Арабский Ренессанс в конструкции Времени

Джеральд Холтон попытался объяснить подобную «неравновесность» в повествовании, назвав ее особым «стилем Кеплера».

Анализируя «стиль» подачи материала в кеплеровских трудах, Холтон открыл не просто гениального физика, но мыслителя, «который позволяет себе быть настолько очарованным красотой и многообразием мира в целом, что уже не может постоянно ограничивать свое внимание только теми проблемами, которые действительно могут быть решены. Обладая богатым воображением, он часто проводит аналогии из жизни – удивительные или самые обычные».

Холтон опасался, что такой стиль не вызовет «у современного читателя сколько-нибудь значительного интереса», видя в этом дефект образованности, «результат астигматизма нашей исторической ретроспекции». Он писал: «Мы воспитаны на аскетических стандартах изложения, берущих начало у Евклида и вновь появляющихся, например, в первой и второй Книгах ньютоновских „Начал“, и научены прятать за сухой схемой истинные этапы открытия – все эти догадки, ошибки и внезапные вспышки удачи, без которых научного творчества обычно не существует».

Наряду с этим холтоновский анализ важен как одна из вариаций методологии старого доброго системного подхода, благодаря применению которого метацивилизация арабского Ренессанса раскрывается в виде сложной мозаичной картины. Это отчасти объясняет, почему моя книга написана в жанре эссе. Замечательно, что одно из значений этого французского слова (введенного в литературный оборот англичанином Фрэнсисом Бэконом) – «попытка».

Для меня важно сознавать, что моя книга сплошь состоит из попыток, коротких бросков мысли в духе Мартина Хайдеггера. «Что значит „мыслить“? Что называют мышлением?» Очень кстати Хайдеггер выстрелил этим вопросом, словно стрелой (так это открылось Делёзу), помогая мне понять смысл моих эссе как попыток попасть в одну-единственную цель – тень птицы, летящей в небе (здесь без Руми не обойтись).

Постижение метацивилизации как продолжения метафизики в истории требует именно «попыток», небольших эссе, может, иногда не связанных по смыслу, но бьющих в одну цель.

В эссеистике всегда была скрыта метафизическая платформа (говоря современным языком), на которой могут объединяться и в различной степени синтезироваться абсолютно разные идеи (Спиноза различает две разновидности сцепления (сочленения, concatenate) идей, на самом деле их гораздо больше).

Эссе, когда они разные и их достаточно много, по сути дела – образ системы, которая функционирует на основе не всегда логичной сцепки идей и смыслов. Это происходит, когда все виды познания и деятельности, невзирая на незавершенность, позволяют создать условную геометрию концепта. Вроде метацивилизации арабского Ренессанса.

Холтоновские мысли о продуктивности отвлечений дают гораздо больше, чем принято считать в пределах современной парадигмы знаний. Обращаясь к сравнению работы над книгой с работой живописца, можно сказать, что каждое эссе – это один мазок, один взмах кисти, порой стихийный, продиктованный импульсом. Но главное здесь – совокупность, единство мыслей и чувств; все то, что создает противоречивую, но многомерную картину постижения.

«Значение истинности»

Книга, пожалуй, одно из тех явлений природы творчества, которое до сих пор не получило четкого определения в науке. Ее потенциал как накопителя реальности до сих пор не исследован и недооценен.

Недостаточно изучены проза и поэзия как разные лингвоформы накопления смыслов. Все рассуждения на эту тему сводятся к тому, что поэзия не уступает прозе по части погружения в событие, а порой даже берет верх. В этом соревновании достигается уровень «значения истинности» слова. И ради справедливости надо сказать, что поэзия не всегда победитель, просто ей удается быть ближе к звучащему слову, к его отчасти музыкальным вибрациям.

Почему Сократ был самым рьяным противником слов, перенесенных на бумагу? Если верить всему, что до нас дошло о предпочтениях Сократа, он считал, что письменность убивает слово, лишает его природы звука.

Добавлю от себя: волновая функция слова исчезает, будучи пойманной в сети письменности. В свете поставленных в этой книге задач нельзя забывать, что Коран был ниспослан как устное Слово, он звучал, передавался из уст в уста, изменяя реальность.

Истина приходит как устное слово и только потом опадает строчками на бумаге. Арабский Ренессанс как событие – продукт живого устного слова.

Уместно заметить, что понятие «значение истинности» возникло в результате изящных смысловых решений немецкого физика Карла Фридриха фон Вейцзеккера. Экстраполяция этого понятия в сферу анализа возможностей наполнения слова представляется как никогда своевременной.

