В ловушке страсти

Ноа Хоуп

В ловушке страсти

От автора

Посвящается тем, ктокто не боится заглянуть в самую тёмную часть душии увидеть там не только боль, но и силу.

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ О ТРИГГЕРАХ

Роман содержит сцены насилия, психологических манипуляций и морально неоднозначных отношений.

В книге вы встретите:

– Физическое и эмоциональное насилие;

– Токсичные отношения;

– Разрушительные формы любви (одержимость, зависимость);

– Жёсткие сцены эротики.

Пролог

Девять лет назад.

Резкий порыв ветра бьёт по лицу, оставляя на коже морозные ожоги. Но я почти не замечаю. Боль снаружи – ничто. Внутри меня вакуум, который высасывает все чувства, оставляя лишь глухой, методичный стук адреналина в висках.

Мне девятнадцать.

Всего год назад я мечтала о поступлении в университет. О дешёвом вине на шумных студенческих вечеринках, о спорах до хрипоты, о книгах, которые изменят мир. О первом неловком поцелуе, от которого по телу бегут мурашки, а в животе порхают бабочки.

Глупая девочка.

Сейчас мои руки пахнут не девчачьим кремом с ароматом ванили, а порохом и смертью. Под ногтями запеклась чужая ДНК, а кожа, кажется, навсегда впитала металлический запах крови и едкий дым гильз. Я знаю, с каким сухим треском ломаются кости. Знаю, как гаснет надежда в чужих глазах.

И до сих пор помню первый раз. Ощущение, когда тёплая, густая кровь хлынула мне на руки. Я стояла под душем несколько часов, стирая кожу докрасна. Но она въелась прямо в душу. Как вечное напоминание о том, кем я стала. В кого меня превратили.

Низкий, властный голос дяди звучит в голове, даже когда его нет рядом:

– Ты справишься, Скарлетт. Я в тебе не сомневаюсь.

Эти слова стали рубиконом, разделившим мою жизнь на «до» и «после». Жизнерадостная девушка с наивной верой в будущее осталась там, по другую сторону. Теперь я марионетка Сальваторе Гамбино, босса итальянской мафии Нью-Йорка. Человек, который вырвал меня из привычного мира. Сломал. И методично перекроил по своим лекалам, сделав из меня идеальное оружие.

Я всё ещё помню, как кричала в его кабинете, цепляясь за остатки прежней жизни, за здравый смысл.

– Но почему я, дядя? У тебя целая армия головорезов, готовых выполнить любой твой каприз!

Он тогда посмотрел на меня своими холодными, пустыми глазами и отчеканил:

– Потому что в тебе течёт моя кровь. Ты дочь своего отца. И сделаешь всё, что я, блядь, скажу.

Дядя Сальваторе, или Сэл, любит говорить о необходимости нашего дела. О борьбе за выживание в жестоком мире, где нужно убивать, чтобы защитить семью.

Губы кривятся в ухмылке.

Какой цинизм.

Семья не ломает тебя. Не превращает в бездушного монстра. Сэла я перестала считать семьёй в тот день, когда он впервые вложил мне в руки пистолет и показал фотографию улыбающегося мужчины. Человека, чью жизнь я должна была забрать.

Так что у меня почти никого не осталось.

Кроме Софии.

Моя младшая сестра. Моя святыня, ради которой я без колебаний сгорю в аду. Пусть часть меня уже стала чудовищем, каким он хочет меня видеть. Но София – мой якорь, который не даёт окончательно раствориться во мраке. Ради её смеха, ради её будущего я готова ступать по трупам. Готова тонуть в грязи снова и снова.

Стиснув зубы до скрипа, я осматриваю заброшенный склад. Бездушный склеп, пропахший машинным маслом и сыростью.

Единственная лампочка под потолком раскачивается на тонком проводе.

Как глаз повешенного.

