Воздух был прозрачным и звонким, как после грозы: запах стекла, озона и чего-то тревожно-сладкого – словно расплавленная карамель, которая обожгла пальцы. Но отражались в них не стены и не она – другие её версии.

В первом – семнадцатилетняя: неловкая улыбка, блеск в глазах, который так легко спутать с надеждой.

В следующем – лет тридцати, с глазами «всё нормально», и усталостью, которая лежала на плечах, как спящий ребёнок.

Потом – она с мужчиной, лицо размыто. Его рука – на её горле. Ласково. Почти.

Её дыхание сбилось. Стало коротким, прерывистым, как будто она пробегает мимо собственных жизней. Но ноги замедлялись, грудная клетка сжималась. Было ощущение, что зеркало дрожит и готово впустить её туда, где она уже не справлялась.

– Остановись, – сказал голос за спиной.

Она резко обернулась. Он снова стоял там. Холодный. Прекрасный. Притягательный, как боль, которую так и не признали.

– Зачем ты здесь?

– Чтобы ты не свернула раньше времени.

– Ты всё время появляешься, когда я на грани.

– Потому что ты всегда на грани.

Она подошла ближе.

– Ты реальный?

Он чуть усмехнулся.

– Я – как ты. Но без страха. А это делает меня, мягко говоря, неудобным.

– Тогда почему ты притягательный?

– Потому что ты всё ещё хочешь не выздоравливать, а быть понятой.

У неё по спине прошёл холодный ток. Желудок сжался, дыхание застряло где-то в ключицах.

Он подошёл ближе. Слишком. Грудь не слушалась – воздух входил коротко, вырываясь рывками.

– Ты хочешь поцеловать меня или ударить?

Она не ответила. Пальцы непроизвольно сжались в кулаки, ногти впились в ладонь.

Он наклонился к уху. Его дыхания не было слышно – и именно поэтому её собственное казалось оглушительным.

– Вот и проблема, – прошептал он. – Ты не различаешь. Уход и разрушение одинаково сексуальны, когда тебе некуда бежать. Она почувствовала, как мышцы живота свело судорогой.

Он выпрямился.

– Идём.

– Куда?

– К ней.

– К кому?

В его глазах впервые появился мягкий, почти тёплый свет.

– К той, кого ты оставила ждать.

Они шли по коридору. Стёкла дрожали, и каждое отражение било по телу, как удар. В груди – спазм, по позвоночнику побежали холодные мурашки. Отражения становились всё более искажёнными: она кричит, она ползёт, она плачет в шкафу, она стоит без глаз.

Остановились. Перед дверью.

Ты не обязана заходить. Но если не зайдёшь – она подумает, что ты опять не пришла.

Она шагнула.

Комната была детской – по ощущениям. Игрушки. Плед. Книжка на полу. И девочка в белом платье. Босая. С ключами на шее. Внутри пахло сухими книжными страницами, пластиком советских кукол, нафталином из шкафа и мягким молочным мылом, которое растворялось в воздухе лёгкой, почти хрупкой чистотой.