Включая в научный текст свои поэтические практики, усиливая смысловые возможности шедеврами классической поэзии, я стараюсь на страницах этой книги создавать эффект дополнительности, усиливая атаку мысли нелинейными бросками духа. При этом я руководствуюсь убеждением, что поэтическое слово гораздо лучше сохраняет волновые функции звука. Его «значение истинности» позволяет ярче отражать событие и сообщать смыслу силу подлинности.

И снова Делёз, напоминающий: «Когда Гоголь писал свой шедевр, рассказывающий о записи мертвых душ, он объяснял, что его роман – это поэма, и указывал, почему именно этот роман непременно должен быть поэмой».

Вот здесь ключ к дверям недосказанного, того, что я знал всегда, но не мог сформулировать и объяснить себе же. Поэзия не должна «высовываться из окопа», кричать «ура», когда надо и не надо.

Поэзия, как у Гоголя, должна быть на дне прозы, как концентрация острой правды.

Почему эта книга нуждается в такой концентрированной правде? Почему я не могу удовлетвориться «разбавленной» (греки любили разбавленное вино), полезной для коллективного бессознательного прозой?

Просто, наверное, чувствую пустоту в размышлениях, лишенных концентрированных понятий. Пустоту, которая ставит мою книгу в ряд других подобных изданий на полках книжных магазинов. Не хочу.

Делёзу, Фуко, Хайдеггеру удавалось создавать поэтические (мне так слышится) концентрации в прозе. Это труднее, чем наполнять поэтическими вставками текст, но это дар философии. Настоящей философии. Философии субъектов, в которых концентрируется вся продуктивная мысль человечества.

Скрип исторического Времени

«Все хорошие книги похожи друг на друга: они правдивее жизни», – сказал Эрнест Хемингуэй.

«Искусство должно захватить реальность врасплох», – добавила Франсуаза Саган.

Я подумал о «поверхности» истории. О Коране. Ангеле Джабраиле. Истоках арабского Ренессанса.

Что только не послышится, когда, закрыв глаза, ты отгоняешь квантовую муть, пытаясь почувствовать горький привкус воображаемого кофе.

Книга приоткрывается в предисловии.

Это происходит осторожно, с легким скрипом истраченного времени.

И абсолютно прав Жан-Поль Сартр, отмечая, что писатель никогда не должен говорить себе: «Дай бог, если это прочтут хотя бы три тысячи человек», но всегда: «Что произошло бы, если бы все люди прочли написанное мной?»

Doctor Ibn Ilyas

Портал I

Ренессанс:

Постижение

Чем шире ваше видение, тем больше будет ваше достижение.

Мухаммед бин Рашид Аль Мактум

Шаг в портал

Постижения конца —

Постижение начала

…мыслительское постижение должно постичь суть завершения современности и оставить позади себя все мышление.

Мартин ХайдеггерПостижение Перехода

Пришло время постижения.

Современность находится в стадии завершения.

Хайдеггер считал, что в преддверье конца постижение нуждается в знании о сущности «своей» эпохи, то есть той эпохи, которую оно уже покинуло и должно покинуть в тот момент, когда начинается ее завершение.

Знание, что копилось вокруг нас последние два века, не ушло совсем. И хотя наметилась тенденция доминирования нейросетей, человек еще держится за соломинку надежды не выпасть из процесса формирования информационной эры, скажем так, за ненадобностью.

Удивительно, но Фуко это предвидел еще тогда, когда информационная эра только зарождалась. Выбросив в мусорное ведро все наши иллюзии, он писал: «…утешает и приносит глубокое успокоение мысль о том, что человек – всего лишь недавнее изобретение, образование, которому нет и двух веков, малый холмик в поле нашего знания, и что он исчезнет, как только оно примет новую форму».

Теперь мы знаем, что эта форма – форма нейросети – интеллекта, с которым не сравнится ни один человеческий интеллект ни по объему знаний, ни по скорости решений.

Время, как река, уносит все, что становится бесполезным в его конструкции, все, что не в состоянии удержаться на вершине эволюции сознания.

Время всегда на стороне победителя, и не факт, что наша биологическая природа будет для него предпочтительней неорганического искусственного интеллекта. Скорее – напротив.

Нам нужны «якоря», нужны весомые преимущества перед универсальным сознанием нейросети. Нужен Ренессанс, обладающий метацивилизационной силой, в которой может быть ясно выражена квантовая природа реальности.