Её тусклый, мечущийся свет превращает груды ржавого металла и штабеля старых ящиков в уродливые, корчащиеся силуэты.

На мгновение мне кажется, что это не просто тени. А мои собственные демоны смотрят на меня. Скалятся из темноты, тянут костлявые руки, чтобы утащить обратно, в свой мрак.

Я резко трясу головой, отгоняя наваждение.

Нет.

Сосредоточиться на том, что реально. На холоде стали в руке. На биении собственного сердца.

Три пули в обойме. Всё, что у меня осталось. И ни одного права на ошибку.

Мой единственный шанс выбраться из крысиной норы живой. Шанс напомнить, что за некоторые вещи всё ещё платят кровью. Особенно когда жизнь ребёнка ценят меньше, чем дозу дури.

Банда отморозков, или как они себя пафосно называют, «Ночные ястребы», перешла черту. Не ту, что разделяет территории влияния, а ту, что отделяет последних мразей от людей. Они решили, что правила для них не писаны, что можно торговать своей дрянью на наших улицах. И продавать её детям.

Дядя Сэл, конечно, сам по уши в крови и грехах, но даже он понимает, что наркота – не для детей. Это было одним из моих условий, скреплённых кровью, когда я согласилась стать его палачом, чтобы защитить Софи. Есть границы, которые я не позволю пересечь никому. Даже ему.

Сегодня твари узнают, что бывает, когда нарушаешь правила Гамбино. Такова официальная версия. А моя личная – наказать их за смерть троих мальчиков, которым не было и пятнадцати. За то, что они захлебнулись собственной рвотой из-за их дряни.

Ястребы думали, что я лёгкая добыча. Глупая девчонка, которую можно запугать, сломать, использовать.

Они ошиблись.

Меня месяцами готовили лучшие бойцы клана Гамбино. Они выжгли из меня страх. Выбили сомнения. Стёрли всё человеческое, кроме инстинкта убивать. И из того, что осталось, они и собрали своего идеального монстра.

Первый падает быстро, не успев понять, что произошло. Выстрел – чистый рефлекс, отточенный до автоматизма – увидеть угрозу и устранять её. А вот второй кричит так пронзительно, словно сам дьявол вырывает из него душу. На секунду его вопль пробивает броню безразличия. Что-то внутри болезненно ёкает.

Жалость?

Нет. Призрак, осколок той девушки, которой я когда-то была. Просто ещё один рефлекс.

Я вжимаюсь спиной в шершавую стену склада. Холод от металлических стеллажей пробирает до костей, но помогает сосредоточиться. В ушах звенит эхо выстрелов, смешиваясь с влажными, булькающими хрипами умирающего. К запаху пороха и свежей крови примешивается тошнотворный, кислый дух страха, и к горлу подступает вязкая слюна. Но где-то здесь, в лабиринте стеллажей, среди нагромождения коробок, прячутся ещё двое наркоторговцев.

Резкий скрежет ботинка по бетону заставляет меня напрячься. Они двигаются. Осторожно, почти бесшумно, но я их слышу. Затаив дыхание, напрягаю слух, пытаясь определить их точное местоположение. Слишком близко. А у меня одна пуля.

Одна пуля против двух жизней.

Мозг начинает работать с лихорадочной скоростью, просчитывая варианты, и каждый хуже предыдущего. Бегство – верная смерть, мне выстрелят в спину раньше, чем я пробегу десять метров. Прятаться – загнать себя в ловушку и ждать, пока они меня найдут.

Атаковать с одной пулей против двоих вооружённых ублюдков – чистое самоубийство. Но вариантов особо нет.

Как вспышка света в темноте, в памяти возникает лицо Софии. Её голубые глаза, обрамленные мягкими светлыми локонами. Её заразительный смех. Тепло её маленькой руки в моей ладони.

Ради неё я должна сражаться и выжить.

Осторожно скольжу вдоль бетонной стены, скрываясь в полумраке. Каждый шаг даётся с трудом, будто я бреду по вязкому болоту. Ладони мокрые, рукоять пистолета кажется скользкой, хотя я сжимаю её до боли в костяшках. Каждый мускул напряжён до предела. Смерть подкрадывается всё ближе, я почти физически ощущаю её ледяное дыхание на коже.

Где-то слева слышится шорох.

Я замираю за стеллажом, превратившись в камень.

Внезапно луч фонаря скользит по стене напротив, выхватывая из темноты две мужские фигуры. Они двигаются вместе, плечом к плечу, прочёсывая ряды у дальнего стеллажа. И тут на долю секунды, когда луч скользит дальше, их силуэты выстраиваются в одну идеальную линию.

Победная усмешка тронула мои губы.

Попались.

Не раздумывая ни секунды, я вскидываю руку и нажимаю на спусковой крючок. Грохот выстрела нарушает тишину, оглушительным эхом отражаясь от стен. Пуля входит первому точно под лопатку и на вылете ударяет в горло второму. Оба судорожно дёргаются и неуклюже падают на пол. Воздух мгновенно наполняется знакомым, ненавистным запахом пороха и горячей крови.

Я сползаю по шершавой бетонной стене, пока колени не упираются в пол. С силой зажмуриваюсь, пытаясь сдержать беззвучный крик. Горло сдавливает спазм, в лёгких горит.

Моих родителей убили.

А теперь убиваю я.

Вспоминаю большие руки отца, которыми он учил меня сажать розы в саду, и его слова о том, что каждая жизнь бесценна. Теперь мои руки, его продолжение, отнимают чужие жизни.

Какая это смерть? Четвёртая? Пятая? Я уже сбилась со счёта, но каждая по-прежнему оставляет рваный шрам на сердце. Ещё одна дыра внутри, которую уже ничем не заделать.

Я резко распахиваю глаза. Всё плывёт, и только через пару секунд могу сфокусироваться на собственных руках на коленях. Чистые. Не дрожат. Но мне кажется, что они по локоть в чужой крови. Сжимаю пальцы в кулак, пытаясь избавиться от фантомного ощущения, но оно лишь усиливается.

Дядя прав. Его кровь течёт в моих венах.

Его наследие.

Генетика. То, от чего не сбежать, как от цвета собственных глаз.

Меньше всего на свете я хотела быть похожей на него, на монстра в дорогом костюме. Но с каждой отнятой жизнью, с каждой каплей пролитой крови я всё чётче вижу его черты в своём отражении и делаю ещё один шаг по его пути. Я сама иду в бездну, шаг за шагом. И это самое страшное осознание, от которого хочется выть.

Глава 1. Скарлетт

Девять лет прошли… как один бесконечный день сурка. В аду, который, вопреки всем представлениям, находится не под землёй, в кипящих котлах и адском пламени, как описывают в древних книгах, а на поверхности. В роскошном, но бездушном особняке Сэла. В самом ненавистном для меня месте.

По заученной до тошноты схеме въезжаю под своды тяжёлых бетонных стен гаража. С едва слышным щелчком выключаю зажигание Porsche, и рёв мотора сменяется тишиной. Но я не чувствую ни спокойствия, ни облегчения. Адреналин всё ещё кипит в крови, а сердце отбивает тяжёлый гул где-то в глубине грудной клетки. Привычный фон моей жизни.

Ноги плохо слушаются, мышцы отвечают на приказы мозга с предательской задержкой. Я заставляю позвоночник выпрямиться, толкаю дверь и ставлю ноги на холодный бетон. Каждый шаг отдаётся тупым ударом в основание черепа. Добравшись до багажника, с трудом открываю его и достаю спортивную сумку. Внутри стандартный набор: чистый спортивный костюм, кроссовки, бутылка воды. Мой ритуал очищения. Когда-то я верила, что он помогает. Теперь понимаю: это способ провести черту между той, что убивает, и той, от той, что потом пытается заботиться о сестре.