Ренессанс, как идеальная модель прошлого, должен помочь ответить на вопросы, не разрешенные в рамках стандартного геополитического мышления (чья убогость поражает), которое во многом определяет мышление настоящего.

Почему вдруг нейронная сеть стала казаться опасной? Да потому, что человек перестал чувствовать потребность в знании прошлого. Мы остались в коллективном одиночестве, в тишине и мраке.

Моцарт – в прошлом. Ван Гог – в прошлом. Не слышим, не видим. Потребляем пустоту, придумывая ей красивые названия.

Уильям Блейк высказал такую мысль: «Когда окончательно окажутся ненужными искусства, науки, творческая фантазия и интеллектуальные способности человека, и между людьми не останется ничего кроме раздоров и распрей. Вот тогда и начнется Страшный Суд».

Скажем так: мы на пути к отречению от смыслов прошлого, но мы еще можем забросить «якоря», чтобы нас не смыло в бездну массовой интеллектуальной деградации.

Надо понять, что путь цивилизации сузился до узкой тропинки среди нейросетей. Мы плотно зажаты в потребительской культуре города, который стал подобием тюрьмы (стены, стены, стены). Абсурд стал привычен, как новостная ложь.

Прав был Альбер Камю, который считал, что «с точки зрения интеллекта… абсурд не в человеке (если подобная метафора вообще имеет смысл) и не в мире, но в их совместном присутствии».

Человек и мир – это «Человек в футляре». Как будто вчера писал Антон Чехов: «А разве то, что мы живем в городе в духоте, в тесноте, пишем ненужные бумаги, играем в винт – разве это не футляр? А то, что мы проводим всю жизнь среди бездельников, сутяг, глупых, праздных женщин, говорим и слушаем разный вздор – разве это не футляр?»

Нам по-прежнему позарез нужна метафизика – мостик к расширению мышления. Мостик, который остался в памяти, как потрескавшийся от времени бюст Аристотеля.

Хайдеггер был убежден: «Завершение метафизики определяет и несет с собой начало завершения современности». Вот так, ни больше ни меньше.

Нужна перезагрузка мышления, как ее воображал Фуко. «В наши дни, – писал Фуко, – мыслить можно лишь в пустом пространстве, где уже нет человека. Пустота эта не означает нехватки и не требует заполнить пробел. Это есть лишь развертывание пространства, где наконец-то можно снова начать мыслить».

Постижение просит пустоты.

Постижение нуждается в пустоте.

Только в молчании слышны голоса прошлого и будущего.

Только молчание не искажает смысла, дает возможность делать и говорить, не боясь быть непонятым.

Только в молчании метацивилизация арабского Ренессанса приобретает силу концепта, способного придумать будущее таким, каким оно должно быть в Умном мире.

У нас нет Умного мира, но у нас есть концепт Ренессанса, эскиз реальности, где нейросети – не новые идолы, а всего лишь сотрудники, где человек по-прежнему связан с трансцендентальным миром, с опытом, доступным только ему.

Опытом от Бога.

Для истории предел —Не во времени положен.Есть у Бога школьный мелИ доска, конечно, тоже.Вижу белую черту.Время к ней упрямо мчится,Измеряя пустоту,Словно белую страницу.

Молчание.

Белая страница.

И все для того, чтобы принять новый концепт, подняться до него, принять свободу арабской мысли, которая ворвалась в современность Лувром и Сорбонной Абу-Даби, дубайским оперным театром и крупнейшей библиотекой имени Мухаммеда ибн Рашида, потрясающим по своей задумке Домом Мудрости в Шардже.

Арабский Ренессанс требует постижения не потому, что он отмечен непреходящей мыслью прошлого, а потому, что в нем как в процессе есть движение, которое идет сквозь неприступные стены физических законов. Например, второго закона термодинамики, который обозначен Львом Гумилевым в истории как «Конец и вновь начало».

Для метацивилизации арабского Ренессанса есть только «движение-ход».

Как поэтически выразился Хайдеггер:

Мы не знаем целей,есть только движение-ход.

На фоне веры в движение-ход Хайдеггер обратился к теме постижения, видимо надеясь, что человечеству хотя бы частично удастся сохранить оставленное позади современности мышление.

Концепт метацивилизации арабского Ренессанса позволяет осознанно интегрировать прошлое в настоящее и будущее.

Метацивилизация в ее арабском проявлении должна прийти на смену метафизике европейского сознания. Точнее, должна стать новой метафизикой грядущей локальной реальности. Не надо спешить в технологическое будущее. Как тонко выразился Сергей Довлатов: «Умело отстать – это тоже искусство».