Дальше начинается знакомый ритуал.

Стягиваю перчатки. Кожа под ними влажная и горит от пота и трения. Окровавленный лонгслив липнет к телу, и я срываю его с отвращением. Следом – брюки. На мгновение холодный воздух проходится по коже иглами, покрывая её мурашками.

Осталось избавиться от улик.

Окровавленную одежду комкаю и бросаю в железную бочку. Бензин и спички подождут до завтра. Сейчас нет сил даже на это. В голове сама собой вспыхивает картина: огонь, жадно пожирающий ткань. Но даже его пламя не выжжет из памяти лица очередных упырей, которых Сэл послал убить. Всё ради его власти, влияния, богатства и проклятой империи, построенной на чужих костях.

Я наёмная убийца. И давно перестала лгать себе.

Мне нравится моя работа.

Внутри меня живёт мстительное существо, которому доставляет особое удовольствие наказывать подонков. Тех, кто прячет свою гнилую сущность за маской благопристойности. Как тот политик, самодовольно ухмыляющийся на предвыборных плакатах, а за закрытыми дверями – чудовище, которое поднимает руку на свою беззащитную жену. Или торговцы людьми, которые без зазрения совести на моих глазах затолкнули в фургон перепуганную девочку, едва достигшую совершеннолетия. И тот подонок, что хладнокровно убил семью Франко, одного из капитанов Сэла. Белла и их семилетний сын не заслужили такой участи.

Это моя кривая, искажённая справедливость. Мой способ восстановить баланс: я забираю одну гнилую жизнь, чтобы спасти десятки других. Пусть логика покажется кому-то странной, чудовищной, но это мой крест, который я несу на своих плечах. Как и сегодня, например, когда избавила мир от двух насильников.

Запах крови из квартиры моих последних жертв всё ещё стоит в ноздрях. И тянет меня назад…

Несколькими часами ранее.

Я стою в тени кухонного проёма, вдыхая затхлый воздух их логова. Неподвижная, как часть интерьера. Вдыхаю спёртый, тяжёлый воздух их логова. Смесь вчерашней еды, табака и дешёвого пива. Часы на стене – дешёвый пластик с нарисованным кофейным зерном – лениво отмеряют секунды. Но я привыкла ждать. Терпение – такое же оружие, как нож, приставленный к горлу.

Я выслеживала их неделю после того, как Сэл передал мне папку на братьев Томпсон с одинаковой самодовольной ухмылкой. Дочь одного из его старых друзей, попала в их схему со студенческими долгами, и они её сломали.

Теперь я знаю о них всё. В ушах до сих пор стоят обрывки их грязных разговоров из клуба, куда они приползают каждую пятницу. Напиваются до скотского состояния, находят ту, что наивнее, и трахают в вонючих туалетах, а потом возвращаются сюда. И сегодня они снова там. Но сегодня их охота закончится. Навсегда.

Наконец, скрежет ключа в замочной скважине. Пьянь на той стороне никак не может попасть в паз. Но спустя пару минут дверь всё-таки распахивается, впуская в коридор полоску тусклого света с лестничной клетки и двух мужчин.

– Ты видел её лицо? – хрипло ржёт первый, тот, что повыше. Спотыкается о собственные ноги и едва не падает. – Она так умоляла…

– Да все они сначала ломаются, – отмахивается второй, с глухим стуком плюхаясь на диван в гостиной. Пружины протестующе стонут под его весом.

Раньше я бы скривилась от отвращения. Сейчас – лишь закатываю глаза, чувствуя, как губы сами собой сжимаются в прямую, жёсткую линию. Это не мужчины, а опухоль, которую нужно вырезать.

Я жду ещё пятнадцать минут, пока их дыхание не становится ровным и глубоким. Затем выхожу из тени, бесшумно ступая в армейских сапогах по липкому от грязи линолеуму.

Первый, Алан, лежит на диване, раскинув руки, с открытым ртом. Лёгкая цель. Я подхожу к нему, достаю из набедренного кармана маленький стеклянный флакон и шприц. Прозрачная жидкость – разработка одного из гениев Сэла. Не оставляет следов, и имитирует сердечный приступ.

Его рука безвольно свисает с дивана. Я аккуратно беру её за запястье и нахожу вену на сгибе локтя. Игла входит легко, почти без сопротивления. Медленно нажимаю на поршень, отсчитывая про себя до десяти. Алан даже не дёргается.

Один готов.

Второй, Остин, скрючился в кресле. Я повторяю процедуру. Он что-то бормочет во сне, поворачивается на другой бок, лицом ко мне. Замираю, сама перестаю дышать, но он не просыпается. Его яремная вена пульсирует так отчётливо, словно сама просит об уколе.

Готово.

А теперь наблюдение. Пять минут, чтобы убедиться.

Я возвышаюсь над ними и смотрю, как жизнь медленно покидает их тела.

Но тут всё идёт совершенно не по плану.

Вместо того чтобы тихо угаснуть, Остин издаёт хриплый, булькающий кашель. Тело выгибается дугой, спина отрывается от матраса. Его глаза распахиваются. Он не понимает, что происходит, но его тело орёт об опасности.

– Какого… – сипит ублюдок, и его рука дёргается в мою сторону.

Пытается сесть, но яд уже сковывает мышцы, превращая движение в уродливую судорогу. Его пальцы вцепляются в мой лонгслив мёртвой хваткой. Я дёргаюсь назад, но он держит крепко.

– Отпусти, – шиплю сквозь зубы, но он только сильнее сжимает ткань.

Его рот открывается для крика, но у меня больше нет времени. Рука сама выхватывает нож из-за пояса. Лезвие входит ему вбок, под рёбра, с глухим, влажным хрустом. Он падает на пол, захлёбываясь воздухом, крик превращается в булькающий стон. Из раны хлещет горячая кровь, заливая его тело, мои руки и одежду. Хватка на мгновение ослабевает, но этот идиот всё ещё пытается бороться, цепляясь за жизнь.

Приходится нанести второй удар. И третий. В грудь. Пока его тело не обмякает окончательно, а глаза не стекленеют, бессмысленно уставившись в потолок.

Я отшатываюсь, тяжело дыша. Липкая кровь стекает по моим пальцам.

– Чёртов слизняк, – шиплю я в пустоту. – Почему ты не мог сдохнуть тихо?

Осматриваю комнату и морщусь. Не от вида трупов, а от разочарования. Идеальная работа превратилась в грязную резню. Времени нет. Трупное окоченение начинается быстро. Действовать нужно, пока тела ещё тёплые.

Хаос рождает план. Инсценировка. Легенда для копов.

Пьяная поножовщина. Эксперт найдёт нестыковки, если будет копать. Но будет ли? Два ублюдка, заливших зенки дешёвым виски. Таким делам не дают высокий приоритет

Легенда: Алан напал с ножом. Остин защищался.

Подхожу к дивану, обхватываю ещё тёплую руку Алана, и его же пальцами втираю кровь Остина в рукоять, оставляя его отпечатки. Вкладываю нож ему в ладонь. Пальцы уже начинают деревенеть, но ещё поддаются. Этого хватит.

Беру со стола бутылку из-под виски и разбиваю её о край журнального столика, получая уродливую «розочку». Осколки летят на пол. Наношу несколько рваных порезов на руках и лице Алана. Кровь почти не течёт, лишь слегка пачкает кожу, – так и выглядят посмертные раны. И для беглого осмотра это будут раны от бутылки, которую Остин использовал для защиты.

Наконец, я возвращаюсь к Остину на полу. Делаю неглубокий надрез на его ладони, а затем провожу по ране осколком, пачкая его кровью. Бросаю стекло на пол рядом с его пальцами. Картина ясна: он отбивался этим, пока Алан кромсал его ножом.