Перезагрузка нашей исторической реальности требует сворачивания событий как форм общественной жизни (сегодня уродливых, как никогда), превращения политики в практику научного конструирования.

И главное условие: конструктором должен быть только человек.

Свиток

Предваряя цель

…как перелетные птицы, слепо тянулись мы к дальней невидимой цели.

Райнер Мария РилькеОднажды

Однажды в полупустом самолете «Варна – Москва» (я возвращался с конгресса по истории медицины[1] 1989 года) меня вывел из дремотного состояния некто, плюхнувшийся на соседнее кресло.

«Вам бы, молодой человек, почитать книгу Ильи Пригожина „Порядок из хаоса“, – зашептал неизвестно откуда появившийся сосед (самолет уже летел более часа). – Запомните: „Порядок из хаоса“», – повторил он уже достаточно громко и удалился так же внезапно, как появился.

Я прилетел в Москву, буквально машинально выписал в библиотеке книгу Пригожина (я в то время выписывал обычно около 40–50 книг в день) и нет, скорее не понял, а почувствовал перспективы расширения исторической науки. В мою жизнь и образ мышления вслед за Пригожиным навсегда вошли Эйнштейн, Гейзенберг, Лаплас и Максвелл со своими демонами, Больцман и Томас Кун, Бергсон и Поппер, Шрёдингер со своим котом и Мартин Хайдеггер.

Не все они были с ним связаны в конструкции расширения науки, но «дверь приоткрылась».

Возник эффект ожидания – выхода из тупика ограничений, предвосхищение маленькой личной революции сознания.

Я не жду назиданийОт вчера и теперь.В мраке облачных зданийПриоткрытая дверь.

Еще до конца не понимая, что со мной происходит, я начал все более отдаляться от «нормальной науки». Но главное, на подходе к концепту метацивилизации арабского Ренессанса меня ждали Жиль Делёз и Мишель Фуко.

«Никто не сходит с тропы»

Наиболее зрелая методология расширения науки была предложена американским историком физики Томасом Куном в его книге «Структура научных революций» (1962), в которой он подверг деятельность ученых вполне заслуженной критике за слепое следование требованию научного сообщества в духе Джона Толкина «никто не сходит с тропы».

В частности, Кун писал: «При ближайшем рассмотрении этой деятельности в историческом контексте или в современной лаборатории создается впечатление, будто бы природу пытаются втиснуть в парадигму, как в заранее сколоченную и довольно тесную коробку. Цель нормальной науки ни в коей мере не требует предсказания новых видов явлений: явления, которые не вмещаются в эту коробку, часто, в сущности, вообще упускаются из виду. Ученые в русле нормальной науки не ставят себе цели создания новых теорий, обычно к тому же они нетерпимы и к созданию таких теорий другими».

Ключевое слово в сказанном – парадигма.

Парадигма науки в отношении всего, что связано с историей человечества, по сути своей напоминает «мир мер», в котором мечется и вопрошает душа великой Марины Цветаевой:

Что же мне делать, певцу и первенцу,В мире, где наичернейший – сер!Где вдохновенье хранят, как в термосе!С этой безмерностьюВ мире мер?!

Кто из людей моего поколения не помнит отштукатуренные стены классов «с синей горизонтальной полоской на уровне глаз, протянувшейся неуклонно через всю страну, как черта бесконечной дроби: через залы, больницы, фабрики, тюрьмы» (наблюдение Иосифа Бродского)? Хочется добавить – и через научно-исследовательские институты, через аудитории вузов и даже через мои любимые залы библиотек.

Абсолютно солидарен с Сергеем Довлатовым в его замечании: «Советская власть не заслужила, чтобы я брился!»

Было время, когда:

Вернадского критиковал Деборин,Вавилова – Лысенко, удостоенБыл Чивилихина нападок Гумилев…

Идеология впереди экономики – это ладно: глупо, но терпимо. А вот когда идеология впереди науки – это высшая степень абсурда, это событие, лишенное смысла.

Эти примеры приводятся не ради того, чтобы лишний раз попенять на советскую парадигму науки, которая даже в условиях тотального дефицита свободы мысли давала поразительные результаты.

Во многих странах бывшего СССР и не только до сих пор существует практика деления на «наше» и «не наше», процветают новоявленные лысенко и деборины, национальный менталитет возводится в ранг истины в последней инстанции, академии в большинстве своем работают как богадельни для престарелых академиков.