Последний штрих. Перетаскиваю безвольное тело «А» с дивана, бросая его на полпути к креслу. Словно напал, получил своё и истёк кровью, пытаясь отступить. «О» победил в драке, но умер от полученных ран.

Снимаю ботинки, чтобы не наделать новых следов. Нахожу под раковиной комок старых тряпок. Смачиваю одну и спиной к выходу, тщательно стираю с пола свои отпечатки обуви. Затем бросаю её в мусорный мешок, вместе с ампулами и шприцами. В последний раз обвожу взглядом картину.

Два трупа. Кровь. Битые стёкла. Пьяная поножовщина.

Да. Теперь выглядит убедительно.

Настоящее время.

Два новых призрака присоединяются к веренице кошмаров, которые преследуют меня каждую ночь. Кошмаров, где пуля или нож находит не их, а меня. Где я снова и снова чувствую, как жизнь обрывается…

Воспоминание о собственной смерти вспыхивает так ярко, что тело само дёргается в спазме.

Нельзя останавливаться, нельзя позволять этому просочиться наружу.

Я резко трясу головой, сбрасывая наваждение, и заставляю себя двигаться. Быстро натягиваю свежую одежду. Последний штрих. Срываю резинку с волос. Длинные тёмные пряди тяжёлой завесой ложатся на спину, скрывая под собой выжженное на коже клеймо. Метка клана. Физическое доказательство того, что я ему принадлежу.

Выйдя из гаража, я бесшумно ступаю в дом. На кухне двигаюсь как зомби, пока руки сами не находят кнопку кофемашины. Горький, обжигающий напиток – единственное, что способно прогнать оцепенение и хоть немного взбодрится после бессонной ночи.

Когда-то давно глаза мертвецов, полные укора, смотрели на меня из каждого тёмного угла. Я запиралась в ванной, зажимала рот, чтобы никто не услышал беззвучного крика, и до крови скребла кожу под ледяными струями душа, пытаясь смыть с себя чувство вины. Но со временем борьба прекратилась. Крики в голове затихли, а голос совести превратился в едва различимый шёпот.

Сейчас это просто работа, которую я выполняю чисто и быстро. Ни тошноты, ни сожаления, ни слёз. Но черту я так и не переступила – дети и невиновные вне игры.

Для Сэла – это слабость. Для меня – единственная нить сохранить остатки человечности и не превратиться в бездушное оружие.

Но с каждым заданием она становится тоньше. Всё сложнее отделять себя настоящую от монстра, которого меня лепил годами Сэл и его люди. Пустота внутри почти полностью поглотила мою душу. Осталось лишь жгучее отвращение к себе, к семье Гамбино, к кровавой жизни…

…и безграничная любовь к Софии.

Когда тьма сгущается и зов крови становится почти невыносимым, я строю в своей голове стену. Кирпичик за кирпичиком выкладываю её из воспоминаний: вот София смеётся, вот она доверчиво прижимается ко мне, вот её маленькая ладонь в моей. Каждая жизнь, которую я забираю, покупает ей ещё один день спокойного детства. И этой платы достаточно, чтобы стиснуть зубы и продолжать слушаться существа, которого я называю дядей.

Но совсем скоро кошмар закончится. Наступит день, когда я пошлю Сэла ко всем чертям и заберу Софи. Мы уедем туда, где прошлое не сможет нас найти. Туда, где я смогу забыть, как держать в руках пистолет, и вспомнить, каково это – просто жить, не ожидая удара в спину. Туда, где можно будет дышать полной грудью, не боясь увидеть в зеркале отражение монстра.

Глава 2. Скарлетт

София скоро должна проснуться. А значит, пора собирать по кусочкам ту меня, которую она знает и любит. Старшую сестру. Заботливую, весёлую. Ту, у которой нет крови под ногтями и призраков за спиной. Приготовить ей завтрак, заплести тугие косички, уложить в сумку пуанты и пачку для балета, отвезти в школу. И молиться, что она никогда не узнает, кто я на самом деле.

Я не могу позволить ей увидеть мою тёмную сторону. Софии всего тринадцать, но она далеко не глупая. И не могу позволить даже тени своего «ремёсла» коснуться её, осквернить её свет. Все девять лет меня грызёт один и тот же страх. Что однажды она посмотрит на меня и увидит не сестру, а монстра. Что в её глазах, таких чистых и доверчивых, как у ангела, поселится ужас и отвращение. Что она не поймёт, что каждый мой шаг в темноте был сделан ради неё. Ради нашего общего будущего.

Глотнув последний глоток уже остывшего кофе, я с лёгким стуком отодвигаю чашку. Заставляю себя сосредоточиться на обычных ежедневных действиях. Мука, яйца, молоко – руки сами находят знакомые ингредиенты для её любимых блинчиков с черникой. Я готовлю их по особому рецепту: щепотка ванили и крошечная капля лимонного сока, мой секрет, который оттеняет сладость ягод.

Пока тесто отдыхает, даю себе несколько секунд, чтобы прогнать в голове вечный список. Билеты. Поддельные документы. Счета. Нужно предусмотреть всё до мелочей. И сохранить всё в тайне, чтобы Сэл не смог нас найти. Всего один год отделяет нас от момента, когда он официально передаст мне права опекунства над Софией. И тогда мы исчезнем.

Аромат ванильных блинчиков заполняет кухню, пробуждая аппетит. Я снимаю со сковородки последний, румяный блинчик, когда в дверном проёме появляется София. Она тихонько входит, сонно потирая кулачками глаза, и замирает на пороге. Длинные, светлые, словно лён, волосы разметались по плечам, на щеках алеет нежный румянец. И глядя на неё, чувствую, как меня переполняет решимость. Я защищу её и вытащу из-под гнёта Сэла. Чего бы мне это ни стоило.

– Уже утро? – бормочет она, широко зевая.

– Для кого-то уже давно, соня, – губы сами растягиваются в улыбке. Я ставлю на стол тарелку с горкой блинчиков, и щедро осыпаю их свежей черникой. – Завтрак для моей примы-балерины подан.

– Ммм, блинчики! – София тут же просыпается, счастливо зажмурившись от запаха, и подлетает к столу, плюхнувшись на стул. – С черникой! Мои любимые!

– Знаю, моя хорошая, – подмигиваю ей и наливаю апельсиновый сок. – Ну, рассказывай. Как спалось? Снилось что-нибудь интересное?

– Очень! – тянет она, с аппетитом отправляя в рот первый кусочек. Я почти физически ощущаю, как сладость ягод взрывается у неё во рту. – Мне снилось, что я танцую на большой сцене. В красивом белом платье, расшитом серебром, и ты была там. Сидела в первом ряду и аплодировала громче всех.

– Я всегда буду рядом, tesoro[1], – выдыхаю, запуская пальцы в её шелковистые волосы.

– А дядя Сэл уехал? – спрашивает она и бросает взгляд в сторону двери, словно надеется увидеть его там прямо сейчас. В глазах читается та же невысказанная любовь, что и у меня в детстве, когда я ждала возвращения отца с работы.

– Вроде нет, я его ещё не видела, – бормочу, прилагая все силы, чтобы голос звучал ровно. Горький комок подкатывает к горлу. Дядя Сэл… От одной лишь мысли о нём меня бросает в дрожь. – Наверное, ещё спит. Он вчера поздно вернулся. Не будем его беспокоить, хорошо?

– Хорошо, – София кивает, полностью доверяя моим словам, и с прежним энтузиазмом возвращается к блинчикам. – А ты завтра работаешь? – спрашивает она через минуту прожевав.