Современная парадигма науки настолько привязана к «миру мер», что любое научное исследование истории неизбежно приводит к выводам, сделанным в угоду заранее заданной наукообразности и в большинстве случаев политической конъюнктуре.

Парадигмальное сопротивление

Вряд ли стоит сомневаться, что предлагаемая в этой книге концептуальная платформа арабского Ренессанса как самостоятельной метацивилизации вызовет парадигмальное сопротивление. Не потому, что Ренессанс проглядели как процесс, определив его всего лишь эпохальным явлением, эпизодом с четко очерченными временными краями и культурно-религиозными привязками. И не потому, что в этой книге предпринята попытка раскрыть механизмы естественного слияния физической реальности и квантовой природы исторического начала.

Поводов бросить в меня камень более чем достаточно. Прежде всего, не надо забывать про «историков», что развились в последние десятилетия на волне национальной ограниченности.

Сопротивление обычно бывает системным, но случается, что предметом критики становится один из аспектов «расширения». Так, например, Джеральд Холтон в своей книге «Тематический анализ науки» прямо указывал, что любому, кто выходит за рамки даже в выборе темы (как это делается в этой книге, где Ренессанс рассматривается как самостоятельная метацивилизация), «надо приготовиться к критике со стороны тех, у кого раздражение вызывают не сами наши темы, а скорее их антитемы; и нам следует быть готовыми подняться над ограничениями, в рамках которых мы неизбежно работаем…».

Надо сказать, что Холтон говорит только о теме, не касаясь реакции представителей «нормальной науки» на существо проблемы, ее принципиально новую постановку и методологию решений.

В наши дни формирование новой парадигмы научного поиска – это не столько революция (да простит меня Томас Кун), сколько проявление функции времени, позволяющее перейти на иную, другую ступень восприятия реальности, в том числе реальности научной нормы. Ведь в конечном итоге, как заметил Джордж Беркли: «Единственное, что мы воспринимаем – это наше восприятие».

В этой связи надо сказать, что смена эпох давала шанс новаторам уже сама по себе. Смена восприятия реальности открывала двери в запретное, и новаторы смело шагали туда, где еще вчера все было под замком. Революции вначале происходили в коллективном бессознательном, затем в науке.

Не столь часто, как хотелось бы, время меняло конфигурацию общественного сознания, которое ненадолго становилось снисходительнее к новаторам, несущим, как Джордано Бруно, простые истины Ренессанса. Их больше не сжигали на костре за идеи, что Вселенная бесконечна в Пространстве и Времени и она совершенна, т. к. в ней пребывает Бог.

Если кто-то думает, что ломать парадигму общественных заблуждений легко (а Джордано Бруно именно этим и занимался), пусть представит себе, как палачи привязали ученого к столбу, что находился в центре костра, железной цепью и перетянули мокрой веревкой, которая под действием огня стягивалась и врезалась в тело.

В таких случаях человечество всегда каялось. Не прошло и 289 лет, как в Риме был торжественно открыт памятник ученому. На постаменте надпись: «Джордано Бруно – от столетия, которое он предвидел, на том месте, где был зажжен костер».

Вот она – история науки.

Вот он – человек Ренессанса. Тот самый, что находится в центре Вселенной.

Риски парадигмального расширения

Каждая новая эпоха неизбежно несла в себе условия для расширения науки, прежде всего формируя восприятие научного сообщества в интересах «сущностных сил этой эпохи».

Мартин Хайдеггер в своем уникальном исследовании «Время картины мира» отмечал: «Сначала – и всегда – нужно понять существо эпохи из правящей в ней истины бытия, потому что только так станет одновременно доступен опыт того вопроса вопросов, который радикально выносит творческую волю через наличное в будущее, связывает с ним и допускает превращение человека в необходимость, вырастающую из самого бытия».

Сегодня «превращение человека в необходимость» – это не только задача науки (как главной опоры цивилизационных процессов), но и, в гораздо большей степени, проблема доминирования человека в истории научной мысли, каковое доминирование он утрачивает буквально у нас на глазах.

Наука как функционал интеллекта очень условно привязана к его носителю. Нейросеть способна заменить человека, свести его необходимость до уровня раба технологий в виртуальном Риме будущего.

Расширение науки должно происходить с оглядкой на интеллектуального конкурента – нейросеть. И здесь метацивилизация с ее привязкой к метафизике и квантовой природе вещей может стать потенциальной средой равновесия между сознанием человека и сознанием нейросети.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Дунайский симпозиум по истории медицины. Болгария, Видин-Силистра, 18–22 мая 1989 г. Основной доклад: «Этические представления Заратустры».